В жизни каждой девушки, наверное, наступает такой момент, когда кажется, что вот оно — счастье. Настоящее, простое, человеческое. Когда рядом появляется мужчина, который смотрит на тебя так, будто ты — центр вселенной. Который говорит правильные слова, делает красивые жесты и обещает, что теперь все будет по-другому. Лучше. Надежнее. У меня такой момент наступил в двадцать шесть лет. До этого я жила, как многие. Училась, потом нашла работу. Не могу сказать, что работа была мечтой всей моей жизни, но она была стабильной, приносила неплохой доход и, что самое главное, давала мне чувство независимости. Я снимала небольшую, но уютную квартирку на окраине города, сама платила по счетам и ни от кого не зависела.
Главной моей гордостью и, честно говоря, самой большой тратой в жизни была моя машина. Не какая-то там заоблачная иномарка, нет. Обычный, но очень симпатичный седан вишневого цвета. Я купила его подержанным, но в отличном состоянии. Помню, как несколько лет откладывала деньги, отказывая себе во многом. Другие девчонки покупали новые платья и летали отдыхать, а я складывала копеечку к копеечке. Эта машина была для меня не просто средством передвижения. Она была символом. Символом того, что я могу сама. Что я чего-то стою. Я обожала ее. По утрам, садясь в прохладный салон, пахнущий чистотой и моим любимым ароматизатором с запахом ванили, я чувствовала себя сильной. Свободной. Я могла поехать куда захочу: за город на выходные, к подруге на другой конец города поздно вечером, в большой гипермаркет за продуктами на неделю. Эта машина была моей маленькой крепостью.
И вот в этой моей устоявшейся, размеренной жизни появился он. Андрей. Мы познакомились банально — в кафе, куда я зашла выпить кофе после тяжелого рабочего дня. Он сидел за соседним столиком и просто улыбнулся мне. А потом подошел и спросил, не скучно ли мне одной. Слово за слово, и мы проговорили три часа. Он был обаятельным, веселым, умным. Работал, как он сказал, в какой-то небольшой фирме, занимался «проектами». Говорил об этом туманно, но с таким видом, будто вот-вот совершит прорыв и станет миллионером. Меня это не смущало. Я влюблялась не в его будущие миллионы, а в его глаза, в его улыбку, в то, как он внимательно меня слушал.
Наши отношения развивались стремительно. Цветы, кино, прогулки под луной — все было как в лучших романах. Он восхищался моей самостоятельностью. «Ты такая молодец, — говорил он, нежно поглаживая мою руку. — Все сама, все сама. Сильная. Не то что некоторые». Я таяла от этих слов. Наконец-то кто-то оценил мои старания. Он часто просил меня подвезти его куда-нибудь. То на встречу, то забрать какие-то документы. Мне было несложно. Мне даже нравилось чувствовать себя нужной, полезной для него. Я с радостью садилась за руль своей вишневой красавицы и мчала на помощь любимому.
Через пару месяцев он познакомил меня со своей мамой, Тамарой Васильевной. Она была женщиной внушительной, с цепким, оценивающим взглядом. С первой встречи я почувствовала себя так, будто пришла на собеседование. Она расспрашивала меня о работе, о зарплате, о том, чья квартира, в которой я живу. Я честно отвечала. Тамара Васильевна слушала, поджав губы, и кивала. «Ну, молодец, хваткая девочка, — сказала она наконец. — В наше время это важно. Андрюше моему нужна надежная опора. Он у меня человек творческий, витает в облаках, ему нужна земная женщина рядом». Меня немного покоробили эти слова, но я списала все на материнскую заботу. Ну какая мать не хочет для своего сына самого лучшего?
Андрей переехал ко мне жить где-то через полгода после нашего знакомства. Это произошло как-то само собой. Сначала остался на ночь, потом еще на одну, потом привез зубную щетку, потом рубашку, а потом и весь свой скромный гардероб. Я была счастлива. Мне нравилось готовить для него ужины, ждать его с работы, засыпать и просыпаться вместе. Моя маленькая квартирка наполнилась мужским смехом, его вещами, его присутствием. И я чувствовала, что моя жизнь стала полной.
Правда, со временем я начала замечать некоторые странности. Его «проекты» почему-то не приносили никакого дохода. Он часто сидел дома, говорил, что «ждет важного звонка» или «готовит презентацию». Деньги у него появлялись редко и быстро заканчивались. Все расходы на еду, квартиру, бензин для машины легли на мои плечи. Когда я робко пыталась заговорить об этом, он тут же обнимал меня и говорил: «Малыш, ну потерпи еще чуть-чуть. Вот увидишь, скоро у нас все будет. Я выстрелю, и ты будешь у меня как королева. А пока… ты же моя опора, моя поддержка. Без тебя я не справлюсь». И я верила. Или хотела верить.
Моя машина стала практически его машиной. Он брал ее каждый день. Ездил по своим «делам», встречался с «партнерами». Часто возвращался поздно. Я иногда скучала по тем временам, когда могла в любой момент сесть за руль и поехать, куда глаза глядят. Теперь мне приходилось согласовывать свои планы с его графиком. Но я гнала от себя эти мысли, считая их эгоистичными. Мы же теперь почти семья, у нас все должно быть общим.
Его мама, Тамара Васильевна, стала частой гостьей в нашем доме. Она приходила без предупреждения, открывала холодильник, проверяла, что я готовлю ее сыну. И каждый раз находила повод для критики. То суп недостаточно наваристый, то котлеты слишком жирные. А еще она очень полюбила мою машину. «Анечка, отвези меня на дачу», «Анечка, нужно съездить на рынок», «Анечка, забери меня от подруги». Я никогда не отказывала. Мне было неудобно. Она же мама моего любимого мужчины.
Однажды она сказала, глядя, как я паркуюсь у подъезда: «Какая все-таки у тебя хорошая машина, Аня. Мягкая, удобная. Не то что моя старая развалюха. Езжу и боюсь, что развалится по дороге. Вот бы мне такую». Я улыбнулась и промолчала. А вечером Андрей сказал мне: «Мама сегодня так твою машину хвалила. Говорит, мечта, а не машина». Я почувствовала легкий укол тревоги, но не придала этому значения.
Прошел почти год нашей совместной жизни. Андрей стал все чаще говорить о свадьбе. Я была на седьмом небе от счастья. Я так этого ждала! Представляла себе белое платье, кольца, клятвы в вечной любви. Он говорил, что хочет сделать все красиво, но пока нет финансовой возможности. «Вот как только мой проект выгорит, — повторял он, как мантру, — так сразу в ЗАГС».
И вот однажды вечером он пришел домой с букетом моих любимых ромашек и бутылкой дорогого сока. Был необычайно нежным и ласковым. Мы поужинали, он все время смотрел на меня влюбленными глазами, говорил комплименты. А потом встал на одно колено, достал из кармана маленькую бархатную коробочку и сказал: «Аня, ты самая лучшая женщина на свете. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Выходи за меня».
Я заплакала от счастья. Конечно, да! Тысячу раз да! Я бросилась ему на шею, мы целовались, я рассматривала скромное, но очень милое колечко на своем пальце. Я была абсолютно, безоговорочно счастлива. Казалось, что все мои страхи и сомнения были напрасны. Он любит меня, он хочет на мне жениться, что еще нужно?
Мы сидели на диване, обнявшись, и мечтали о будущем. О детях, о большом доме. Я была в эйфории. И тут, в самый разгар моих счастливых грез, он сказал фразу, которая сначала показалась мне какой-то нелепой шуткой.
