Когда спустя много лет Марина получает шанс поговорить с умирающим отцом, перед ней встаёт выбор: простить или так и не отпустить боль.
– Марина Алексеевна, ваш отец спрашивал о вас… – Голос Нины Ивановны звучал так, будто она боялась растревожить эту звонкую пустоту больничного коридора.
Я стояла у окна, смотрела, как медленно падает первый снег. Как по детству, только уже без ожидания чуда. Папа всегда говорил: «Смотри, Маринка, это начало чего-то прекрасного». Но сейчас… Сейчас я не верила в чудеса. Особенно здесь, в онкологическом отделении районной больницы.
– Он очень ждёт… – продолжила медсестра, вытирая ладонь о халат. – Слабеет с каждым днем. Врачи… ну вы понимаете… Осталось совсем мало...
Я кивнула, хотя самой себе казалась каменной глыбой. Какие «разговоры»? О чём? Прошлое не переписать.
– Вы бы поговорили с ним, Марина Алексеевна, –медсестра попыталась поймать мой взгляд.
– О чём? – резануло слишком остро, срываясь с губ. – О том, как он бросил нас, когда мне было десять? Или о том, как не приехал даже на мамину могилу?
Она осторожно положила мне руку на плечо – этот жест был удивительно простым и настоящим, как однажды в детстве мамины руки.
– Знаете… За двадцать лет я увидела многое. Люди уходят по-разному. Одни – с миром в душе, другие – с таким грузом боли, что и после смерти не найдёшь покоя. Жить с этим… Поверьте, страшнее.
Я молчала. В горле стоял ком, губы дрожали не от холода. Три дня назад незнакомый врач с чужим голосом позвонил: «Ваш отец, Алексей Петрович, очень болен. Он просит о встрече». Я не видела его – пятнадцать лет. После той свадьбы, куда он заявился чужим и виноватым, с белыми лилиями и извиняющейся улыбкой. Тогда я сказала: «Не приходи больше. В моей жизни нет места для тебя».
******
Теперь я стою в этом коридоре. В свои сорок два боюсь войти в палату, где лежит человек, чью кровь я несу, но чью душу так и не поняла.
– Хорошо, – выдохнула я. – Я зайду.
Палата, две кровати. Вторая – пустая. Под окном тумбочка со стаканом воды и лекарствами, на стене – старый, выцветший календарь «Петербург». Он лежит под тонким белым покрывалом. Такой хрупкий… Время, оказывается, безжалостное.
– Мариночка… ты пришла, – голос почти шёпот. Узнаю его лишь по интонации – всё остальное не совпадает с тем отцом, которого я носила в сердце.
Я стояла в дверях, не понимая – делать шаг вперёд или убежать прочь? Руководить фирмой, растить детей, решать чужие и свои проблемы – могу. А тут… девочка, потерявшая опору.
– Врач позвонил, – коротко, официально. – Говорят, ты звал.
– Спасибо… – он пытается улыбнуться. Только выходит блекло.
– Присядешь?..
Сажусь на стул рядом, застываю. Так много между нами – пауз, тумана, невысказанных слов… И ничего не хочется говорить.
– Как твои дети? – спрашивает тихо. – Они… совсем большие уже?
– Да, – рассеянно достаю телефон, кручу фотографии. – Максим учится в политехе. Ему двадцать. Лиза – на медицинском. Второй курс.
И снова тишина. В которой так многое хочется крикнуть, спросить, простить, пожалеть… Но мы молчим.
И вдруг меня будто прорывает
- Почему ты не приходил ко мне, папа, когда я была маленькой и так нуждалась в тебе?
У твоей мамы появился другой мужчина, хороший человек. Я думал, может, он станет тебе лучшим отцом, чем я.
— Виктор не заменил мне отца, — покачала я головой. — Он был добр ко мне, да. Но, я всегда знала, что он — не мой папа. И всегда ждала тебя. Каждый день рождения, каждое 1 сентября, каждый Новый год — я надеялась, что ты придёшь. Я не предполагала говорить это, слова вырвались сами собой — горькие, застарелые, как заноза, которую наконец вытащили из раны.
— Прости меня, — дрогнул его голос.
— Я был трусом. Эгоистом. Думал только о своей боли, о своём комфорте. А потом... потом стало поздно. Я не знал, как вернуться в твою жизнь после стольких лет молчания.
Я смотрела на его руках — худые, с проступающими венами, когда-то сильные руки, которые подбрасывали меня к потолку, учили кататься на велосипеде в парке возле дома, держали, когда мы переходили дорогу.
— А сейчас? — спросила я тихо. — Почему сейчас ты решил меня увидеть? — Потому что я покидаю этот мир — он произнёс это просто, без драмы и жалости к себе. — И не хочу уйти, не сказал тебе главного. Не попросив прощения. Я хотел увидеть тебя в последний раз.
В палате стало удивительно тихо. Только мерное урчание приборов, да его неровное, чуть хриплое дыхание нарушали эту вязкую тишину. За окном по-прежнему падал снег — мягко, густо, будто кто-то невидимый укрывал всё вокруг чистым, свежим покрывалом.
Отец вдруг заговорил тихо, и мне показалось, что этот голос я не слышала сто лет — чужой, но родной до дрожи:
— Когда врач сказал, что мне осталось недолго, знаешь, о чём я больше всего испугался? О том, что могу уйти, так и не поговорив с тобой по-настоящему... Не сказав, как сильно я любил тебя все эти годы. Как гордился каждым твоим достижением. Как корил себя за трусость — каждый-каждый день.
