Чашка с горячим чаем согревала мои ладони, пока я смотрела в окно на осенний двор. Листья кружились в воздухе, словно крошечные рыжие вертолетики. Я всегда любила осень — время тепла и уюта, шерстяных носков и яблочных пирогов. Но не в этом году. Этой осенью я ждала возвращения сына из армии и боялась этой встречи так, как не боялась ничего в жизни.
Антон должен был приехать сегодня. Поезд прибывает в шестнадцать ноль-пять, он писал об этом в последнем письме. Я испекла его любимый пирог с яблоками и корицей, прибрала в комнате, постелила свежее белье. Все как всегда, когда ждешь дорогого человека. Вот только сердце сжималось от тревоги.
За месяц до дембеля Антон прислал странное письмо. «Мама, я узнал кое-что о папе. Поговорим, когда вернусь». И всё. Ни объяснений, ни деталей. Я пыталась выяснить подробности, но сын отмалчивался. «При встрече, мам. Не по телефону».
Стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Неужели уже? Я глянула на часы — пятнадцать сорок. Рано еще. Может, соседка Зинаида Петровна за солью пришла?
Я отставила чашку и пошла открывать. На пороге стоял он — мой сын, мой Антошка. Выше, шире в плечах, с короткой армейской стрижкой и незнакомым, взрослым взглядом.
— Антон? — я растерялась. — Ты же писал — поезд в четыре...
— Автобусом приехал, раньше вышло, — он улыбнулся и шагнул в прихожую, обнимая меня. — Здравствуй, мам.
От него пахло дорогой, незнакомым одеколоном и совсем чуть-чуть — тем мальчишкой, которого я провожала в армию год назад. Я прижалась к его груди, чувствуя, как предательски дрожат губы.
— Худая какая стала, — Антон отстранился, оглядывая меня. — Болела?
— Да нет, — я махнула рукой. — Просто забегалась на работе. Ты голодный? Я пирог испекла.
— С яблоками и корицей? — его лицо просветлело.
— А с чем же еще? — я улыбнулась. — Разувайся, мой руки. Сейчас чай поставлю.
Мы сидели на кухне, как в старые добрые времена. Антон уплетал пирог, я смотрела на него, не в силах наглядеться. Мой мальчик вернулся. Но что-то изменилось, что-то неуловимое в выражении глаз, в манере держаться.
— Рассказывай, — я подлила ему чаю. — Как служилось?
— Нормально, — он пожал плечами. — В последние месяцы легче стало, когда уже не салага. Даже интересно местами. Нас на учения в горы возили, красота там, мам, не передать. И ребята хорошие попались, повезло с коллективом.
Я слушала его рассказы о службе, о командирах, о забавных случаях, и сердце постепенно успокаивалось. Обычный разговор, обычное возвращение. Может, я зря накручивала себя все это время? Может, ничего страшного он не узнал?
Но когда с чаем и пирогом было покончено, Антон вдруг посерьезнел.
— Мам, нам надо поговорить.
Вот оно. Я напряглась, сцепив пальцы в замок.
— Конечно, сынок. О чем?
— О папе.
Я сглотнула ком в горле.
— Антон, мы ведь уже все обсудили. Много раз. Папа погиб в экспедиции. Ты был совсем маленьким, тебе и года не исполнилось.
— В экспедиции, — повторил он. — В горах Памира, да? Сорвался в ущелье, тело не нашли. Так?
— Да, — я отвела взгляд. — Так мне сообщили из его института. Там была поисковая группа, но... Склоны очень крутые, а внизу река. Весной, в половодье... Никаких шансов.
Антон поднялся из-за стола и вышел в прихожую. Я услышала, как он возится с сумкой. Вернулся с папкой в руках — старой, потрепанной, из плотной коричневой бумаги.
— Я служил в части недалеко от Душанбе, — сказал он, садясь напротив меня. — В увольнительную познакомился с местными ребятами. Один из них, Джамшут, узнал мою фамилию и спросил, не родственник ли я Виктора Сомова.
У меня внутри все оборвалось.
