— Ну вот, опять картошка сыровата, — голос Тамары Ивановны, острый и тонкий, как игла, пронзил воскресную тишину их маленькой кухни. — Алиночка, ну сколько раз тебе говорить? Павлик любит, чтобы всё разваривалось, чтобы мягонькое было. А это что? Хрустит на зубах.
Алина замерла с вилкой в руке. Она смотрела на мужа, Павла, сидевшего напротив. Он методично пережевывал пищу, уставившись в тарелку, словно там было написано спасение от этого еженедельного ритуала. Пятнадцать лет, каждое воскресенье, они обедали у свекрови, и пятнадцать лет Алина выслушивала одно и то же.
— Мам, да нормально всё, — буркнул Павел, не поднимая глаз. Это была его коронная фраза, его щит и его предательство в одном флаконе. «Нормально» означало «Алина, потерпи, не начинай», «мама, я с тобой спорить не буду» и «оставьте меня все в покое».
— Что «нормально», сынок? — не унималась Тамара Ивановна, отодвигая свою тарелку. Она была невысокой, сухопарой женщиной с цепким взглядом бывшего главного бухгалтера, который привык видеть несоответствие в каждой цифре и в каждом человеке. — Мужчина должен хорошо питаться, чтобы силы были. А чем ты его кормишь? Ногти пилишь целый день, вот и руки у тебя не для кухни, а для красоты бесполезной.
Алина почувствовала, как внутри всё сжалось в ледяной комок. Её работа мастером маникюра была для свекрови вечным источником презрения. Несерьёзно, неинтеллигентно, не ровня её сыну-инженеру на крупном заводе.
— Тамара Ивановна, я старалась, — тихо сказала Алина, и сама себя за это возненавидела. За этот тихий, оправдывающийся тон, который выработался годами.
— Старалась она! — фыркнула свекровь. — Если бы ты на нормальной работе работала, а не ковырялась в чужих руках, знала бы, что такое настоящий труд. И к плите бы с душой подходила. А то прибежит, на скорую руку что-то набросает и довольна.
Павел тяжело вздохнул и наконец поднял на Алину глаза. В них была усталость и мольба. «Просто промолчи. Зачем ты её провоцируешь?» — кричал его взгляд. Он не видел, что провокация исходила не от неё. Он никогда не видел. Он просто поддакивал. Кивком, молчанием, своим этим усталым «нормально». И каждое его молчаливое согласие с матерью было как маленький молоточек, который год за годом, удар за ударом, крошил её уверенность в себе, её самооценку, её право быть собой.
Алина положила вилку на стол. Звон прибора о фаянс прозвучал в напряженной тишине как выстрел.
— Знаете, Тамара Ивановна, — сказала она неожиданно для себя самой громко и четко. — А мне нравится моя работа. И картошка мне тоже нравится. Именно такая. Слегка твёрдая.
Свекровь опешила. Её тонкие губы поджались, превратившись в ниточку. Павел вжал голову в плечи.
— Ты что себе позволяешь? Хамишь мне в моём же доме?
— Я не хамлю. Я просто говорю то, что думаю, — Алина встала из-за стола. Аппетит пропал окончательно. — Спасибо за обед. Павел, ты идёшь?
Павел растерянно посмотрел на мать, потом на жену. Он был похож на потерявшегося ребенка.
— Алин, ну сядь. Мама же не со зла…
— Не со зла? — горько усмехнулась Алина. — Пятнадцать лет не со зла? А ты? Ты хоть раз сказал ей: «Мама, хватит! Это моя жена, и я не позволю тебе её унижать»? Хоть раз, Паша?
Он молчал, и это молчание было оглушительнее любого ответа.
— Вот именно, — Алина взяла свою сумку. — Я пойду. А вы доедайте. Надеюсь, вам понравится.
Она вышла из квартиры, не дожидаясь ответа, и только на лестничной клетке позволила себе глубоко вдохнуть. Воздух был спертый, пахнущий кошками и старыми щами, но он казался ей воздухом свободы. Она спускалась по ступенькам, и с каждым шагом в ней крепло решение. Хватит. Просто хватит. Она больше не будет той удобной, тихой, виноватой Алиной. Она ещё не знала, как, но чувствовала — её жизнь вот-вот изменится. Она сама её изменит.