Он немного отстранился, посмотрел на меня серьезно и произнес: «Любимая, я так счастлив. И мама моя тоже будет очень рада. Мы с ней сегодня говорили. Знаешь, она ведь так мечтает о хорошей машине. И я подумал…»
Он сделал паузу. Я смотрела на него, ничего не понимая.
«В общем, — продолжил он, тщательно подбирая слова, — моей маме очень понравилась твоя машина. Она просто в восторге от нее. Я хочу сделать ей приятное. И для нашей будущей семьи это будет правильно. Подаришь её ей, и тогда я на тебе женюсь».
Я замерла. Воздух в комнате будто стал густым и тяжелым. Я несколько раз моргнула, уверенная, что мне послышалось. Но он смотрел на меня с ожиданием. В его глазах не было шутки. Там был холодный расчет.
«Что? — еле слышно прошептала я. — Что ты сказал?»
«Ну что “что”? — он даже немного раздраженно повел плечом. — Ты же слышала. Подари машину моей маме. Ей она нужнее. Она женщина в возрасте, ей тяжело на общественном транспорте. А мы с тобой молодые, заработаем еще. Это будет твой вклад в нашу семью. Докажешь, что ты меня действительно любишь и готова на все ради нашего будущего. И ради моей мамы».
У меня в голове не укладывалось. Подарить машину. Мою машину. Ту, на которую я копила несколько лет. Мой символ независимости. Мою крепость. Просто так отдать. В качестве… свадебного подарка его маме? И это было условием. Условием, чтобы он на мне женился.
«Ты… ты серьезно? — мой голос дрожал. — Ты ставишь мне условие? Женишься на мне, только если я отдам твой маме свою машину?»
«Ну перестань, не надо так драматизировать, — он попытался меня обнять, но я отшатнулась. — Это не условие, это… проверка чувств. Жест доброй воли. Ты же хочешь, чтобы моя мама тебя полюбила как родную дочь? Вот и покажи ей свое уважение. Подумаешь, железяка какая-то. А семья — это главное. Разве нет?»
И в этот момент пелена с моих глаз спала. Так резко, так больно. Я посмотрела на него и увидела не любимого мужчину, не будущего мужа. Я увидела чужого, расчетливого человека. Потребителя. Я вдруг с ужасающей ясностью поняла все. И его туманные «проекты», и его безденежье, и его слова о «сильной женщине-опоре». Ему не нужна была опора. Ему нужен был ресурс. Удобный, безотказный, который будет его содержать, возить, решать его проблемы. А его мама… она была его сообщницей. Они просто нашли удобную, работящую девушку с квартирой и машиной и решили по полной ее использовать.
Слезы счастья, которые текли по моим щекам всего десять минут назад, сменились горячими, злыми слезами обиды и унижения. Он хотел не просто забрать мою вещь. Он хотел забрать мою гордость, мою независимость, сломать меня, превратить в послушную прислугу для себя и своей мамы. А свадьба… свадьба была просто приманкой. Способом узаконить это рабство.
Я молча встала, подошла к двери и сняла с крючка его куртку. Потом собрала его вещи, которые лежали на стуле. Зубную щетку из ванной. Его ботинки из прихожей. Все это я сложила в кучу у порога. Он смотрел на меня с недоумением.
«Ты что делаешь?» — спросил он.
Я сняла с пальца кольцо, которое он мне только что подарил. Подошла к нему и вложила ему в ладонь.
«Андрей, — сказала я, и мой голос, на удивление, звучал твердо и спокойно. — Твоей маме понравилась моя машина? Замечательно. Пусть она на нее смотрит из окна автобуса. Потому что ни ты, ни она больше в эту машину не сядете. Никогда».
Я открыла входную дверь.
«Уходи, — сказала я. — Забирай свои вещи и уходи. И передай своей маме, что ее мечта так и останется мечтой. А моя мечта — это чтобы я вас обоих больше никогда в жизни не видела».
Его лицо исказилось. Обаятельная улыбка исчезла, и на ее месте появилось злое, уродливое выражение.
«Дура! — прошипел он. — Ты просто эгоистичная дура! Я тебе предложение сделал, а ты из-за какой-то тачки все рушишь! Да кому ты нужна такая жадная? Останешься одна со своей консервной банкой!»
Он схватил свои вещи и выскочил за дверь, громко хлопнув ею.
Я осталась одна в пустой квартире. Тишина давила на уши. Я села на пол прямо в прихожей и разрыдалась. Я плакала не о нем. Я плакала о себе. О своей глупости, о своей слепоте, о потерянном годе жизни. О том, как легко я позволила себя обмануть, как готова была раствориться в другом человеке, забыв о себе.
Прошло много времени, прежде чем я смогла успокоиться. Я встала, умылась, заварила себе чай. Подошла к окну. Внизу, под фонарем, стояла моя вишневая машина. Моя красавица. Моя спасительница. Она блестела в ночном свете, и мне показалось, что она меня ждет.
На следующее утро я проснулась с чувством невероятной легкости. Будто с меня сняли тяжелый груз. Да, было больно. Но это была очищающая боль. Я поняла, что любовь не требует жертв, которые тебя унижают. Настоящая любовь не ставит условий. И никакое «семейное счастье» не стоит того, чтобы предавать саму себя.
Я больше никогда его не видела. И Тамару Васильевну тоже. Иногда я думаю о том, что было бы, если бы я согласилась. Наверное, я бы отдала машину. Потом, возможно, меня попросили бы продать квартиру и вложиться в его очередной «проект». И я бы медленно, но верно теряла бы себя, превращаясь в тень, в удобное приложение к двум очень хитрым людям.
Но я не согласилась. И та ночь, когда я плакала на полу в прихожей, стала точкой моего нового отсчета. Я снова стала хозяйкой своей жизни. Я по-прежнему езжу на своей вишневой машине. И каждый раз, садясь за руль, я вспоминаю эту историю. И благодарю судьбу за то, что она преподала мне этот жестокий, но очень важный урок. Урок о том, что самая главная ценность в твоей жизни — это ты сам. Твое достоинство. И ни один мужчина, как бы ты его ни любила, не стоит того, чтобы это достоинство у тебя отнимать. Особенно в обмен на обещание жениться.
На следующее утро я проснулась с чувством невероятной легкости. Будто с меня сняли тяжелый груз. Да, было больно. Но это была очищающая боль. Я поняла, что любовь не требует жертв, которые тебя унижают. Настоящая любовь не ставит условий. И никакое «семейное счастье» не стоит того, чтобы предавать саму себя.
Тишина в квартире, еще вчера казавшаяся оглушительной и враждебной, сегодня воспринималась иначе. Она была спокойной, умиротворяющей. Это была моя тишина. В моем доме. Я впервые за долгое время не вскочила с кровати, чтобы скорее бежать на кухню и готовить завтрак для двоих. Я потянулась, сладко, до хруста в косточках, и еще минут десять просто лежала, глядя в потолок. В воздухе больше не висело чужое недовольство, невысказанные упреки и ожидание того, что я должна что-то сделать, чтобы заслужить хорошее настроение другого человека.
Я встала и подошла к зеркалу. Из него на меня смотрела женщина с опухшими от слез глазами, но со странно ясным и твердым взглядом. Я выглядела уставшей, но не сломленной. Я умылась холодной водой, и каждая капля будто смывала с меня остатки вчерашней боли и унижения. Взгляд зацепился за полку в ванной. Там все еще стояла его зубная щетка. Синяя. Я вчера впопыхах забыла ее отдать. Рядом — его гель для бритья. Я молча взяла щетку двумя пальцами, так, будто боялась испачкаться, и без всяких эмоций выбросила ее в мусорное ведро. Туда же полетел и почти полный флакон геля. Я почувствовала странное, злое удовлетворение. Это был мой первый шаг. Маленький, но важный. Шаг по возвращению себе своего пространства.