Я не сразу поняла: он что, всю мою жизнь был в курсе?
— Ты... ты следил за мной? — спросила я тихо.
Он попытался улыбнуться, совсем чуть-чуть:
— Да, — ответил. — Мы с твоей тётей Валей договорились. Она рассказывала мне всё о тебе — показывала фотографии, приносила вырезки из газет, когда ты получила ту журналистскую премию... Помнишь? Говорила о твоей свадьбе, о том, как у тебя появились дети. Я знаю, что твой сын играет на гитаре, а дочь мечтает стать детским врачом...
Внутри всё вскипело: то ли злость — как так, тётя Валя за спиной мамы и моей... то ли удивление — он всегда помнил обо мне; то ли горечь от понимания, сколько лет ушло впустую.
И тогда, будто я снова стала той девочкой, которая вечерами смотрела в окно в надежде увидеть отца, хрипло спросила:
— Почему ты не пришёл раньше?
Отец с трудом опустил веки:
— Я пробовал... пару раз приезжал к дому. Стоял на той стороне улицы, глядел в окна. Однажды увидел — ты с детьми выходишь гулять. Маленькие ещё, за руки держишь их... Вы смеялись. Я тогда подумал: чего ради ворошить прошлое? Стоит ли мешать вашему счастью?
Я вскинула голову:
— Не тебе было решать... — голос дрожал от обиды.
Он только кивнул, устало:
— Знаю. Это ещё одна ошибка в длинной череде. Я всегда решал за других — за маму, за тебя. Мне казалось, я знаю, как лучше. А по правде — просто боялся.
Я медленно подошла к окну. Снег не переставал кружиться за стеклом; казалось, даже больничный двор выглядел иначе, волшебно, как в детстве накануне Нового года. Где-то подальше уже вспыхивали праздничные огни. Жизнь шла — для кого-то.
— Мне пора, — выдавила я, оборачиваясь. — Я... приду завтра.
Он посмотрел на меня взглядом, в котором была вся его надежда и, почему-то, тревога.
— Ты правда придёшь? — спросил он негромко.
— Да, — кивнула я. — Мне нужно всё обдумать.
Он закрыл глаза, улыбнулся почти незаметно.
******
Я вышла из палаты на цыпочках, стараясь не шуметь — словно боялась разбередить это хрупкое мгновение. Коридор встретил меня пустотой, лифт — равнодушным дзыньком, а на улице щёки резанул морозный воздух, и густые снежинки вмиг протрезвили. Я глубоко вдохнула, не совсем справляясь с новым ворохом мыслей.
Пока шла домой, в голове крутились его слова — о том, что всё это время он жил где-то рядом, пусть и издалека. Половина меня бушевала: как он имел право наблюдать за моей жизнью, оставаясь тенью? Другая — неожиданно почувствовала облегчение: хоть не забыл, хоть не вычеркнул окончательно.
Дома Андрей встретил меня взглядом, полным заботы.
— Как там? — тихо спросил он, помогая снять пальто.
Я только пожала плечами:
— Не знаю. Он очень плох. Врачи говорят, осталось совсем немного.
Андрей просто обнял меня — крепко, бережно. Я неожиданно расплакалась где-то внутри, но внешне смогла удержаться.
— Ты знаешь, что делать дальше? — спросил он, не отпуская.
— Я пойду завтра снова. И... может быть, возьму с собой детей. Если они захотят.
Я нащупала в кармане старую фотографию, которую отец вручал мне сегодня. Мы вдвоём у моря — лето, мне десять, улыбка на всё лицо. Последние каникулы вместе...
Тут резко зазвонил телефон — я вздрогнула. Незнакомый номер. Почему-то всё внутри обмерло ещё до слов, которые произнесла медсестра:
— Марина Алексеевна? Срочно приезжайте. Ваш отец...
Связь прервалась. Я осталась стоять посреди прихожей, с телефоном в руке и с чувством, что все мои важные слова так и останутся невысказанными — навсегда.
Спасибо, что дочитали эту историю до конца. Загляните в психологический разбор — будет интересно!
Психологический разбор
Знаете, этот рассказ – как отражение боли и надежды, которыми переполнены отношения между родителями и детьми. Марина долгие годы жила с обидой и вопросами: почему он исчез? почему не был рядом? И вдруг, под самый конец, ей открывается – отец всё это время следил за ней издалека. Казалось бы, признание любви и сожаления может исцелить давние раны... Но часто бывает наоборот – старые обиды дают о себе знать с новой силой.
Марина злится, страдает, борется с желанием простить и отпустить, но одновременно чувствует тепло – отец помнил, любил, не забыл. Это вечная битва: вчерашнее и сегодняшнее, обида и надежда, страх и желание близости. Как часто мы упускаем момент сказать важные слова, надеясь, что ещё успеем… но жизнь не всегда идёт по сценарию.
******
История учит: даже если кажется, что слишком поздно — не молчите, не копите в себе. Говорите друг другу о любви и боли, даже если страшно. Ведь хуже всего – оставить несказанное между сердцами.
А как вы считаете, всегда ли нужно давать второй шанс тем, кто однажды ушёл? Было ли у вас что-то похожее? Делитесь в комментариях – ваше мнение очень важно!
Ставьте лайк, если откликнулось, подписывайтесь на новые истории и делитесь ими с друзьями!
Вот ещё история, которая, возможно, будет вам интересна Беременная и никому не нужная