Андрей Николаевич Стратилатов складывал чертежи и недоуменно качал головой. За тридцать лет работы ему доводилось проектировать особняки для аристократов, доходные дома для разбогатевших купцов, даже храмы. Но такого заказа он еще не получал.
— Понимаете, Андрей Николаевич, — купец Бубнов наклонился через стол, понизив голос. — Нам нужно здание особое. Сверху все как положено, солидно, респектабельно. А вот внизу...
— Внизу что?
— Место, где можно забыть, кто ты такой.
1873 год. Москва бурно строилась после пожара двенадцатого года. Деньги текли рекой, а с деньгами приходили и особые потребности. Братья Бубновы вложили целое состояние в покупку участка в Ветошном переулке, в самом сердце торгового Китай-города. И заказали Стратилатову не просто здание, а "машину времени XIX века" для исчезновения.
Получилось гениально. С улицы дом выглядел как обычное торговое подворье: солидные магазины на первом этаже, приличный трактир наверху. Но у парадного входа начинались две лестницы. Одна вела вверх, к белоснежным скатертям и учтивым половым. Другая, неприметная, уводила на двадцать ступеней вниз.
В подземелье.
Инженерия порока
Техническое задание было простым: создать место, где самые уважаемые люди города могли превратиться в никого. Стратилатов справился блестяще.
Подвал без единого окна. Низкие сводчатые потолки давили на головы посетителей, напоминая о том, что здесь действуют другие законы. Тонкие деревянные перегородки делили пространство на крошечные каюты, где едва помещались стол и четыре стула. В каждой такой клетушке горел единственный газовый рожок, отбрасывая пляшущие тени на закопченные стены.
Мебели минимум. Сервировки никакой. Только грязные скатерти, залитые вином, да стаканы, которые мыли от силы раз в неделю.
— Зачем вам музыка? — спрашивал у постояльцев хозяин. — Зачем закуска? Вы сюда пришли не развлекаться. Вы пришли исчезать.
И исчезали. Купцы-миллионеры, владельцы фабрик, почетные граждане с орденами на груди спускались по тем двадцати ступеням и растворялись во мраке подвала. Там они были не Иван Петрович Сидоров с капиталом в полмиллиона, а просто тенями с неуемной жаждой забвения.
Попасть в "дыру" было сложнее, чем получить аудиенцию у губернатора. Только по рекомендации завсегдатая. Только после проверки охраной. Хозяин берег репутацию заведения как зеницу ока: скандал означал конец всему предприятию.
— Милости просим, — кланялся швейцар новичку. — Только помните: то, что происходит внизу, остается внизу.
Академия забвения
Иван Андреевич Слонов, московский старожил, хорошо знал нравы "бубновских троглодитов". В своих записках он оставил потрясающее свидетельство:
— Видал я там купчиков, которые каждый божий день заливали по пятьдесят рюмок, а то и больше. И ничего, живы остались, даже процветали.
Пятьдесят рюмок! Современный человек после десятой увидел бы "зелёненьких крокодильчиков", а московские купцы XIX века считали это разминкой.
Особой гордостью завсегдатаев были скидки. Чтобы их заработать, нужно было доказать преданность заведению несколькими годами регулярного посещения. Получить "постоянную" в "Бубновской дыре" было почетнее, чем орден за благотворительность.
— Скажите, Павел Семенович, — интересовался новичок у седобородого купца, потягивающего уже двадцатую рюмку. — А правда, что вам тут скидку дают?
— Правда, батенька. Три года хожу. Хозяин уважает постоянных клиентов.
— И много экономите?
— Да рубликов пять за вечер набегает. А главное, душевное спокойствие: знаешь, что тебя здесь ценят.
Логика железная. В мире, где каждый твой шаг оценивали московские сплетники, где репутация решала все, подвал Бубнова становился островком свободы. Здесь можно было орать, материться, плакать в стакан и рассказывать такие истории, которые в приличном обществе стоили бы общественной смерти.
Женщин не пускали принципиально. Не из-за приличий, а по более прозаической причине: дамы могли бы нарушить священную атмосферу полного отчуждения от внешнего мира.
География московского дна
"Бубновская дыра" была лишь вершиной айсберга. Москва XIX века умела создавать злачные места на любой вкус и кошелек.
На противоположном полюсе находился трактир "Каторга" в доме Ярошенко на Хитровке. Если Бубнов обслуживал купеческую элиту, то "Каторга" собирала под своими низкими сводами беглых каторжников, воров-рецидивистов и прочих "социально опасных элементов".
Владимир Гиляровский, знаток московского дна, оставил яркие зарисовки:
— Заходишь в "Каторгу" и сразу понимаешь, что здесь каждый второй с биографией, которая кончается либо петлей, либо Сибирью.
Элегантные кутилы предпочитали загородные рестораны. "Яр" в Петровском парке, где французский ресторатор Транкиль Яр в 1826 году открыл заведение для московской богемы. Цыганские хоры, шампанское рекой, артистки сомнительной репутации.
Или "Эльдорадо" архитектора Льва Кекушева, где купец Илья Скалкин устраивал такие кутежи, что полиция закрывала глаза на происходящее в обмен на щедрые взятки.
— Понимаете, — объяснял Скалкин журналисту, — в городе цыганам петь нельзя. А у меня тут загородная зона, можно все.
Каждое заведение знало свое место в иерархии порока. Социальная лестница работала и в преисподней: от аристократических подвалов до народных притонов.
Конец эпохи
К началу XX века старая система стала давать трещины. Революция 1905 года всколыхнула общество, пришли новые нравы, новые развлечения. Кинематограф и граммофон оказались интереснее пьяных купцов и цыганских романсов.
"Бубновская дыра" закрылась тихо, без скандалов. Просто однажды старые завсегдатаи обнаружили, что заветная лестница заколочена досками, а в подвале теперь склад мануфактурных товаров.
Эпоха кончилась. Москва научилась развлекаться по-другому. Но память об архитектуре порока осталась в названиях переулков, в городских легендах, в записках мемуаристов.
Здание в Ветошном переулке стоит до сих пор. Теперь там офисы солидных компаний, витрины дорогих магазинов. Туристы проходят мимо, не подозревая, что под их ногами когда-то располагались двадцать ступеней в преисподнюю московского купечества.
А вы бы хотели иметь в своем городе место, где можно было бы на время забыть о социальных условностях и просто быть самим собой? Или считаете, что в XXI веке у нас и так слишком много способов "исчезнуть"?