— Я сказал, что это мой отец, и он погиб в горах, — продолжал Антон, не замечая моего состояния. — А Джамшут говорит: нет, твой отец жив. Живет в кишлаке в сорока километрах отсюда, в горах. Я, конечно, не поверил. Но он настаивал. Говорил, что этот Сомов — русский, немолодой уже, с шрамом через всю щеку, геолог. Живет там много лет, женился на местной, детей вырастил. Я показал ему фотографию папы, и он подтвердил — вроде похож, только постарше и с бородой.
Я молчала, чувствуя, как холодеют руки.
— Мам, — Антон наклонился ко мне через стол. — Я отпросился у командира. Сказал, что нашел след отца. Он вошел в положение, дал три дня. Я поехал в тот кишлак.
— И что? — мой голос прозвучал хрипло, чужеродно.
— Я не застал его. Он уехал в город, в больницу, с внуком. Но я поговорил с соседями. Они подтвердили: да, живет тут русский геолог, Виктор. По описанию очень похож на папу. А еще...
Антон открыл папку и достал оттуда сложенный вчетверо лист.
— Сын вернулся из армии и положил передо мной странный документ: «Это доказательство того, что отец жив».
Я с трудом разжала одеревеневшие пальцы и взяла лист. Это была копия страницы паспорта. Фотография нечеткая, но знакомые черты угадывались даже сквозь бороду и шрам. Виктор Андреевич Сомов, 1975 года рождения. Выдан... Я не смогла разобрать дату и место выдачи, строчки расплывались перед глазами.
— Это не он, — сказала я, возвращая лист. — Просто похож.
— Мам, — Антон смотрел на меня изучающе. — Ты сейчас белее стены. Что происходит?
Я встала, пошатываясь. Надо выпить воды. Или чего-нибудь покрепче. Руки тряслись так, что я чуть не выронила стакан.
— Просто я... Я столько лет жила с мыслью, что он погиб. А тут...
— А тут оказывается, что он жив-здоров, живет в Таджикистане и даже не подумал дать нам знать, — жестко закончил Антон. — Бросил нас, начал новую жизнь. Я правильно понимаю?
Я молчала, глядя в окно. Там все так же кружились листья, все так же шли по своим делам люди. Мир не рухнул, хотя мне казалось, что должен.
— Мама, — Антон подошел, развернул меня к себе. — Ты что-то скрываешь. Я же вижу. Папа не погиб, да? Ты знала?
Я покачала головой:
— Нет, Антоша. Не знала. Мне сказали, что он погиб. Сообщили официально. Я получила свидетельство о смерти.
— Тогда почему ты не удивлена? — он не отпускал мои плечи. — Почему не спрашиваешь, как такое возможно? Почему не плачешь от счастья, что муж, оказывается, жив? Почему ты... боишься?
Я прикрыла глаза. Двадцать три года. Двадцать три года я носила в себе эту тайну. Думала, что унесу ее в могилу. А теперь придется рассказать. Всё рассказать. И увидеть в глазах сына разочарование, может быть, даже ненависть.
— Пойдем в комнату, — сказала я. — Сядем нормально. Это долгий разговор.
Мы устроились в гостиной — я в кресле, Антон на диване напротив. Сумерки постепенно заполняли комнату, но свет я не включала. Так было легче.
— Твой отец не погиб, — начала я. — Это правда. Но и не бросал нас. Тут всё... сложнее.
Я помолчала, собираясь с мыслями.
— Мы познакомились в университете. Я училась на филфаке, он — на геологическом. Красивый, умный, веселый. Все девчонки сходили по нему с ума, а выбрал он меня. Мы поженились на пятом курсе, через год родился ты. Витя был счастлив, когда узнал, что будет сын. Выбирал имя, покупал игрушки, даже колыбельные тебе пел, когда ты еще в животе был.
Антон слушал, не перебивая. Я никогда раньше не рассказывала ему таких подробностей — слишком больно было вспоминать.
— После университета его взяли в НИИ, он был перспективным специалистом. Ездил в экспедиции, писал статьи. А потом началась перестройка, институт едва сводил концы с концами. Зарплату задерживали месяцами. А тут ты маленький, деньги нужны. Витя стал подрабатывать — чем придется. Грузчиком на рынке, таксистом по ночам. Гордый был, не хотел, чтобы я шла работать, пока ты совсем кроха.