Павел вернулся домой через два часа. Виноватый, злой и опустошенный. Он молча прошел на кухню, где Алина пила чай и смотрела в окно.
— Ну и зачем ты это устроила? — начал он без предисловий. — Нельзя было просто промолчать? Теперь мать звонит, давление подскочило, пьет корвалол. Ты довольна?
Алина медленно повернулась к нему. Её лицо было спокойным, почти отстраненным.
— А ты доволен, Паша? Тебе нравится жить так, как мы живем? Нравится, что твоя мать вытирает об меня ноги, а ты стоишь рядом и делаешь вид, что это нормально?
— Она пожилой человек! У неё характер такой! — он повысил голос, размахивая руками. — Что, так трудно проявить уважение?
— Уважение? — Алина встала. — Уважение — это улица с двусторонним движением. А я пятнадцать лет еду по сплошной полосе унижений. И знаешь что? Я устала. Я больше не хочу.
— И что ты предлагаешь? Развестись из-за картошки? — в его голосе зазвучал сарказм.
— Не из-за картошки, Паша. Из-за предательства. Ежедневного, молчаливого, трусливого предательства.
Он отшатнулся, словно она его ударила. Слово «трусливого» попало в цель.
— Не смей так говорить! Я работаю, содержу семью, всё в дом!
— А я не работаю? Мои деньги, которые я трачу на продукты, на оплату счетов, на ремонт в этой квартире, они что, с неба падают? Или они «несерьезные», как говорит твоя мама?
В ту ночь они спали в разных комнатах. Алина долго не могла уснуть. Она лежала и перебирала в памяти все обиды, все колкости свекрови, все моменты, когда муж её не защитил. Они копились годами, как пыль в углах, и теперь эта пыль поднялась в воздух, не давая дышать. Но сквозь горечь и обиду пробивался тонкий росток чего-то нового — решимости.
А через неделю, во вторник, раздался звонок, который разделил её жизнь на «до» и «после». Звонили из Челябинска. Её двоюродная тетя, Галина, которую она видела всего несколько раз в жизни, скончалась. Тетя Галя была одинокой, бездетной вдовой известного профессора. И она оставила всё своё состояние единственной племяннице — Алине. А состояние было немалым: большая квартира в престижном районе Москвы и внушительная сумма на банковских счетах.
Алина слушала нотариуса, и земля уходила у неё из-под ног. Она пролепетала слова благодарности, записала контакты и положила трубку. В голове был туман. Москва. Деньги. Свобода.
Она никому ничего не сказала. Ни Павлу, ни, тем более, Тамаре Ивановне. Это была её тайна. Её козырь. Она чувствовала себя героиней романа, которая внезапно получила шанс переписать свою историю. И она решила, что сценарий этой новой истории будет принадлежать только ей. Месть — это блюдо, которое подают холодным. А её блюдо будет ледяным.
Первым делом она взяла на работе отпуск за свой счет на несколько дней, сказав, что ей нужно съездить к заболевшей подруге в другой город. Павел воспринял это с недовольством.
— Опять твои подруги? А как же я? А мама? Ей помощь на даче нужна, рассаду высаживать.
— Павел, твоей маме шестьдесят восемь, а не девяносто восемь. Она прекрасно справится с рассадой, как и все предыдущие годы. А моя подруга нуждается во мне.
Его удивил её твердый, не терпящий возражений тон. Он промолчал, надувшись.
Москва встретила Алину шумом и суетой. Она сняла номер в скромной гостинице и первым делом засела в интернет. «Лучшие юридические конторы Москвы», «юрист по наследственным делам». Она не стала звонить по первым попавшимся телефонам. Она читала отзывы, изучала сайты, искала лица. Ей нужен был не просто специалист, а человек, которому она сможет доверять.