Кофе, сваренный только для себя, показался мне самым вкусным на свете. Я сидела на кухне, обхватив руками горячую чашку, и смотрела в окно. Город просыпался. Люди спешили на работу, машины тянулись бесконечной вереницей. И я была частью этого мира, но при этом совершенно одна. И это одиночество больше не пугало. Оно дарило свободу. Я вдруг поняла, что могу сегодня после работы не бежать сломя голову в магазин за продуктами для ужина, а пойти с подругой в кино. Или просто гулять по парку. Или заехать в книжный и провести там два часа, выбирая книгу. Я могу все. И мне не нужно ни у кого отпрашиваться и ни с кем согласовывать свои планы.
Дорога на работу тоже ощущалась по-новому. Я включила свою любимую музыку на полную громкость, ту, которую Андрей всегда просил сделать потише, потому что она «раздражает» и «мешает ему думать о его великих проектах». Я подпевала, фальшиво, но с огромным удовольствием. Моя вишневая машина несла меня вперед, и я чувствовала с ней какое-то невероятное единение. Она не просто железяка. Она была моей молчаливой свидетельницей, моей союзницей. Она была здесь, со мной. А его не было. И это было правильно.
На работе я старалась держаться как обычно. Погрузилась в дела, отвечала на письма, делала отчеты. Коллеги ничего не заметили, и я была этому рада. Мне не хотелось ни сочувственных взглядов, ни расспросов. Это было мое личное дело, моя маленькая война, в которой я вчера одержала самую важную победу.
Вечером, как я и мечтала утром, я позвонила своей лучшей подруге Ленке.
«Лен, привет. У тебя есть планы на вечер?» — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал как можно бодрее.
«Привет! — ответила она. — Да вроде нет, а что?»
«Пойдем в кино? Или просто посидим где-нибудь?»
На том конце провода повисла пауза. Лена знала Андрея. И она была одной из немногих, кто с самого начала относился к нему с прохладцей. Она никогда не говорила ничего плохого, но я всегда чувствовала ее сдержанность. Она видела то, чего я в своей влюбленной слепоте видеть не хотела.
«А… Андрей?» — осторожно спросила она.
«А Андрея больше нет», — сказала я ровно.
«В смысле?»
«В прямом. Мы расстались. Вчера. Навсегда».
«Анька! — в ее голосе послышалось облегчение, которое она даже не пыталась скрыть. — Так, диктуй адрес. Никакого кино. Я сейчас приеду к тебе с чем-нибудь вкусным, и ты мне все расскажешь. Если захочешь, конечно».
Через час Лена уже сидела на моей кухне. Она, как и обещала, привезла мой любимый торт и ароматный чай. Она не лезла в душу, не задавала лишних вопросов. Просто сидела рядом, наливала чай и ждала. И я заговорила. Я рассказала ей все. Про его вечные «проекты», про то, как я содержала нас обоих, про его маму с ее вечными придирками. И про вчерашний вечер. Про кольцо. И про его чудовищное предложение.
Когда я закончила, Лена долго молчала, просто смотрела на меня своими большими умными глазами.
«Господи, Аня, — сказала она наконец, качая головой. — Какой же он… даже слов подобрать не могу.
Та ночь стала для меня чем-то вроде водораздела. До и после. Жизнь до Андрея, жизнь с Андреем и жизнь после него. Утром я проснулась разбитой, но с ясной головой. Тишина в квартире больше не казалась уютной, она звенела пустотой, оставленной его уходом. Но под этой звенящей пустотой пробивалось что-то новое — чувство облегчения. Будто я много месяцев носила тесную, неудобную обувь, и вот наконец-то ее сняла. Ноги гудят, болят, но они свободны.
Я не стала долго раскисать. Первым делом я собрала все, что могло о нем напоминать: его забытую в ванной пену для бритья, пару журналов на кофейном столике, дурацкую статуэтку-обезьянку, которую он мне подарил, сказав, что это символ нашего «веселого и легкого» отношения к жизни. Все это я сложила в мусорный пакет и безжалостно вынесла на помойку. Мне нужно было физически очистить свое пространство, чтобы начать очищать душу.
Днем, как я и ожидала, раздался звонок. Номер был незнакомый. Я почему-то сразу поняла, кто это. Сердце екнуло, но я взяла трубку.
«Аня? Это Тамара Васильевна», — раздался в трубке ледяной, полный праведного гнева голос. Я молчала.
«Я все знаю! — закричала она. — Мой сын мне все рассказал! Как ты могла так с ним поступить? Он тебе душу открыл, жениться на тебе хотел, а ты… ты из-за какой-то железки! Неблагодарная! Жадная! Да ты ему в подметки не годишься! Он — человек тонкой душевной организации, а ты — мещанка, для которой вещи дороже людей!»
Она говорила долго. Она обвиняла меня во всех смертных грехах: в эгоизме, в черствости, в том, что я «использовала ее мальчика». Я слушала ее и не чувствовала ничего, кроме странного, холодного спокойствия. Раньше ее слова задевали бы меня, я бы начала оправдываться, что-то доказывать. Но не теперь. Весь этот поток оскорблений был для меня лишь подтверждением того, что я приняла единственно верное решение. Они были одним целым, этим хищным, двуглавым созданием, которое хотело меня поглотить.
Когда она выдохлась, я тихо сказала: «Тамара Васильевна, вы абсолютно правы. Я действительно очень жадная. Настолько, что свою жизнь, свое достоинство и свою свободу я никому не отдам. Ни за какие обещания. Всего доброго». И я нажала отбой. А потом заблокировала ее номер и номер Андрея. Навсегда. Это было похоже на то, как закрывают тяжелую дверь в прошлое.
Вечером ко мне приехала моя лучшая подруга, Ленка. Я позвонила ей и, срываясь, все рассказала. Она примчалась через сорок минут с огромным тортом и словами: «Ну наконец-то! Я уж думала, ты никогда не прозреешь!»
Мы сидели на кухне до глубокой ночи. Ленка рассказала, что ей с самого начала не нравился Андрей. Она видела его насквозь: его лень, прикрытую «творческими поисками», его потребительское отношение, то, как он смотрел на мою машину. «Он смотрел на нее, как на свою, с самого первого дня, — говорила Ленка, размахивая ложкой. — А на тебя — как на водителя этой машины. Прости, что я молчала. Боялась тебя обидеть, ты так светилась от счастья».
Ее слова были бальзамом на мою рану. Оказывается, я не сошла с ума. Оказывается, со стороны все было очевидно. Это я, ослепленная любовью, или, скорее, мечтой о любви, не хотела ничего замечать.
Первые недели были самыми сложными. Привычка — страшная сила. Я по инерции покупала в магазине его любимый йогурт, вздрагивала от звука шагов на лестнице, думая, что это он возвращается. Квартира казалась слишком большой и пустой. Но я заполнила эту пустоту собой. Я снова начала ходить в бассейн, на который у меня вечно не хватало времени, потому что нужно было везти Андрея по его «делам». Я переставила мебель в комнате, выбросив старый диван, на котором мы провели столько вечеров. Купила новый, яркий, бирюзового цвета. Я стала много гулять пешком, слушая музыку в наушниках, и заново открывала для себя свой город.
