Паровоз, который сошёл с рельсов
В середине XIX века мир охватила лихорадка. Нет, не золотая, хотя и она подливала масла в огонь, а железнодорожная. Казалось, что если построить достаточно длинную стальную колею из ниоткуда в никуда, то богатство само потечёт в карманы. Особенно в это верили в Соединённых Штатах, где страна пёрла на запад, как голодный медведь на пасеку. Каждый день появлялись новые компании, выпускавшие акции, которые росли так, будто их удобряли чистым оптимизмом. Под эти бумаги банки раздавали кредиты направо и налево, не особо вникая в то, есть ли за цветастыми фантиками хоть что-то, кроме амбиций ушлых дельцов. Спекулировали всем: землёй вдоль ещё не построенных дорог, будущими урожаями, акциями заводов, которые должны были производить рельсы для этих дорог. Это был пир духа, праздник веры в вечный рост. Как отмечали современники, в эту игру включились все: «В спекуляцию даже пошли деньги вдов, сирот и священников». Каждый хотел урвать свой кусок пирога, пока он не остыл.
Эпицентром этого безумия был штат Огайо. А сердцем этого эпицентра — респектабельный банк с надёжным, как скала, названием: «Ohio Life Insurance and Trust Company». Он был одним из крупнейших в стране, своего рода финансовым китом. И вот 24 августа 1857 года этот кит внезапно выбросился на берег. Банк объявил о своём банкротстве, заморозив нью-йоркские активы. Выяснилось, что его руководство, увлёкшись игрой на бирже, вбухало гигантские суммы в те самые железнодорожные акции и необеспеченные кредиты. Новость разнеслась по телеграфным проводам со скоростью пожара. Началась паника. Если уж рухнул «Ohio Life», то кому вообще можно верить? Люди бросились в банки забирать свои деньги. Банки, у которых вместо денег на счетах были лишь обещания железнодорожных баронов, начали лопаться один за другим, как мыльные пузыри. За несколько недель закрылось полторы тысячи американских банков. Производство встало, потому что никто ни за что не мог заплатить. Фабричные трубы перестали дымить, оставив тысячи семей без средств к существованию. В Нью-Йорке доведённые до отчаяния горожане штурмовали мэрию с недвусмысленным лозунгом: «Хлеба или крови!».
Но на этот раз проблема не осталась чисто американской. Благодаря пароходам и телеграфу мир уже стал теснее. Паника перепрыгнула через Атлантику и вцепилась в горло главной мастерской мира — Великобритании. Британские банки щедро кредитовали американских спекулянтов, а британские фабрики производили рельсы и паровозы для американских дорог. Когда поток денег и заказов из-за океана иссяк, промышленность Ланкашира и Шотландии зашаталась. Банк Англии, пытаясь спасти ситуацию, взвинтил учётную ставку до невиданных 10%, но это лишь усугубило кредитный голод. Кризис прокатился по всей Европе: Гамбург, Стокгольм, Париж, Вена. Везде одна и та же картина: банкротства, падение цен, замершая деловая жизнь. Это был первый в истории по-настоящему мировой экономический кризис. Он наглядно показал, что новая индустриальная экономика — это не только прогресс и процветание, но и тесно связанная система, где недомогание в одном углу вызывает цепную реакцию по всему земному шару.
Интересно, что европейский пожар дополнительно раздула недавно закончившаяся Крымская война. Правительства, истратившие на неё колоссальные средства, опустошили свои резервы и теперь не могли эффективно помочь тонущим банкам и предприятиям. Кризис преодолевали по старинке, без всяких хитроумных планов. Просто ждали, пока всё само собой не рассосётся. Помог, как ни странно, приток ликвидности из той же Англии, которая, немного придя в себя, начала скупать подешевевшие американские активы. Кроме того, поток золота из недавно открытых месторождений в Калифорнии и Австралии помог наполнить иссякшие денежные каналы. Экономика медленно, мучительно начала оживать. Урок, однако, был весьма наглядным. Стало ясно, что эпоха локальных неурядиц закончилась. Отныне любой крупный финансовый пузырь, где бы он ни надулся, угрожал всему миру.