Её выбор пал на юридическую фирму с лаконичным названием «Статус». На фотографии в разделе «Наши специалисты» она увидела женщину лет пятидесяти, с умными, проницательными глазами и короткой стрижкой. Ирина Захаровна Вольская. Кандидат юридических наук. Алина почувствовала необъяснимое доверие и записалась на консультацию.
Офис «Статуса» впечатлял. Тишина, дорогая мебель, запах кофе и уверенности. Ирина Захаровна оказалась именно такой, как на фото — собранной, деловой и внимательной. Она выслушала сбивчивый рассказ Алины, не перебивая, лишь изредка делая пометки в своем блокноте.
— Итак, Алина Викторовна, давайте подведем итог, — сказала она, когда Алина закончила. — Вы — единственная наследница по завещанию. Это значительно упрощает дело. Но вас волнует другой вопрос: имеет ли ваш супруг права на это наследство?
— Да, — кивнула Алина, чувствуя, как предательски дрожат руки. — Мы женаты пятнадцать лет. Всё, что мы нажили — это совместная собственность.
Ирина Захаровна мягко улыбнулась.
— Совершенно верно. Всё, что нажито в браке по возмездным сделкам — то есть куплено на общие доходы — является совместной собственностью и при разводе делится пополам. Ваша квартира, машина, дача, если они куплены в браке. Но, — она сделала паузу, и Алина затаила дыхание, — согласно статье 36 Семейного кодекса Российской Федерации, имущество, полученное одним из супругов во время брака в дар, в порядке наследования или по иным безвозмездным сделкам, является его личной собственностью.
Алина смотрела на неё, боясь поверить.
— То есть… квартира в Москве и деньги… они только мои?
— Только ваши. Ваш супруг не имеет на них никаких законных прав. Ни копейки, ни квадратного сантиметра. Это ваш личный, неприкосновенный актив. Вы можете делать с ним всё, что захотите, не спрашивая его согласия.
Слезы облегчения хлынули из глаз Алины. Она пыталась их смахнуть, извинялась, но юрист лишь понимающе протянула ей коробку с салфетками.
— Это нормальная реакция, — спокойно сказала Ирина Захаровна. — Теперь давайте подумаем, как вам лучше поступить. Вы упомянули, что хотите подать на развод.
— Да, — уже твердо сказала Алина, вытирая слёзы. — Я хочу начать новую жизнь.
— Прекрасное желание. В таком случае, мы можем действовать по следующему плану. Первое: мы полностью оформляем наследство на вас. Второе: мы готовим иск о расторжении брака. Третье, и самое интересное: раздел совместно нажитого имущества. Это ваша двухкомнатная квартира, я правильно поняла?
— Да. Она куплена в браке, в ипотеку, которую мы уже выплатили.
— Отлично. Значит, по закону каждому из вас принадлежит по половине. Вы можете предложить ему выкупить его долю. Или он может предложить выкупить вашу. Учитывая ваше новое финансовое положение, выкуп его доли для вас не составит труда.
Алина представила себе лицо Павла. И лицо Тамары Ивановны. Она предложит ему деньги за его половину их гнездышка. Деньги, о происхождении которых он даже не догадывается.
— Да, — сказала она. — Именно так я и хочу сделать.
Она уходила из офиса другим человеком. Пружина, которая была сжата внутри неё пятнадцать лет, начала медленно распрямляться. Она шла по шумным московским улицам, и впервые за долгие годы не чувствовала себя маленькой и незаметной. Она чувствовала силу.
Вернувшись домой, Алина стала другой. Внешне почти ничего не изменилось, но Павел чувствовал это на каком-то подсознательном уровне. Она перестала оправдываться. Перестала суетиться, пытаясь ему угодить. Она делала всё как обычно — готовила ужин, убирала квартиру, ходила на работу — но делала это со спокойным достоинством, словно выполняла не супружеский долг, а оказывала платную услугу.
Тамара Ивановна тоже почувствовала перемену. Её ядовитые стрелы больше не достигали цели. Они отскакивали от невидимой брони, которой покрылась Алина.
