Я услышала звук ключа в замке и на секунду удивилась: Серёжа никогда не стучит так настойчиво. Дверь распахнулась, и в проёме возникла Тамара Ивановна - румяная, бодрая, с внушительным чемоданом на колёсиках и шуршащим пакетом. Из пакета выглянула встрёпанная рыжая морда.
- Мы к вам на недельку, - сообщила она так, будто заранее договорилась со всеми, кроме меня. - Всего на неделю, пока ремонт закончат. Мурзик тоже с нами. Он аккуратный, по шкафам не лазает.
Рыжий кот хмыкнул и, кажется, подмигнул. Я машинально вытерла руки о полотенце и кивнула. Неделя - это можно пережить. Места в доме хватает. Серёжа, появившись за её спиной, беспомощно пожал плечами: мол, мама же. В его жесте было то самое «ну а куда её», которое мы уже обсуждали сотни раз и которое всякий раз наваливалось на меня отдельно от слов.
Пока я ставила чайник, Тамара Ивановна прошла в гостевую и быстро, деловито распаковалась: одеяло «как дома», две наволочки, пузырёк валерьянки - «для кота, не подумай». Кот обошёл квартиру широким кругом, пристально осмотрел мои цветы на подоконнике и решительно улёгся на ковре в коридоре, будто проверяя, насколько мы хозяева в собственном доме.
Чай кипел, на кухне пахло печеньем - я успела испечь его к вечеру, думала по-тихому провести субботу. Мы сидели втроём, кружки запотели, на столе блестела новая скатерть. Тамара Ивановна рассказывала про мастеров: «Вот, пришли молодые, в телефоны уткнулись, пыль, шум. В наше время умели без грязи!». Я улыбалась, кивая, и ловила взгляд Серёжи - он просил: потерпи.
- У вас кухня маловата, - вдруг сказала она, обвела взглядом наши шкафчики. - Вот сделаете перепланировку - тогда заживёте. И свет холодный, надо тёплую лампу. А чайник шумный.
- Посмотрим, - ответила я ровно. Я заметила, как у меня чуть дрогнули пальцы на кружке, и медленно разжала их: подыши, Таня.
Вечером я застелила гостевую чистым бельём, поставила воду для кота и тихо закрыла дверь. На пороге собственноручно купленного дома я ненадолго почувствовала себя в гостях.
Понедельник начался привычно: будильник, сонные дети, тосты, школьные рюкзаки. Тамара Ивановна встала раньше всех и уже жарила сырники - «чтоб не бегали голодные». Запах детства стоял такой правильный, что я на секунду даже растрогалась. Потом заметила, как она переставила баночки со специями и передвинула доску для нарезки - теперь она у стены, а мне удобно у окна. Мелочь, но в эту мелочь уткнулся целый день.
- Танюш, - сказала она между делом, - я днём бельё постирала. Не нашла, куда у тебя порошок девать, насыпала прямо в барабан. И, слушай, я кота в спальню к вам пустила, он там прямо умиротворился. Мягко же.
- У нас у Кати аллергия, - напомнила я. - Лучше пусть он в гостевой.
- Да он чистый, домашний, - отмахнулась свекровь. - Не переживай.
Проходя вечером мимо нашей комнаты, я увидела на покрывале аккуратный рыжий круг. Кот спал как хозяин, размеренно, уверенно, на самой середине. Я сняла покрывало, отнесла в стирку, молча повернула ручку двери и оставила её прикрытой. В лёгком щелчке замка прозвучало крошечное «нет», которое услышала только я.
На третий день она стала говорить «мы». «Мы решили, что ужин будет попозже, Серёжа задержится». «Мы отвезём Ксюшу в кружок, тебе не надо». «Мы тут подумали, что эту полку лучше выше повесить - детям же опасно». Слово, которое раньше значило поддержку, стало означать отторжение меня самой из собственного «мы».
Я поймала себя на том, что начинаю шептать с Серёжей на кухне, как в школе. «Слушай, у Кати нос заложило, кот точно к нам не заходил днём?» - «Да не знаю, маме неудобно говорить». Мы оба знали: неудобно мне. Но я молчала - ведь неделя.