Последний день Помпеи перед войной
Начало XX века было золотым временем. Мир, казалось, окончательно связался в единый организм. Пароходы пересекали океаны, поезда — континенты, а телеграфные кабели опутывали планету, передавая новости и биржевые котировки. Капитал свободно перетекал из страны в страну, и лондонский банкир мог, не выходя из своего кабинета, вложиться в строительство железной дороги в Аргентине или в рудники в Южной Африке. Этот мир, который позже назовут «прекрасной эпохой», казался стабильным и предсказуемым. Финансовым центром планеты был Лондон, а фунт стерлингов, твёрдо привязанный к золоту, служил мировой валютой. Конечно, случались локальные кризисы и паники, но система в целом выглядела незыблемой. Никто и представить не мог, что всего через несколько недель от этой идиллии не останется и следа.
В конце июля 1914 года, когда над Европой сгустились тучи большой войны, финансисты внезапно осознали простую вещь: их уютный глобализированный мир вот-вот разлетится на куски. Первыми запаниковали правительства будущих воюющих стран. Понимая, что для финансирования бойни понадобятся колоссальные деньги, они начали в пожарном порядке избавляться от иностранных активов. На мировые биржи был выброшен гигантский объём ценных бумаг — американских, российских, австрийских. Одновременно все бросились скупать золото — единственный актив, которому можно было доверять, когда грохочут пушки. Началась тотальная распродажа всего и вся. Венская биржа закрылась первой, 27 июля. Затем паника перекинулась на Брюссель, Париж, Санкт-Петербург. Финансовые артерии планеты закупорились. Кредитный рынок замер. Никто не хотел давать в долг даже на один день, потому что никто не знал, что будет завтра.
Кульминация наступила 31 июля 1914 года. В этот день, впервые в своей истории, закрылась Лондонская фондовая биржа. Это было равносильно остановке сердца мировой финансовой системы. В тот же день закрылась и Нью-Йоркская биржа. Управляющий биржей Уильям Нобл позже вспоминал: «Наши рынки грабили, а мы были бессильны защититься». В отличие от кризиса 1857 года, который медленно расползался из одного центра, этот удар был одномоментным и всеобщим. Крах произошёл на всех рынках сразу — фондовых, товарных, денежных. Вся сложная машина мировой торговли и финансов, выстраиваемая десятилетиями, остановилась за несколько дней. Это был идеальный шторм, спровоцированный не лопнувшим пузырём, а осознанным политическим решением начать войну.
Спасать ситуацию пришлось центральным банкам, которые действовали решительно, но без всякой координации. Они заливали пожар ликвидностью, печатая деньги и предоставляя экстренные кредиты, чтобы предотвратить полный коллапс банковской системы. Биржи оставались закрытыми несколько месяцев. Нью-Йоркская, например, не работала четыре с половиной месяца — самый долгий перерыв в её истории. Когда рынки наконец открылись, это был уже совершенно другой мир. Мир, разделённый линиями фронтов, протекционистскими барьерами и взаимной ненавистью. Кризис 1914 года не просто обрушил рынки, он уничтожил первую эпоху глобализации.
Особенно тяжёлыми последствия оказались для Германии. Её экономика, сильно зависевшая от экспорта, оказалась в западне. Англия и Франция, захватившие европейские рынки, закрыли туда доступ немецким товарам. Британский флот, заблокировав все немецкие порты, устроил тотальную морскую блокаду, которая к 1916 году привела к тому, что на столах немцев даже брюква стала деликатесом — этот период вошёл в историю как «брюквенная зима». Экономическое удушение стало одной из причин, по которой Германия с такой яростью вела войну. В России финансовый кризис, усугублённый военными поражениями и внутренним хаосом, стал прологом к революции, которая смела монархию и изменила ход истории. И Германия, и Россия выходили из этого двойного — экономического и политического — коллапса дольше и мучительнее всех, а цена этого переустройства измерялась не в деньгах, а в человеческих судьбах.