И, конечно, моя машина. Моя вишневая спасительница. В первые же выходные после разрыва я проснулась рано утром, села за руль и просто поехала. Куда глаза глядят. Без цели, без маршрута. Я ехала по утреннему, еще сонному шоссе, слушала любимые песни, пела во весь голос. Я чувствовала, как ветер, врывающийся в открытое окно, выдувает из моей головы остатки боли и обиды. Я уехала за сто километров от города, нашла красивое озеро, сидела на берегу, пила кофе из термоса и думала. Думала о том, как легко можно потерять себя, пытаясь угодить другому. И как важно вовремя найти дорогу обратно.
Шли месяцы. Жизнь налаживалась. На работе я взялась за сложный проект, полностью погрузилась в него и, к своему удивлению, блестяще с ним справилась. Начальник выписал мне премию и намекнул на повышение. Оказалось, что когда ты не тратишь всю свою энергию на обслуживание чужих интересов, у тебя остается очень много сил для собственных достижений.
Я не искала новых отношений. Мне было хорошо одной. Я наслаждалась своей свободой, своей независимостью. Я научилась быть самодостаточной не на словах, а на деле. Я больше не ждала, что кто-то придет и сделает меня счастливой. Я поняла, что счастье — это не конечная станция, куда тебя должен привезти прекрасный принц. Счастье — это то, что ты строишь сама, кирпичик за кирпичиком.
Прошел, наверное, год. Однажды в субботу я поехала в большой строительный гипермаркет. Я решила сделать небольшой ремонт на балконе, превратить его в уютное место для утреннего кофе. Я бродила между стеллажами с краской, выбирая нужный оттенок, и совершенно случайно столкнулась тележками с каким-то мужчиной.
«Ой, простите, пожалуйста!» — одновременно сказали мы.
Я подняла глаза. Передо мной стоял высокий мужчина примерно моего возраста, с добрыми, немного уставшими глазами и виноватой улыбкой.
«Это вы меня простите, я задумался, — сказал он. — Выбираю плитку для ванной уже второй час, скоро начну разговаривать с ней».
Я рассмеялась. Мы разговорились. Его звали Сергей. Он оказался инженером, который недавно купил квартиру в соседнем районе и теперь, как и я, с головой ушел в ремонт. Мы проболтали минут двадцать, обсуждая преимущества разных видов затирки и прочность дюбелей. Это был такой простой, такой земной и нормальный разговор. Он не говорил о великих проектах и будущих миллионах. Он говорил о том, как правильно положить ламинат.
На прощание он немного смущенно попросил мой номер телефона. Сказал, что ему может понадобиться консультация по выбору краски. Я колебалась всего секунду. Что-то в его спокойной, уверенной манере внушало доверие. Я продиктовала номер.
Он позвонил на следующий день. Не с консультацией, а просто так. Пригласил выпить кофе. Я согласилась. Мы встретились в маленькой кофейне. Он рассказывал о своей работе, о своей собаке, о том, как смешно она гоняется за собственным хвостом. Я рассказывала о своем проекте, о планах на отпуск. Все было легко и ненавязчиво. Он не пытался произвести впечатление. Он просто был собой.
Наши встречи стали регулярными. Я не торопила события. Я присматривалась, прислушивалась к себе. После истории с Андреем у меня выработался какой-то внутренний радар на фальшь и манипуляции. Но Сергей был другим. Он уважал мое пространство, мое время, мое мнение. Когда он узнал, что у меня есть машина, он не сказал «О, круто, будешь меня возить!». Он сказал: «Здорово! Ты, наверное, чувствуешь себя очень свободной. Я свою тоже обожаю, без нее как без рук».
Однажды его машина действительно сломалась. Ему нужно было срочно отвезти какие-то чертежи за город. Он позвонил мне, и я слышала в его голосе нотки паники. «Аня, прости за такую дурацкую просьбу, — начал он издалека. — У меня форс-мажор, а подвести людей не могу. Ты не могла бы…»
Я поняла его без слов. «Сереж, спокойно. Говори адрес, я сейчас приеду».
Когда я подвезла его, он раз сто извинился и протянул мне деньги на бензин. Я стала отказываться, но он был непреклонен. «Даже не обсуждается, — сказал он серьезно. — Ты потратила свое время и свой бензин, чтобы меня выручить. Это меньшее, что я могу сделать».
В тот момент я поняла, какая пропасть лежит между ним и Андреем. Между уважением и потреблением. Между партнерством и использованием.
Мы вместе уже почти полгода. Мы не живем вместе и не строим грандиозных планов на свадьбу. Мы просто наслаждаемся обществом друг друга. Иногда на выходных мы садимся каждый в свою машину и едем куда-нибудь вместе. Наперегонки по трассе, смеясь, как дети. Останавливаемся в каком-нибудь живописном месте, гуляем, держимся за руки.
Я не знаю, что будет дальше. И я перестала бояться этого незнания. Я знаю только одно: я больше никогда не променяю свое самоуважение на иллюзию любви. Я больше никогда не позволю, чтобы условием моего счастья была какая-то вещь, будь то машина или что-то еще. Мое счастье теперь зависит только от меня.
Иногда, проезжая по городу, я думаю: а что, если я встречу Андрея? Или его маму? Что я почувствую? Злость? Обиду? Но я понимаю, что не почувствую ничего. Они просто стали частью прошлого, как старый, выцветший снимок. Уроком, который был мне нужен, чтобы стать сильнее. Чтобы понять, что настоящая любовь не забирает, а приумножает. Она не ставит ультиматумы, а дает свободу. И уж точно не оценивается в стоимости подержанного автомобиля.
Мы вместе уже почти полгода, и эти шесть месяцев пролетели как один день. День, наполненный светом, спокойствием и тихой радостью. Я и не знала, что отношения могут быть такими. Легкими. Без надрыва, без эмоциональных качелей, без необходимости постоянно что-то доказывать и заслуживать. С Сергеем все было просто. Мы говорили. Обо всем на свете — от новых технологий в его инженерной сфере до того, какой оттенок серого лучше выбрать для стен в его гостиной. Он слушал меня, а я слушала его. И в этом простом обмене мнениями, без попыток доминировать или навязать свою точку зрения, рождалось нечто очень ценное — партнерство.
Его ремонт был в самом разгаре, и я с удивлением для себя обнаружила, что мне нравится в этом участвовать. Не потому, что я должна, а потому что мне интересно. По выходным мы часто ездили по строительным магазинам или вместе клеили обои в его новой квартире. В один из таких дней мы стояли посреди его будущей кухни, решая, куда повесить полки.
«Как думаешь, — спросил он, прикладывая к стене деревянную доску, — вот так будет удобно? Или лучше сместить левее, чтобы тебе не пришлось тянуться за чашками?»
Я замерла на мгновение. «Мне?» — переспросила я.
«Ну да, — он посмотрел на меня с легким удивлением, будто сказал что-то само собой разумеющееся. — Ты же будешь здесь бывать. Наверное. Я надеюсь. И пить кофе. Поэтому тебе должно быть удобно».
В этот момент в моей памяти, как непрошеный гость, всплыл другой голос, голос Андрея. Помню, как-то я предложила переставить чайник на кухне, чтобы освободить место у розетки. Он тогда посмотрел на меня свысока и бросил: «Не мешай, я сам знаю, как лучше. Это мужская территория». И вот сейчас, стоя здесь, в этой залитой солнцем комнате, пахнущей свежей шпаклевкой, я почувствовала разницу. Она была не просто в словах. Она была во всем. В том, что мое удобство, мое мнение, мое присутствие были не просто допущены, а являлись важной частью его мира. Слезы подступили к глазам, и я быстро моргнула, чтобы он не заметил.
