Если вам когда-нибудь взбредёт в голову роман «Петровы в гриппе и вокруг него» — бегите. Бегите, пока не поздно. Потому что это не книга. Это литературная температура 39,8. Это гриппозный бред, в который вас насильно заталкивают, как в мокрый автобус в январе. Хотели семейную драму? Держите катафалк, Снегурочку-нежить, кровавые стирки и похмелье размером с Урал.
Начинается всё безобидно: уральский автослесарь Петров болеет. У него сопли, троллейбус, случайные пьяные знакомые и желание дожить до конца дня. Но уже на десятой странице становится ясно: у Петрова не просто температура — у него восприятие вселенной пошло по наклонной. Он встречается с поэтом, садится в катафалк, оказывается в морге, потом на кладбище, а потом, сюрприз, просыпается в машине. Это сон? Реальность? Автор не считает нужным пояснять. Он вообще ничего не поясняет. И делает это с таким остервенением, что хочется позвонить в «Скорую» по душам.
Семья Петровых — это музей лихорадочного абсурда. Жена-библиотекарь, которая то ли убивает людей в припадке, то ли просто моет розовую куртку после кровавой разборки. Сын, который температурит, как будто на спор с Пастернаком. И главное — атмосфера: липкая, тяжёлая, будто вы всё время сидите в квартире с выключенным отоплением, а на стене портрет Гоголя, который вот-вот оживёт и съест вас за плохую прозу.
Салникову, похоже, дали установку: напиши роман, который будет либо гениальным, либо невыносимым. Он выбрал оба варианта. Его текст полон блестящих деталей (да, пельмени на лбу — это мощно), но он топит их в трясине ненужных диалогов, философских соплей и бессюжетных скачков во времени. Это не повествование — это пьяный автобус, который то мчится, то стоит на месте, то внезапно оказывается на кладбище, где Снегурочка шепчет вам на ухо о бренности бытия.
А уж когда доходит до флешбэка с другом Сергеем, который просит застрелить его с помощью пальца и пистолета… тут автору уже можно смело звонить из палаты: «Товарищ Салников, ваш больной снова сбежал в книгу!»
Диалоги — отдельный вид пытки. Люди разговаривают как персонажи пьесы, которую репетировали на морозе в позапрошлом веке. Каждый говорит, как будто за ним следит Солженицын, и он обязан изъясняться с предельной серьёзностью. Даже когда речь идёт о градуснике. Особенно когда речь идёт о градуснике.
А как вам праздничная линия? Детские утренники с элементами хоррора, где вместо радости — клаустрофобия, а вместо ёлки — чувство обречённости. Снегурочка, которая выглядит так, будто пришла не поздравлять, а собирать души. Спасибо, теперь мой внутренний ребёнок тоже в депрессии.
Роман как бы намекает: «Жизнь — это бессмысленный кашель, перетекающий в бред, в котором иногда мелькают комиксы и остатки вины». Ну спасибо, я-то думал, что книжка. А это методичка по выживанию в условиях постсоветского похмелья и семейной недоговорённости. Каждая сцена — как попытка что-то вспомнить после жёсткой пьянки. То ли ты был в катафалке, то ли в ТЮЗе, то ли это одна и та же локация.
Концовка — это когда ты вроде как выздоравливаешь, но понимаешь: ты больше не тот. Ребёнку стало лучше, жена не режет людей (вроде), Петров больше не хочет убивать персонажей комиксов. Хэппи-энд? Скорее, «ну хоть не умерли». И на этом спасибо.
«Петровы в гриппе» — это как если бы Андрей Платонов и Кафка встретились в бане, напились самогона, и вместо драки решили написать роман. Плохо ли это? Не всегда. Иногда даже захватывающе. Но чаще — это как глотать аспирин всухую: вроде и надо, но чертовски неприятно.
А теперь давайте поговорим о самой главной иллюзии этого романа — что в нём якобы есть сюжет. Нет, правда, если раскопать весь этот литературный снежный завал, то можно найти три сцены: грипп, катафалк и детскую ёлку. Всё остальное — это будто автор уснул лицом на клавиатуре, а редактор сказал: «Гениально, не трогай!».
Ах да, ещё есть сцена в автобусе. Где Петров едет, болеет, смотрит на окна и думает о смерти. И так двадцать страниц. Это не сцена — это Тарковский, которого забыли разбудить.
Ну и, конечно, литературные аллюзии! Салников — парень не глупый, он умеет вставить в середину абзаца что-то такое, чтобы у филолога дёрнулась бровь. Но знаете, что это на самом деле? Это как если бы ты пришёл в столовку, а тебе на макароны сверху положили трюфель. Один. Засохший. И не твой.
Герои? Что герои. Они вялые, как остывшие пельмени. Вот Петров. Он страдает, вспоминает, пьёт, заражается. И? Ничего. Ни развития, ни катарсиса, ни финального «вот оно!». Только желание — пусть кто-нибудь уже даст ему мандарины и отпустит домой.
А жена его? Сцены с убийством — потенциально круто. Вот она, русская женщина в экстазе психоза. Но нет. Всё как-то липко, вскользь. Автор будто боится дожать. Как если бы Ларса фон Триера уволили после второй недели съёмок, а режиссировать закончил завхоз из ПТУ.
Итог? Это роман, который хочется сжечь, но не потому что он плох. А потому что он как температура под сорок: ты лежишь, тебе жарко, страшно, мутит, а потом отпускает, и ты даже вспоминаешь с лёгкой нежностью. Да, было тяжко, но теперь я знаю — больше никогда.
А теперь представьте, что всё это — автобиография. Да-да, ведь кое-кто утверждает, что Салников писал «Петровых» почти как исповедь. И если это правда, то хочется вручить автору не премию, а термометр.
А ещё говорят: «Это роман о том, как жить в России». Вот это, пожалуй, правда. Потому что Россия у Салникова — это когда все болеют, никто не знает, почему, все ждут чуда, а в итоге просто выживают. Кто-то с градусником, кто-то с ножом, кто-то с тетрадкой детских рисунков и чувством вины.
Финальные страницы — будто вывалились из другого романа. Петров решает не убивать героя комикса. Большое дело. Но подано это с таким пафосом, будто он остановил третью мировую. На фоне кровавых стирок, могильных сюрпризов и снежных апокалипсисов — это звучит как вялый «ура» после трёхдневного запоя.
И вот, закрываешь ты последнюю страницу, и вместо чувства завершённости — сушняк. Как будто прочёл не роман, а отлежал лихорадку. Сны были яркие, но слава Богу, что это закончилось.
Итог? Эта книга — не для слабонервных. Не для тех, кто ждёт сюжета, катарсиса и логики. Это чтиво для тех, кто готов плыть по мутной воде, цепляться за образы, а в итоге вылезать на берег грязным, но литературно обогащённым. Не понравилось? Так и должно быть. Потому что «Петровы в гриппе» — это не роман. Это вирус, напечатанный в твёрдой обложке.