Великое похмелье после ревущих двадцатых
После бойни Первой мировой Америка чувствовала себя на коне. Пока Европа зализывала раны и подсчитывала убытки, США превратились из должника в главного мирового кредитора. Экономика росла как на дрожжах. Генри Форд ставил на конвейер свои автомобили, делая их доступными миллионам. Появились холодильники, радиоприёмники, пылесосы — символы новой, зажиточной жизни. А главным символом эпохи, её религией и манией, стала фондовая биржа. Казалось, что это волшебная машина по производству денег из воздуха. Газеты пестрели историями о чистильщиках сапог и лифтёрах, которые, удачно вложившись в акции, становились миллионерами. Покупали все. Покупали на последние, покупали в долг. Возникла порочная практика покупки акций с маржой, когда для приобретения пакета акций достаточно было внести лишь 10-20% их стоимости, а остальное давал в кредит брокер. Пока рынок рос, все были в выигрыше. Акции компании RCA, пионера радиоиндустрии, взлетели с полутора долларов в начале десятилетия до пятисот. Все верили в «новое плато процветания». Президент Герберт Гувер уверял нацию: «Мы в Америке сегодня ближе к окончательной победе над бедностью, чем когда-либо прежде в истории любой страны».
Прозрение наступило в четверг, 24 октября 1929 года. В этот день на Нью-Йоркской фондовой бирже началась паника. Без видимых причин инвесторы вдруг бросились продавать свои переоценённые бумаги. За день было продано почти 13 миллионов акций, рынок рухнул. Ведущие банкиры Уолл-стрит попытались остановить падение, демонстративно скупая крупные пакеты акций, чтобы показать уверенность в рынке. На какое-то время это сработало. Но это было всё равно что пытаться остановить цунами с помощью ведра и лопаты. Настоящий обвал произошёл в следующий вторник, 29 октября, вошедший в историю как «Чёрный вторник». В этот день было продано более 16 миллионов акций. Индекс Доу-Джонса рухнул ещё на 12%. За несколько дней рынок потерял десятки миллиардов долларов — больше, чем все расходы США в Первой мировой войне. Великий Гэтсби умер. Началась Великая депрессия.
Крах на бирже был лишь спусковым крючком. За ним последовал коллапс банковской системы. Люди, потерявшие всё на бирже, и те, кто просто поддался панике, ринулись забирать свои вклады. Банки, которые щедро кредитовали биржевых спекулянтов или вкладывались в ценные бумаги, начали лопаться. С 1930 по 1933 год в США обанкротилось более 9000 банков. Миллионы людей потеряли все свои сбережения. Заводы и фабрики закрывались, потому что не было ни кредитов, ни спроса. К 1933 году почти 14 миллионов американцев, четверть всей рабочей силы, остались не у дел. По всей стране, как грибы после дождя, вырастали безмолвные городки из ящиков и картона, «гувервилли», ставшие последним прибежищем для тех, кто лишился крыши над головой. В атмосфере всеобщего разочарования, когда официальные институты потеряли доверие, тень романтического ореола легла даже на тех, кто открыто бросал вызов закону, как Бонни и Клайд.
Кризис быстро перекинулся на весь мир. Американские банки потребовали возврата кредитов, выданных Европе, особенно Германии и Австрии, что привело к краху их банковских систем. Правительство США в отчаянной попытке защитить своих производителей в 1930 году приняло закон Смута-Хоули, который ввёл заоблачные пошлины на импортные товары. Другие страны ответили тем же. Мировая торговля рухнула. Промышленное производство в США за годы кризиса сократилось на 46%, в Германии — на 41%, во Франции — на 32%. Мир был отброшен на десятилетия назад. Президент Франклин Рузвельт, пришедший к власти в 1933 году, провозгласил «Новый курс» — программу государственных вмешательств в экономику: общественные работы, регулирование банков, поддержка фермеров. Эти меры помогли смягчить самые острые проявления кризиса, но полного восстановления не произошло. Некоторые современные экономисты, вроде Оханиана и Коула, и вовсе утверждают, что политика Рузвельта, направленная на сдерживание конкуренции и поддержание высоких цен и зарплат, на самом деле затянула депрессию на несколько лет. По-настоящему экономика ожила лишь с началом Второй мировой войны, когда гигантские военные заказы заставили заводы работать на полную мощность. Великая депрессия оставила глубочайший шрам в памяти человечества, показав, как быстро общество изобилия может скатиться в пучину отчаяния и хаоса.