«Да, — сказала я, и голос мой слегка дрогнул. — Так будет идеально».
Я все еще жила в своей квартире, а он — в своей, точнее, в процессе ее обустройства. Мы не спешили. Мы не пытались форсировать события, не строили планы на пятьдесят лет вперед. Мы просто жили настоящим. И это настоящее было прекрасным. Иногда я оставалась у него, иногда он приезжал ко мне. Он никогда не являлся с пустыми руками, всегда привозил что-то вкусное или какой-нибудь забавный пустяк — новую книгу, смешную кружку, цветок в горшке. Он не пытался меня задарить. Он просто проявлял заботу. И я, в свою очередь, с радостью готовила для него ужин или помогала разобраться с кипой его рабочих чертежей, раскладывая их по порядку. Мы были как два пазла, которые неожиданно подошли друг к другу, образуя цельную и красивую картину.
Однажды он сказал: «В воскресенье мои родители приезжают в город. Они живут в области, но иногда навещают. Я бы очень хотел тебя с ними познакомить. Если ты, конечно, не против».
Мое сердце пропустило удар. Знакомство с родителями. Прошлый опыт был настолько травмирующим, что одна эта фраза вызвала у меня холодок по спине. Я вспомнила оценивающий взгляд Тамары Васильевны, ее приторно-сладкий голос, за которым скрывался холодный расчет.
Сергей, видимо, заметил тень, пробежавшую по моему лицу. Он мягко взял меня за руку.
«Аня, все в порядке? Если ты не готова или не хочешь, просто скажи. Никакого давления. Они поймут. Мы можем отложить это на любое время».
И снова это. Уважение к моим чувствам. Он не сказал: «Ты должна» или «Так надо». Он спросил, как будет комфортно мне.
«Нет, все хорошо, — я сделала глубокий вдох и улыбнулась. — Я не против. Я буду рада с ними познакомиться».
Его родители, Виктор Петрович и Елена Ивановна, оказались полной противоположностью семье Андрея. Это были простые, открытые и очень добрые люди. Отец — молчаливый, основательный мужчина с натруженными руками и хитрым, добродушным прищуром. Мать — суетливая, говорливая женщина с невероятно теплыми глазами, которая с порога заключила меня в объятия, будто мы были знакомы сто лет.
Они не устраивали мне допрос. Они расспрашивали меня не о зарплате и квартире, а о том, люблю ли я рыбалку, как их сын, и какой мой любимый пирог, чтобы в следующий раз испечь именно его. Мы сидели за столом в квартире Сергея, пили чай, и я чувствовала себя так, будто попала в семью, о которой всегда читала в книгах. Настоящую. Где люди заботятся друг о друге, подшучивают, спорят о пустяках и любят друг друга без всяких условий.
Когда мы их провожали, Елена Ивановна отвела меня в сторонку.
«Анечка, — сказала она, поправляя мой шарф, — я так рада, что Сережа встретил тебя. Он у нас хороший парень, но в последнее время был какой-то… потухший. А сейчас у него глаза снова горят. Спасибо тебе за это».
Я не знала, что ответить. Я просто стояла и улыбалась, чувствуя, как тепло разливается по всему телу.
После их отъезда мы с Сергеем долго гуляли по вечернему городу.
«Ну как? — спросил он, немного волнуясь. — Они тебя не слишком замучили?»
«Твои родители — замечательные, — честно ответила я. — С ними очень легко. Теперь я понимаю, в кого ты такой».
Он улыбнулся и крепче сжал мою руку.
«Знаешь, — сказал он, помолчав, — мама права. Я действительно в последнее время был не в лучшей форме. Несколько лет назад у меня были очень тяжелые отношения. Они вымотали меня дотла. Я долго не мог прийти в себя, думал, что вообще больше никого не смогу подпустить близко. А потом появилась ты».
Он остановился под фонарем и посмотрел мне в глаза. В его взгляде было столько нежности и искренности, что у меня перехватило дыхание.
«Ты как будто включила свет, Аня. Все стало проще, понятнее. Я перестал ждать подвоха. Я просто счастлив».
И я поняла, что тоже счастлива. Впервые за долгое время — абсолютно, безоговорочно, спокойно счастлива. Без страха, что завтра все рухнет. Без ощущения, что это счастье нужно заслужить или за него чем-то заплатить. Я отпустила прошлое. Я исцелилась. По крайней мере, мне так казалось.
Но, как известно, прошлое не всегда готово отпустить нас так же легко.
Это случилось через пару месяцев. Был обычный будний вечер. Я возвращалась с работы, уставшая, мечтая о горячей ванне и ужине с Сергеем, который обещал заехать. Я зашла в небольшой продуктовый магазин у дома, чтобы купить свежий хлеб. Бродя между полками, я краем глаза заметила знакомую фигуру у кассы. Сердце замерло и пропустило удар. Я остановилась за стеллажом с консервами, не веря своим глазам.
Это был Андрей.
Но это был какой-то другой Андрей. Не тот лощеный, самоуверенный красавец, который когда-то покорил меня. Этот человек был одет в поношенную куртку, на несколько размеров больше, чем нужно. Его волосы были тусклыми и растрепанными. Он был худым, осунувшимся, с темными кругами под глазами. Та самая обаятельная улыбка, которая раньше казалась мне такой неотразимой, исчезла, оставив на лице лишь бледную, уставшую тень. Он стоял на кассе и пересчитывал мелочь, чтобы заплатить за батон и пакет молока. Видно было, что денег ему не хватает. Он смущенно что-то пробормотал кассирше и убрал молоко обратно.
Я стояла, как пригвожденная к полу, и смотрела на него. Во мне боролись десятки чувств. Шока. Удивления. Недоумения. И — к моему собственному ужасу — жалости. Острой, пронзительной жалости. Весь тот лоск, вся та напускная важность, все его «великие проекты» — все это оказалось мыльным пузырем, который с оглушительным треском лопнул, оставив после себя вот это. Сломанного, растерянного, жалкого человека, который не может позволить себе пакет молока.
Он расплатился за хлеб, сунул его в старый полиэтиленовый пакет и пошел к выходу. Я инстинктивно шагнула глубже за стеллаж, чтобы он меня не увидел. Он прошел мимо, не поднимая глаз, ссутулившись, и скрылся за дверью.
Я постояла еще несколько минут, пытаясь прийти в себя. Моя корзинка с продуктами показалась мне вдруг невыносимо тяжелой. Я поставила ее на пол и вышла из магазина, ничего не купив.
Всю дорогу до дома я не могла отделаться от этой картины. Его сгорбленная спина, его пустые глаза, его дрожащие руки, пересчитывающие медяки. Куда все делось? Где та самоуверенность, тот напор, та вера в собственную неотразимость? Я злилась на себя за эту жалость. Я повторяла себе, как мантру: «Он сам виноват. Это его выбор. Это результат его лени и потребительства. Он тебя не жалел». Но это не помогало. Образ униженного, жалкого Андрея стоял у меня перед глазами.
Вечером приехал Сергей. Он сразу заметил, что со мной что-то не так.
«Анечка, ты сама не своя. Что-то случилось на работе?»
Я не хотела ему рассказывать. Мне казалось, что это как-то неправильно, грязно — впускать призрак прошлого в наши чистые, светлые отношения. Но я не умела врать ему. Я сделала глубокий вдох и рассказала все как на духу. О том, как случайно встретила Андрея в магазине. О том, как он выглядел. И о той удушающей жалости, которую я почувствовала.