Я сделала паузу, вспоминая то тяжелое время. Пустые полки в магазинах, талоны на продукты, бесконечные очереди.
— А потом ему предложили большие деньги за участие в частной экспедиции. Какой-то богатый иностранец искал месторождения драгоценных камней в Таджикистане. Витя согласился не раздумывая — там за месяц платили больше, чем в институте за год. Уехал на три месяца. Писал, что всё хорошо, работа интересная, скоро вернется с деньгами, заживем как люди.
Я встала, подошла к окну. Стало совсем темно, только фонари освещали двор.
— Он не вернулся через три месяца. Ни через четыре, ни через пять. Я обращалась в милицию, в консульство, в его институт. Никто ничего не знал. В Таджикистане тогда уже начиналась гражданская война, границы закрывались, связь была ужасная. Наконец мне сообщили, что группа, в которой работал Виктор, попала под обстрел в горах. Выжили не все. Твоего отца видели последний раз у края пропасти, потом раздался выстрел, и он исчез. Тело не нашли, но по всем признакам... В общем, мне выдали свидетельство о смерти.
— И ты поверила? — тихо спросил Антон.
— А что мне оставалось? — я обернулась к нему. — У меня на руках годовалый ребенок, работы нет, денег нет. Родители помогали как могли, но у них самих пенсия копеечная была. Я получила пособие по потере кормильца, устроилась на работу. Жизнь продолжалась.
Антон поднялся, подошел ко мне.
— Мам, но сейчас-то всё иначе. Если папа жив, мы можем найти его, встретиться...
— Нет! — я вцепилась в его руку. — Нет, Антоша. Ты не понимаешь. Он не может вернуться.
— Почему?
Я глубоко вдохнула. Вот оно, самое страшное. То, что я скрывала столько лет.
— Потому что через год после известия о его гибели я получила письмо. От него. Он писал, что жив, но сильно ранен. Что попал в плен к боевикам, потом его выходили местные жители. Что возвращаться нельзя — те люди, которые организовали экспедицию, на самом деле искали не драгоценные камни, а что-то другое. Что-то незаконное. И всех свидетелей устраняли. Витя случайно узнал об этом, и его пытались убить. Он писал, что любит нас, но не может вернуться — слишком опасно. Для него, для нас. Просил не искать его, жить дальше. Обещал, что если когда-нибудь станет безопасно, он даст знать.
— И всё? — Антон недоверчиво смотрел на меня. — Одно письмо за двадцать лет?
— Было еще несколько, — я отвернулась. — Редко, раз в несколько лет. Последнее... лет восемь назад. Он писал, что живет в горах, работает геологом. Что женился на местной женщине, у них дети. Что счастлив, насколько это возможно. И что по-прежнему опасно возвращаться или поддерживать связь.
— Ты мне ничего не сказала, — в голосе Антона звучала обида. — Все эти годы я думал, что мой отец мертв. А он жив! У меня есть сводные братья или сестры где-то в Таджикистане!
— Я хотела тебя защитить, — я обхватила себя руками, словно замерзла. — Ты был таким ранимым ребенком. Как бы ты воспринял новость, что папа жив, но не может или не хочет быть с нами? Что у него другая семья? Что он предпочел остаться там, а не рискнуть вернуться к нам?
— Я имел право знать! — Антон повысил голос. — Это мой отец!
— Да, — я опустила голову. — Имел. Прости меня.
Мы молчали. Слышно было, как тикают часы в кухне, как шумит холодильник, как где-то вдалеке проезжают машины. Обычные звуки обычного вечера. Но для нас ничего уже не будет обычным.
— Я хочу найти его, — наконец сказал Антон. — Увидеть своими глазами. Поговорить.
— Это опасно, — я покачала головой. — Ты не знаешь, во что он впутался. Кто его до сих пор ищет.
— Мама, — он взял меня за плечи. — Прошло больше двадцати лет. Какая опасность? Всё уже забылось, все, кто мог его искать, давно переключились на другие дела. А если и нет — я же не буду кричать на каждом углу, что я сын Виктора Сомова. Просто поеду, найду, поговорю.