Когда шейхи повернули кран
После Второй мировой войны западный мир прожил почти три десятилетия в состоянии невиданного процветания. Экономика росла стабильно, инфляция была низкой, а безработица — минимальной. Основой этого «славного тридцатилетия» была Бреттон-Вудская система, установившая доллар США в качестве главной мировой валюты, которая, в свою очередь, была жёстко привязана к золоту по курсу 35 долларов за тройскую унцию. А топливом для этого экономического роста была дешёвая нефть. Она стоила сущие копейки, меньше трёх долларов за баррель, и казалось, что так будет всегда. Западные экономики, особенно американская, подсели на эту нефтяную иглу. Гигантские автомобили с прожорливыми двигателями, расползающиеся пригороды, пластик, удобрения — всё это было построено на дешёвом «чёрном золоте». Но в начале 1970-х в этой идиллической картине появились трещины. Огромные расходы США на Вьетнамскую войну и социальные программы подорвали доверие к доллару. В августе 1971 года президент Ричард Никсон, чтобы остановить утечку золота из американских резервов, в одностороннем порядке отменил привязку доллара к золотому стандарту. Бреттон-Вудская система рухнула. Мир вступил в эпоху плавающих валютных курсов и неопределённости.
Детонатором взрыва послужила очередная арабо-израильская война, начавшаяся 6 октября 1973 года, в еврейский праздник Йом-Киппур. В ответ на поддержку Израиля со стороны США и других западных стран арабские государства — члены ОПЕК (Организации стран — экспортёров нефти) решили использовать новое, невиданное доселе оружие — нефтяное. 17 октября они объявили о введении эмбарго на поставки нефти странам, поддержавшим Израиль, и о сокращении общей добычи. Эффект был подобен разорвавшейся бомбе. Цены на нефть, которые и так уже начали расти, взлетели в космос. За несколько месяцев, к началу 1974 года, цена за баррель подскочила с 3 до 12 долларов. Мир впервые столкнулся не просто с ростом цен, а с физической нехваткой важнейшего энергоресурса.
Болезненнее всего удар пришёлся по Соединённым Штатам. Страна, привыкшая к изобилию, вдруг увидела пустые бензоколонки и многокилометровые очереди к тем, где топливо ещё оставалось. Вводились ограничения на продажу бензина, снижался скоростной режим на дорогах. Президент Никсон в специальном обращении к нации призывал сограждан экономить: «Мы стоим перед лицом самой острой нехватки энергии со времён Второй мировой войны. Давайте сделаем нашей национальной целью к концу этого десятилетия то, что мы сможем удовлетворить наши энергетические потребности без какой-либо зависимости от любого иностранного источника». Правительственным учреждениям было предписано экономить электричество, авиакомпаниям — сократить число рейсов. Западноевропейские партнёры, боясь гнева арабских шейхов, прекратили реэкспорт нефтепродуктов в США, усугубив дефицит. Американская автомобильная промышленность, десятилетиями штамповавшая гигантские «сухопутные крейсера», оказалась в нокауте. Американцы внезапно захотели маленькие и экономичные машины, которые в изобилии производила Япония.
Кризис 1973-75 годов был уникален тем, что он породил нового экономического монстра, которому у экономистов даже не было названия. Его назвали «стагфляция» — уродливый гибрид экономического спада (стагнации) и высокой инфляции. До этого считалось, что эти два явления не могут существовать одновременно: во время спада цены должны падать, а не расти. Но резкий рост цен на энергию, ключевой компонент всех товаров и услуг, сломал старые модели. Производство падало, безработица росла, и при этом цены тоже летели вверх. Центральные банки оказались в тупике: если бороться с инфляцией, повышая ставки, это убьёт экономику окончательно; если стимулировать экономику, печатая деньги, это разгонит инфляцию до небес.
Этот шок заставил западные страны полностью пересмотреть свою энергетическую политику. Начались масштабные инвестиции в энергосбережение, развитие атомной энергетики, поиск альтернативных источников. Япония, почти на 100% зависевшая от импорта нефти, провела впечатляющую перестройку своей промышленности, став мировым лидером в производстве экономичных автомобилей и электроники. А вот для Советского Союза нефтяной кризис стал настоящим подарком судьбы. Поток нефтедолларов, хлынувший в страну, позволил на время заткнуть дыры в неэффективной плановой экономике, отсрочив её неизбежный коллапс ещё на полтора десятилетия. Кризис 1973 года навсегда изменил мир, показав, насколько хрупким может быть процветание, построенное на одном-единственном ресурсе, и как быстро экономика может стать заложницей геополитики.