— Что-то ты, Алиночка, молчаливая стала, — заметила она во время очередного воскресного обеда, который Алина всё же решила не отменять, чтобы не спугнуть дичь раньше времени. — Всё в себе. Не заболела ли часом?
— Здорова, Тамара Ивановна. Просто думаю много, — спокойно ответила Алина, накладывая себе салат.
— О работе своей думаешь, что ли? О ноготочках? — не удержалась свекровь.
— И о них тоже. Очень прибыльное дело, знаете ли. Клиентки щедрые попадаются.
Павел удивленно поднял бровь. Раньше Алина никогда не хвасталась заработком.
Начался дачный сезон, и вместе с ним — новый виток конфликта.
— Алина, мама сказала, в эти выходные едем сажать картошку. Весь огород надо засадить, чтобы на зиму хватило, — объявил Павел как-то вечером.
Алина, сидевшая с ноутбуком, даже не подняла головы.
— Я не поеду сажать картошку.
— Это ещё почему? — опешил он. — Мы всегда сажали.
— Потому что я не хочу горбатиться все выходные на шести сотках, чтобы осенью выкопать три мешка картошки, которую проще купить на рынке. Я хочу отдыхать. Я хочу поставить там беседку, мангал, повесить гамак и читать книги.
Павел смотрел на неё как на сумасшедшую.
— Какую беседку? Какой гамак? Ты с ума сошла? А что мы есть зимой будем?
— Паша, мы живем в двадцать первом веке. Еду продают в магазинах. А дача нужна для отдыха, а не для каторги.
— Это мамина дача! И она решает, что там сажать!
— Это дача, купленная нами в браке. И оформлена она на тебя. Так что это и моя дача тоже. И я против того, чтобы превращать её в колхозное поле.
Скандал был грандиозным. Павел кричал, что она стала эгоисткой, что не уважает его мать, что она рушит семейные традиции. Алина слушала его спокойно, и в её глазах он видел холодное, незнакомое ему превосходство.
Пока они ругались, её юрист в Москве работала. Наследство было полностью оформлено. Деньги переведены на новый счет, открытый на имя Алины. Документы на квартиру были у неё на руках. Она стала владелицей элитной недвижимости в столице.
Подозрения Павла и его матери росли. Алина стала чаще уезжать «к подругам». Она купила себе несколько дорогих платьев, сменила сумку, записалась на курсы английского.
— Откуда деньги? — в лоб спросил её Павел, увидев чек из бутика. — Ты в долги залезла? Взяла кредит?
— С чего ты взял? — невозмутимо спросила Алина.
— Потому что я знаю твою зарплату! Ты не можешь себе этого позволить!
— Ты плохо знаешь мою зарплату, Паша. И совсем не знаешь моих возможностей.
Тамара Ивановна пошла дальше. Она позвонила в салон, где работала Алина, и под видом потенциальной клиентки попыталась выведать у администратора, как у Алины дела, не появилось ли у неё «богатого покровителя». Девочка-администратор, которую Алина когда-то выручила, рассказала ей об этом звонке.
Это стало последней каплей. Пора было заканчивать этот спектакль.
Она выбрала для решающего удара день рождения Тамары Ивановны. Юбилей, семьдесят лет. Вся семья должна была собраться в ресторане, который заказал Павел. Идеальная сцена для финала её драмы.
Ресторан был пафосным и безвкусным — в стиле Тамары Ивановны. Тяжелые бархатные шторы, позолота, услужливые официанты. За столом собрался весь клан: дяди, тети, двоюродные братья и сестры Павла. Все улыбались, говорили тосты, дарили подарки. Алина сидела рядом с мужем, спокойная и элегантная в своем новом шелковом платье цвета ночного неба. Она почти не ела, лишь пригубливала шампанское.
Вечер достиг своего апогея. Тамара Ивановна, раскрасневшаяся от выпитого и внимания, решила произнести ответный тост.