Он слушал меня молча, не перебивая, внимательно глядя мне в глаза. Когда я закончила, он не стал говорить банальностей вроде «забудь» или «не бери в голову». Он просто притянул меня к себе и крепко обнял.
«Бедная ты моя, — тихо сказал он, гладя меня по волосам. — Это, должно быть, было очень неприятно. Конечно, тебе его жаль. Ты же нормальный, сочувствующий человек. Увидеть, как кто-то, кого ты когда-то знала, оказался в таком положении, — это всегда тяжело. Не вини себя за эту жалость. Это говорит о том, что у тебя доброе сердце».
Его слова были как глоток свежего воздуха. Он не осудил меня. Не приревновал. Он понял. Он разделил со мной мои чувства, какими бы сложными и противоречивыми они ни были.
«Но, — продолжил он, немного отстранившись и заглянув мне в глаза, — эта жалость не должна превращаться в чувство вины или ответственности. Ты не несешь ответственности за его жизнь и его выбор. Ты сделала все правильно, когда ушла от него. Ты спасла себя. Помни об этом, хорошо?»
Я кивнула, чувствуя, как напряжение, сковывавшее меня весь вечер, начинает отступать. Мы еще долго говорили в тот вечер. Я впервые рассказала ему всю историю целиком, со всеми подробностями. И про машину, и про Тамару Васильевну, и про их преследования. Он слушал, и на его лице отражалась целая гамма эмоций — от удивления до праведного гнева.
«Господи, — сказал он, когда я закончила. — Да тебе памятник при жизни ставить надо за то, что ты все это выдержала и смогла из этого выбраться. Ты очень сильная, Аня. Гораздо сильнее, чем ты сама о себе думаешь».
Эта встреча в магазине и последующий разговор с Сергеем, как ни странно, еще больше сблизили нас. Я поняла, что могу доверять ему абсолютно все. Что он — моя настоящая опора. Не та, которой нужно соответствовать, а та, на которую можно опереться, когда земля уходит из-под ног.
Я думала, что на этом история закончится. Случайная встреча, минутная слабость, и все. Но я снова ошиблась.
Через пару недель мне написала в социальной сети девушка, с которой мы когда-то работали вместе и поддерживали приятельские отношения. Мы не были близкими подругами, но иногда общались. Ее звали Оля.
«Аня, привет! Сто лет не виделись. Как ты?» — было написано в сообщении.
Мы обменялись парой дежурных фраз. А потом она написала то, от чего у меня снова все похолодело внутри.
«Слушай, я тут случайно узнала… Помнишь твоего бывшего, Андрея? Я с его двоюродной сестрой на йогу хожу. В общем, у них там совсем все плохо. Он вроде как влез в какие-то долги, не криминальные, а так, по мелочи, у знакомых набрал под свои “бизнес-идеи”. Естественно, ничего не отдал. Теперь все требуют деньги обратно. Работы у него нормальной нет, перебивается какими-то случайными заработками. А самое ужасное — его мама, Тамара… как ее… Васильевна, кажется. Она серьезно заболела. Что-то с сердцем. Нужна операция, а у них ни копейки. Она даже лекарства себе не может купить. Говорят, совсем сдала, лежит целыми днями».
Я читала это сообщение, и перед глазами снова встала картина из магазина — Андрей, считающий мелочь. А к ней добавилась новая, еще более страшная — больная, беспомощная Тамара Васильевна. Та самая, властная, сильная женщина, которая казалась мне несокрушимой скалой.
«Ужас какой», — только и смогла написать я в ответ.
«Да, не то слово, — продолжила Оля. — Сестра его говорит, Андрей совсем с ума сходит от безысходности. Пытается что-то сделать, но у него ничего не получается. Он ведь, кроме как красиво говорить, ничего и не умеет. Такой жалкий стал, смотреть больно. Слушай, Ань, я тут подумала… Ты ведь его знаешь лучше всех. Может, ты могла бы как-то… не знаю… помочь? Не деньгами, конечно, я все понимаю. Но, может, советом? Или у тебя есть знакомые врачи? Или просто поговорить с ним? Он ведь тебя когда-то любил. Может, твое участие его как-то встряхнет, даст ему стимул? А то он совсем опустит руки».
Я смотрела на экран телефона, и мир вокруг меня сузился до этих строк. Помочь. Поговорить. Дать стимул. Это был не шантаж, как в прошлый раз. Это была просьба, основанная на сочувствии. И от этого было еще труднее. Старая Аня, та, что жила во мне до встречи с Сергеем, уже кричала внутри: «Надо помочь! Они же люди! Нельзя быть такой жестокой! Ты не можешь просто пройти мимо!»
Новая Аня, закаленная, наученная горьким опытом, говорила совсем другое: «Это ловушка. Это манипуляция, только более тонкая. Как только ты сделаешь один шаг в их сторону, они снова вцепятся в тебя мертвой хваткой. Ты снова станешь ответственной за их жизнь, за их проблемы, за их неудачи. Ты хочешь опять в этот ад?»
Я сидела в своей уютной, спокойной квартире, смотрела на бирюзовый диван, на цветок, подаренный Сергеем, и чувствовала, как меня разрывает на части. Я закрыла чат с Олей, не ответив. Мне нужно было подумать.
Всю ночь я не спала. Я ворочалась с боку на бок, прокручивая в голове возможные сценарии. Вот я звоню Андрею. Что я ему скажу? «Привет, я слышала, у вас проблемы, чем помочь?» И что дальше? Он снова начнет плакаться, жаловаться, обвинять весь мир в своих бедах. И незаметно, по капле, он снова переложит всю ответственность на меня. А его больная мать? Как можно отказать в помощи больному человеку? Но ведь я не врач. И не благотворительный фонд. Я — женщина, которую они вдвоем пытались морально уничтожить и обобрать до нитки.
Утром я позвонила Ленке. Она была моим голосом разума.
Я пересказала ей разговор с Олей. Лена слушала молча, а потом сказала так жестко, как я никогда от нее не слышала:
«Аня. Даже. Не. Думай. Ты меня слышишь? Это классическая манипуляция. Они поняли, что нахрапом тебя не взять. И решили зайти с другой стороны. Через жалость. Это их последний козырь. Больная мама — это вообще запрещенный прием, бьет наповал. Но ты должна понимать: ты им не поможешь. Ты только себя разрушишь. Снова. Ты хочешь этого?»
«Но, Лен, она же действительно болеет…» — пролепетала я.
«Может, и болеет. А может, это преувеличение, чтобы тебя разжалобить. Но даже если и болеет, это не твоя вина и не твоя забота. У нее есть сын. Вот пусть он, как мужчина, и решает проблемы своей семьи. Хватит ему уже сидеть на чужой шее. Пусть идет работать. Не на “проекты”, а на нормальную работу. Грузчиком, дворником — кем угодно. Чтобы заработать маме на лекарства. А ты… ты должна жить своей жизнью. У тебя все только-только наладилось. У тебя есть Сергей. Не предавай себя и его ради тех, кто тебя никогда не ценил».
Слова Ленки были как ушат холодной воды. Она была права. Во всем. Я поблагодарила ее и положила трубку, чувствуя, как внутри что-то твердеет. Решение было принято. Я не буду вмешиваться.
Я написала Оле короткий, но вежливый ответ: «Оля, я очень сочувствую, что у них такая ситуация. Но, к сожалению, я ничем не могу помочь. Это дела давно минувших дней, и у меня сейчас совсем другая жизнь. Надеюсь, они справятся».
Я нажала «отправить» и почувствовала огромное облегчение, будто сняла с плеч неподъемный груз.