— А что ты скажешь ему? — я посмотрела сыну в глаза. — Что предъявишь?
— Не знаю, — он пожал плечами. — Разберусь на месте. Главное — увидеть его. Понять, почему он поступил так, а не иначе. Узнать, правда ли всё то, что он писал тебе.
Я понимала его. Понимала это жгучее желание узнать правду, встретиться с человеком, который дал тебе жизнь и исчез из нее. Разве я сама не мечтала об этом все эти годы? Не представляла, как Витя входит в дверь, обнимает меня, объясняет... Но каждый раз одергивала себя. Нельзя. Опасно. Бессмысленно.
— Хорошо, — сказала я после долгого молчания. — Я не могу тебе запретить. Ты взрослый человек. Но обещай, что будешь осторожен. И... — я запнулась, — если найдешь его, скажи, что я не держу зла. Я поняла его. И... была счастлива, по-своему.
Антон крепко обнял меня.
— Обещаю, мам. И прости, что накричал. Просто это такой шок...
— Я понимаю, — я погладила его по спине, как в детстве. — Для меня тоже шок, что ты его нашел. Я уже и не надеялась.
Мы проговорили до глубокой ночи. Я рассказала Антону всё, что помнила о его отце — какие книги любил, какую музыку слушал, как смеялся, как хмурился, когда был чем-то недоволен. Показала старые фотографии, письма. Сын жадно впитывал каждую деталь, словно пытался составить полный образ человека, которого никогда не знал.
Когда за окном уже занимался рассвет, Антон задал вопрос, которого я боялась больше всего:
— А ты? Ты никогда не хотела найти его? Поехать туда?
Я долго молчала, глядя на свои руки. Постаревшие, с выступающими венами, с обручальным кольцом, которое я так и не сняла за все эти годы.
— Хотела, — наконец призналась я. — Каждый день хотела. Но боялась. Не опасности, нет. Боялась узнать правду. Вдруг он счастлив там? Вдруг он не хочет нас видеть? Вдруг всё, что он писал про опасность — лишь отговорка, а на самом деле он просто... выбрал другую жизнь? Другую женщину, других детей? Я не была уверена, что смогу это пережить. Проще было верить, что он вынужденно остался там, что любит нас до сих пор, что если бы мог — вернулся бы...
— А сейчас? — тихо спросил Антон. — Сейчас ты хочешь узнать правду?
Я подняла на него глаза.
— Да, — сказала я твердо. — Сейчас хочу. Я поеду с тобой.
Утром мы начали готовиться к поездке. Антону еще предстояло закончить все формальности с армией, мне — взять отпуск на работе. Но главное решение было принято.
Вечером, когда сын уже спал, я достала из тайника в шкафу последнее письмо Виктора. Восемь лет прошло, а конверт до сих пор пахнет чем-то неуловимо знакомым — смесью табака, одеколона и той особой свежести, что бывает высоко в горах.
«Любимая моя Алёнушка, — писал он своим размашистым почерком, совсем не изменившимся за годы. — Знаю, что не имею права так называть тебя. Знаю, что причинил тебе боль. Не прошу прощения — его не может быть за то, что я сделал. Или, вернее, не сделал — не вернулся, не защитил, не был рядом. Я молюсь, чтобы ты была счастлива. Чтобы наш сын вырос достойным человеком. Я думаю о вас каждый день. Может быть, когда-нибудь судьба даст нам шанс увидеться. Я буду ждать. Всегда твой, В.»
Я аккуратно сложила письмо и убрала обратно в конверт. Скоро я увижу его. Услышу его голос. Загляну в глаза и пойму — правду ли он писал все эти годы или просто утешал меня, как утешают безнадежно больного.
Я не знала, готова ли к этой встрече. Боялась ее и жаждала одновременно. Но точно знала — нельзя убегать от правды вечно. Рано или поздно она настигнет тебя, как настигла меня сегодня, с возвращением сына из армии и странным документом, подтверждающим, что мой муж жив.
Двадцать три года я жила с призраком. Пора наконец встретиться с живым человеком — кем бы он ни стал за эти годы.