Пирамида рухнула, все свободны
Для россиян, переживших 90-е, утро 17 августа 1998 года стало моментом истины. В этот день правительство во главе с молодым премьером Сергеем Кириенко и Центральный банк объявили о мерах, суть которых сводилась к трём вещам: отказ платить по своим внутренним долгам (ГКО), фактическая девальвация рубля и мораторий на выплату долгов иностранным кредиторам. В народе это назвали одним ёмким словом — дефолт. Это был шок. Ещё за несколько дней до этого президент Борис Ельцин уверенно заявлял на всю страну: «Девальвации не будет. Это я заявляю твёрдо и чётко». Миллионы людей ему поверили. И в одночасье обнаружили, что их сбережения превратились в воспоминания.
Причины этого коллапса копились все 90-е. После распада СССР молодая российская экономика представляла собой дымящиеся руины. Чтобы как-то покрыть гигантскую дыру в бюджете, правительство придумало гениальный, как казалось, инструмент — Государственные краткосрочные обязательства, или ГКО. Это были гособлигации с очень коротким сроком погашения и фантастической доходностью, доходившей до 140% годовых. По сути, это была классическая финансовая пирамида, построенная государством. Чтобы расплатиться по старым выпускам ГКО, правительство выпускало новые, ещё более доходные. В эту игру с удовольствием играли и российские банки, и иностранные спекулянты, получая сверхприбыли на ровном месте. Система работала, пока в неё вливались всё новые и новые деньги.
Но в 1997 году грянул азиатский финансовый кризис. Иностранные инвесторы, напуганные потерями в Таиланде и Южной Корее, начали выводить деньги с развивающихся рынков, в том числе и из России. Одновременно резко упали мировые цены на нефть и газ — главные источники экспортных доходов страны. Поток денег, питавший пирамиду ГКО, начал иссякать. Правительство пыталось спасти ситуацию, занимая деньги у Международного валютного фонда. Летом 1998 года МВФ выделил очередной транш в 4.8 миллиарда долларов, но эти деньги, как вода в песок, исчезли в топке ГКО, не изменив ровным счётом ничего. К августу стало ясно, что платить по долгам, которые к тому моменту достигли астрономической суммы, сопоставимой с 200 миллиардами долларов, государство просто не в состоянии. Пирамида рухнула, похоронив под обломками всю финансовую систему страны.
Последствия были катастрофическими. Курс рубля, который до кризиса составлял около 6 рублей за доллар, за полгода улетел за отметку в 21 рубль. Импортные товары, к которым уже успели привыкнуть, в одночасье стали предметом роскоши. Сбережения, которые люди хранили в рублях, превратились в пыль. Покупательная способность кошельков сжалась до минимума. Банковская система была парализована. Многие банки, вложившие все средства в ГКО, просто лопнули, оставив вкладчиков ни с чем. Тысячи предприятий обанкротились. Армия безработных пополнилась миллионами вчерашних инженеров, учителей и офисных служащих — по официальным данным, их число достигло почти 8.4 миллиона человек. По подсчётам Московского банковского союза, общие потери экономики составили не менее 96 миллиардов долларов, из которых население потеряло 19 миллиардов. Хотя многие эксперты считали эти цифры сильно заниженными.
Но, как это ни парадоксально, у этого сокрушительного кризиса были и положительные стороны. Резкое падение рубля сделало импорт невыгодным и дало мощный толчок отечественному производителю. Российские предприятия, которые раньше не могли конкурировать с дешёвым импортом, вдруг получили шанс. Начался процесс импортозамещения, особенно в пищевой и лёгкой промышленности. Кроме того, уже с 1999 года мировые цены на нефть поползли вверх, наполняя бюджет живыми деньгами. Экономика, достигнув дна, начала медленно отталкиваться от него. Кризис 1998 года стал для России трудным, но отрезвляющим уроком. Он показал всю опасность жизни в долг и зависимость от мировых сырьевых рынков. Это была шоковая терапия, которая, уничтожив старую, построенную на спекуляциях модель, заложила фундамент для будущего экономического роста.