Но жизнь, видимо, решила устроить мне последнее, самое суровое испытание. Через несколько дней я ехала на своей машине по делам. Шел мелкий, противный дождь. Улица была серой и унылой. Я остановилась на светофоре и машинально посмотрела на автобусную остановку. И увидела ее.
Тамару Васильевну.
Она стояла под жиденьким навесом, который плохо спасал от дождя. Без зонта. На ней было старое, выцветшее пальто, то самое, в котором она когда-то приходила ко мне «учить жизни». Но сейчас оно висело на ней, как на вешалке. Она сильно похудела, осунулась. Ее когда-то гордая, властная осанка исчезла. Она стояла, сгорбившись, глядя в землю. Ее лицо было серым, измученным. Она выглядела не просто старше своих лет. Она выглядела разбитой. Побежденной.
Я смотрела на нее из своей теплой, сухой машины. Из своей благополучной, счастливой жизни. А она стояла там, под дождем, одинокая и больная. И ждала автобус.
Загорелся зеленый свет. Машины позади меня нетерпеливо загудели. А я не могла тронуться с места. В голове билась одна мысль: «Я должна остановиться. Я должна подвезти ее. Это же не по-человечески — проехать мимо».
Я представила, как я открываю пассажирскую дверь. Как она смотрит на меня. Что я скажу? Что она ответит? Мы поедем в тишине? Или она снова начнет меня в чем-то обвинять? Или, наоборот, будет плакать и просить прощения?
И я поняла. Поняла, что любой из этих сценариев — это шаг назад. Шаг в ту трясину, из которой я так долго и мучительно выбиралась. Остановившись сейчас, я бы перечеркнула все. Всю свою новую жизнь, всю свою выстраданную свободу. Я бы снова дала им понять, что они имеют на меня право. Право на мое время, на мое сочувствие, на мою жизнь.
Это было самое сложное решение в моей жизни. Решение, принятое не умом, а всем моим существом, всем моим инстинктом самосохранения.
Я медленно нажала на газ.
Я проехала мимо.
Я не смотрела в ее сторону, но боковым зрением видела ее сгорбленную фигуру на остановке. В зеркале заднего вида я видела, как она удаляется, становясь все меньше и меньше, пока совсем не растворилась в серой пелене дождя.
Я доехала до ближайшего переулка, съехала на обочину и заглушила мотор. И только тогда позволила себе разрыдаться. Я плакала не от жалости к ней. Я плакала от боли за тот выбор, который мне пришлось сделать. От понимания того, что иногда, чтобы спасти себя, нужно проявить жестокость. Я оплакивала ту наивную девочку, которой я когда-то была, девочку, которая верила, что всем нужно помогать и всех можно спасти. Та девочка умерла в этот дождливый день. А вместо нее родилась взрослая женщина. Женщина, которая знает цену своему спокойствию и своему счастью.
Вечером я рассказала все Сергею. Он долго молчал, просто держа меня за руку. А потом сказал: «Ты поступила правильно, Аня. И очень мужественно. Я тобой горжусь».
С тех пор прошло много времени. Я больше никогда и ничего не слышала ни об Андрее, ни о его матери. Они исчезли из моей жизни окончательно, будто их и не было. Иногда я думаю о них. Без злости, без обиды. Просто как о тяжелой болезни, которой я переболела в юности и от которой у меня на всю жизнь остался иммунитет.
Мы с Сергеем поженились. У нас была тихая, скромная свадьба, только для самых близких. Мы живем в его квартире, которую мы вместе довели до ума. Моя вишневая машина по-прежнему стоит под окном, рядом с его. Иногда мы спорим, на чьей сегодня поедем в магазин. И это самые счастливые споры в моей жизни.
Я поняла главную вещь. Любовь — это не жертва. Это не ультиматум. Это не спасение кого-то из болота. Любовь — это когда два сильных, самодостаточных человека встречаются, чтобы идти по жизни вместе. Не потому, что они не могут друг без друга. А потому, что вместе им лучше, теплее и светлее, чем поодиночке. И никакая машина, никакая материальная вещь не может быть мерилом этой любви. Единственное ее мерило — это то глубокое, спокойное счастье и уважение, которое ты чувствуешь каждый день, просыпаясь рядом с любимым человеком.
Единственное ее мерило — это то глубокое, спокойное счастье и уважение, которое ты чувствуешь каждый день, просыпаясь рядом с любимым человеком. И я чувствовала это. Каждое утро, без исключений. Иногда я просыпалась чуть раньше Сергея, просто чтобы посмотреть, как он спит. Смотрела на его спокойное лицо, на морщинки в уголках глаз, которые появлялись, когда он смеялся, на сильные, надежные руки, и меня накрывала такая волна нежности и благодарности, что хотелось плакать. Я не плакала. Я просто тихонько вставала, шла на кухню и варила кофе, вдыхая его аромат, который смешивался с запахом нашего дома — запахом уюта, свежей выпечки и чего-то неуловимо нашего.
Наша жизнь не была похожа на фейерверк. Она была похожа на ровное, теплое пламя в камине. Оно не обжигает, не слепит, но согревает до самого сердца. Мы работали, встречались с друзьями, спорили о том, какой фильм посмотреть вечером, и вместе сажали петунии на балконе. И в каждом этом простом, будничном действии было столько настоящей жизни, столько подлинности, сколько не было во всех грандиозных обещаниях и красивых словах Андрея.
Однажды в субботу мы поехали за город, в небольшой лесной заповедник. Мы бродили по тропинкам, шурша прошлогодней листвой, держались за руки и почти не разговаривали. Нам не нужно было заполнять тишину словами. Нам было хорошо молчать вместе. На одной из полян мы увидели молодую семью. Папа подбрасывал в воздух хохочущую девчушку лет трех, а мама сидела на пледе и с улыбкой смотрела на них. И в этот момент я поймала на себе взгляд Сергея. Он смотрел не на меня, а на эту сцену, и в его глазах было что-то новое, какая-то задумчивая тоска и мечтательность.
Он заметил мой взгляд и смущенно улыбнулся.
«Хорошо-то как, правда?» — тихо сказал он.
«Очень», — кивнула я.
Мы пошли дальше, но эта картина не выходила у меня из головы. И молчание между нами стало другим. В нем появилось ожидание. Вечером, когда мы уже сидели дома на нашем бирюзовом диване, он вдруг отложил книгу и повернулся ко мне.
«Ань, — начал он серьезно, но очень мягко. — Я хочу с тобой поговорить. Я думал об этом уже давно, но не решался начать. Я люблю нашу жизнь. Люблю все, как оно есть. Наше спокойствие, наши выходные, наши машины под окном. Но в последнее время я все чаще думаю, что… что в этой нашей картине не хватает одной детали. Самой главной».
Он взял мою руку и прижал к своей щеке.
«Я хочу ребенка, Аня. Нашего. Я хочу, чтобы в этом доме звучал детский смех. Хочу читать ему сказки на ночь и учить кататься на велосипеде. Я хочу стать отцом. Но только с тобой. И только если ты этого хочешь так же сильно, как я».
Он замолчал, ожидая моего ответа. А я не могла вымолвить ни слова. Потому что в этот самый момент я поняла, что тоже хочу этого. Хочу до боли в сердце. Я просто боялась себе в этом признаться. Боялась, что это разрушит нашу идиллию, нашу устоявшуюся, комфортную жизнь. Но, глядя в его глаза, я поняла, что это не разрушит. Это сделает ее полной. Настоящей.
«Я тоже хочу, Сережа, — прошептала я. — Очень».