— Спасибо вам, мои дорогие, что вы все сегодня со мной! — вещала она, обводя всех покровительственным взглядом. — Семья — это главное. Главное, чтобы все были вместе, чтобы поддерживали друг друга. Вот мы с моим Павликом всегда вместе. Я его вырастила, воспитала, и жену ему, слава богу, выбрали… простую. Неказистую, может, зато не гулящую. И деток бог не дал, ну что ж поделать… Не всем дано быть матерями. Зато хозяйка… ну, какая есть. Главное, сынок сыт, и на том спасибо.
За столом повисла неловкая тишина. Все знали о сложных отношениях свекрови и невестки, но такой публичный выпад был за гранью. Павел побледнел и в очередной раз уставился в свою тарелку.
Алина медленно поставила бокал на стол. И встала. Все взгляды устремились на неё.
— Прошу прощения, Тамара Ивановна, что прерываю ваш триумф, — её голос звучал негромко, но так отчетливо, что его услышали в каждом уголке стола. — Но я тоже хочу сказать несколько слов.
Павел дернул её за руку. «Сядь, не позорься», — прошипел он. Алина брезгливо высвободила руку.
— Я хочу поблагодарить вас, Тамара Ивановна. За всё. За пятнадцать лет науки. Вы научили меня терпению. Вы научили меня молчать, когда хочется кричать. Вы пытались научить меня чувствовать себя ничтожеством. И почти преуспели.
Она повернулась к мужу.
— А тебя, Паша, я хочу поблагодарить за поддержку. За твою молчаливую, но такую красноречивую поддержку своей матери. Каждый раз, когда она бросала в меня камень, ты стоял рядом и подавал ей следующий. Спасибо тебе, милый. Ты показал мне, каким не должен быть мужчина. Каким не должен быть муж.
Она взяла свою сумочку, достала из неё аккуратную папку и положила на стол перед ошеломленным Павлом.
— Что это? — пролепетал он.
— Это, дорогие родственники, мой ответ на вопрос, почему бог не дал нам детей. Потому что он видел, в какой семье им пришлось бы расти. А если серьезно, — её голос стал стальным, — это документы.
Она открыла папку.
— Вот это, — она указала на первый лист, — свидетельство о праве на наследство. Квартира в Москве, на Кутузовском проспекте. Моя. Лично моя.
По столу пронесся гул.
— А вот это, — она перевернула страницу, — выписка с банковского счета. Тоже моего. Личного. Как объяснила мне мой юрист, наследство не является совместно нажитым имуществом.
Павел смотрел на цифры в выписке, и его лицо становилось белым как полотно. Тамара Ивановна открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба.
— Но это ещё не всё, — продолжала Алина, наслаждаясь произведенным эффектом. — Вот это — исковое заявление о расторжении брака. Я подаю на развод, Павел. А вот это — наше с тобой совместно нажитое имущество. Наша квартира и дача. По закону мне принадлежит половина. Но я не хочу иметь с тобой ничего общего. Поэтому я, — она сделала эффектную паузу, — предлагаю выкупить твою долю. Я заплачу тебе рыночную стоимость за твою половину квартиры и дачи. Можешь переезжать к маме. Уверенна, она будет счастлива. И картошка у неё всегда будет идеальной.
Она замолчала. В ресторане стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь тихой музыкой.
— С юбилеем вас, Тамара Ивановна, — Алина улыбнулась своей самой обаятельной и самой холодной улыбкой. — Я приготовила вам подарок, который, я надеюсь, вы никогда не забудете. Я дарю вашему сыну свободу. От меня.
Она развернулась и пошла к выходу, чеканя шаг. Высоко поднятая голова, прямая спина. Она не слышала, как за её спиной Павел вскочил, опрокинув стул, как Тамара Ивановна схватилась за сердце, как зашептались ошарашенные родственники. Она шла к своей новой жизни.
Выйдя на улицу, она сделала глубокий вдох. Воздух свободы пьянил. Она знала, что это только начало. Что Павел так просто не сдастся. Что его шок сменится гневом, а потом — жадностью. Но она была готова. В её голове уже зрел новый план, новый сюрприз для мужа, который внезапно обезумел от её денег. Он ещё не знал, на что способна женщина, которую пятнадцать лет пытались сломать, но вместо этого сделали из неё сталь.