И в ту ночь, засыпая в его объятиях, я впервые почувствовала себя не просто любимой женщиной. Я почувствовала себя будущей матерью. И это было самое невероятное и волнующее чувство на свете.
Мы не стали откладывать это в долгий ящик. Мы подошли к этому вопросу так же, как и ко всему в нашей жизни — осознанно и спокойно. Прошли обследования, начали пить витамины. Я перестала задерживаться на работе, стараясь больше отдыхать. И каждый вечер Сергей делал мне массаж ног и читал вслух смешные рассказы, чтобы я расслабилась.
Прошло три месяца. Три месяца надежд и ожиданий. И вот однажды утром, сделав тест, я увидела их. Две заветные, еле заметные полоски. Я не поверила своим глазам. Сделала еще один. И еще. Результат был тот же. Я села на край ванны, держа в дрожащих руках эти три пластиковые палочки, и разревелась. Но это были слезы счастья. Абсолютного, всепоглощающего счастья.
Я решила сделать Сергею сюрприз. Весь день на работе я ходила как во сне, с глупой улыбкой на лице. После работы я заехала в детский магазин и купила крошечные белые пинетки. Дома я красиво упаковала их в маленькую коробочку, перевязала лентой и положила на его подушку.
Когда он пришел с работы, я встретила его как обычно. Мы поужинали, поговорили о том, как прошел день. Я видела, что он немного удивлен моей загадочностью, но ничего не спрашивал.
«Что-то я устал сегодня, — сказал он наконец. — Пойду, наверное, прилягу пораньше».
Он ушел в спальню, а я осталась на кухне, затаив дыхание. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
Прошла минута. Две. Потом из спальни донеслась абсолютная тишина. А затем я услышала его шаги. Быстрые, почти бегущие.
Он влетел на кухню. В его руках была та самая коробочка. В глазах стояли слезы.
«Аня… это… это правда?» — его голос дрожал.
Я молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
И тогда он подошел ко мне, опустился на колени, обнял меня за ноги и уткнулся лицом мне в живот. Я гладила его по волосам, а он все шептал и шептал одно только слово: «Спасибо… спасибо… спасибо…» И я поняла, что никогда в жизни не была так счастлива, как в этот момент.
Начались совершенно новые, ни на что не похожие дни. Сергей окружил меня такой заботой, что я иногда чувствовала себя хрустальной вазой. Он сам готовил мне завтраки, следил, чтобы я ела достаточно фруктов, и запрещал поднимать что-либо тяжелее своей сумочки. По вечерам он разговаривал с моим животом, рассказывая будущему малышу, как сильно мы его ждем. Это было так трогательно и мило, что я таяла.
Его родители, узнав новость, примчались в тот же день с целой корзиной деревенских продуктов и подарков. Елена Ивановна обнимала меня, плакала и совала мне в руки вязаные носочки всех цветов радуги. А Виктор Петрович, смущенно улыбаясь, достал из-за спины крошечную деревянную лошадку, которую, как оказалось, вырезал сам. «Это для внука, — сказал он. — Или для внучки. Лошадка всем пригодится».
Я смотрела на всю эту суету, на этих счастливых, любящих людей, и чувствовала себя частью чего-то большого и настоящего. Частью семьи.
Беременность протекала легко. Я наслаждалась своим состоянием, своим растущим животом. Мы с Сергеем записались на курсы для будущих родителей, вместе учились пеленать кукол и правильно дышать. Мы гуляли по детским магазинам, выбирая кроватку и коляску. Наша квартира постепенно наполнялась новыми вещами, новыми запахами, новым ожиданием.
И вот однажды, просматривая в интернете объявления о продаже квартир (мы начали подумывать о расширении), я наткнулась на знакомый адрес. Адрес того самого дома, где, по слухам, после нашего разрыва жил Андрей. Это был старый, панельный дом на окраине города. Я машинально открыла объявление. Продавалась однокомнатная квартира на последнем этаже. Фотографии были сделаны наспех, на старый телефон. Обшарпанные обои, старый линолеум, убогая мебель. И на одной из фотографий, в отражении старого трюмо, я увидела его. Размытый, нечеткий силуэт. Но я узнала бы его из тысячи. Он стоял, ссутулившись, в той же самой поношенной куртке, и фотографировал комнату. Видимо, продавал квартиру. Или комнату в ней.
Я быстро закрыла вкладку, будто обожглась. Но образ этой убогой, неуютной квартиры и этого сломленного человека в отражении надолго засел у меня в голове. Я не почувствовала злорадства. Не почувствовала удовлетворения. Я почувствовала только глубокую, всепоглощающую грусть. Грусть о том, как человек может бездарно растратить свою жизнь в погоне за легкой наживой, за призрачным успехом, и в итоге остаться ни с чем. В пустой, холодной комнате, с отражением в старом зеркале.
Я ничего не сказала Сергею. Это был мой последний, прощальный взгляд в прошлое. И я поняла, что оно больше не имеет надо мной никакой власти. Оно не вызывает ни злости, ни обиды, ни даже жалости. Только холодное, отстраненное сочувствие, как к герою грустной книги, которую ты давно дочитал и поставил на полку.
Время шло. Мой живот становился все больше. Мы узнали, что у нас будет сын. Сергей был на седьмом небе от счастья. Он уже строил планы, как они будут вместе ходить на рыбалку и собирать модели самолетов.
Роды начались внезапно, на две недели раньше срока. Сергей не растерялся ни на секунду. Он был скалой. Он отвез меня в роддом, все время держал за руку, дышал вместе со мной и говорил слова любви и поддержки. Я не знаю, как бы я справилась без него.
И вот, после нескольких часов боли, которая мгновенно забылась, я услышала его. Первый крик нашего сына. Мне положили на грудь этот маленький, теплый, сморщенный комочек, и я поняла, что вот оно — чудо. Самое настоящее чудо на Земле.
Сергей стоял рядом и плакал, не стесняясь своих слез. Он смотрел то на меня, то на сына, и в его глазах была целая вселенная.
Прошел год. Наш сын, которого мы назвали Виктором, в честь деда, уже уверенно топал по квартире, держась за мебель, и лепетал свои первые слова. Наша жизнь изменилась кардинально. Она наполнилась новыми заботами, бессонными ночами, бесконечной стиркой и разбросанными по всему дому игрушками. Но она стала в тысячу раз богаче, осмысленнее и счастливее.
Однажды вечером, уложив сына спать, мы с Сергеем сидели на кухне и пили чай. За окном шел снег. В квартире было тихо и уютно. Сергей обнял меня за плечи.
«Смотри, — сказал он, кивнув на окно. — Какая красота».
Я посмотрела на снег, потом на него, на наши сцепленные руки. Вспомнила всю свою жизнь. Ту девушку, которая копила на вишневую машину. Ту, что слепо влюбилась и чуть не потеряла себя. Ту, что нашла в себе силы уйти. Ту, что плакала от одиночества, а потом — от счастья.
Я поняла, что каждый шаг, даже самый болезненный, был не зря. Он вел меня сюда. В эту заснеженную тишину. В эту теплую кухню. К этому мужчине. К этому абсолютному, полному счастью.
«Я люблю тебя», — тихо сказала я.
«И я тебя, — ответил он, целуя меня в макушку. — И его. И нашу жизнь. И даже наши две машины под окном, которые теперь приходится чистить от снега вдвойне».
Я рассмеялась. Прошлое окончательно отпустило меня, растворившись, как снежинка на теплой ладони. Впереди была целая жизнь. Наша жизнь. И я знала, что мы пройдем ее вместе, держась за руки, что бы ни случилось. Потому что мы были настоящей семьей.