В четверг вечером, когда я собирала бельё в сушилке, в дверях появилась Тамара Ивановна, опершись на косяк, как на собственную мысль.
- Я, наверное, останусь у вас подольше, - произнесла она так буднично, будто попросила соли. - У меня там всё равно пыль, а здесь - простор, светло. И я не мешаю. Мы же семья.
- Подольше - это как? - спросила я, чувствуя, как потяжелели плечи.
- Ну, пока не надоем, - улыбнулась она. - А там, может, и насовсем. Что ж мне одной жить?
Слово «семья» повисло между нами как плотная занавеска. За этой занавеской - я, Серёжа, дети, наш долгожданный дом, лето на даче, ржавые качели, разговоры по вечерам про отпуск, про тёплую краску для стены в прихожей. Перед занавеской - чужая уверенность, что я, если надо, подвинусь.
Мы с Серёжей долго мыли посуду в тишине, хотя тарелок было немного.
- Серёж, - сказала я, - неделя заканчивается в субботу.
- Я знаю, - он опёрся ладонями о столешницу, как будто искал в ней опору. -Но ты же видишь, маме там правда неудобно.
- Здесь удобно нам? - я повернула кран, чтобы перекрыть воду, и услышала собственное дыхание. - Нам с тобой. Детям. Ты видел покрывало? И специи? И… - я запнулась, пытаясь не сорваться в перечисление.
Он кивнул.
- Понимаю. Просто… это же мама. Я не хочу быть плохим сыном.
- И я не хочу быть плохой женой, - тихо ответила я. - Но, наверное, мы сейчас учимся быть хорошей семьёй. Для наших детей. И для нас.
Он долго молчал. Потом очень аккуратно положил руку мне на плечо - так клал в первые месяцы, когда боялся меня спугнуть - и сказал:
- Я поговорю.
Утром пятницы Тамара Ивановна с порога кухни спросила:
- Ну что, я в субботу остаюсь? Там ребята сказали, ещё пару дней.
- Мама, - Серёжа стоял у холодильника, будто выбирая слова между молоком и йогуртом, - мы договаривались на неделю.
Она нахмурилась.
- Ты на чьей стороне?
- На стороне своей семьи, - сказал он и посмотрел на меня. В этот момент я почувствовала, как что-то мягко щёлкнуло внутри, как правильно вставленный ящик.
- Тамара Ивановна, - я произнесла спокойно, - вы можете приезжать к нам, мы будем рады. Но жить вместе - нет. Детям нужна стабильность. И мне тоже.
- Таня, ты эгоистка, - сказала она без злобы, скорее по инерции. - Раньше ты всегда уступала.
- Раньше я молчала, - ответила я. - А теперь говорю.
Она махнула рукой, как отгоняя невидимую муху, и ушла в комнату. Где-то за дверью недовольно шевельнулся кот.
Субботнее утро оказалось ясным: солнечные прямоугольники на полу, запах свежей стирки, тихие голоса из детской. Тамара Ивановна собрала чемодан молча, ловко, без театра. Мурзик крутанулся вокруг пакета, запрыгнул внутрь, будто так было задумано.
- Мастера закончили неожиданно быстро, - сказала она уже в прихожей, избегая смотреть на меня. - Спасибо за неделю.
- Приезжайте в гости, - ответила я, - но предупреждайте.
Мы обнялись - осторожно, как обнимают старую знакомую, с которой спорили вчера, а сегодня всё равно остаёшься в одной жизни. Серёжа донёс чемодан до лифта, вернулся, какое-то время стоял в коридоре, слушая, как где-то внизу хлопнула дверь подъезда.
- Как ты? - спросил он.
Я присела, собрала резинки для волос на тумбочке, подхватила чужую заколку, которую свекровь оставила у зеркала, и положила в маленький пакет - отдам в следующий раз.
- Спокойно, - сказала я и действительно удивилась, насколько это правда. - Как будто в доме стало тише.
День прошёл тихо и размеренно. Я вернула доску для нарезки на своё место у окна, дети спорили из-за цветов, а Серёжа чистил на балконе старый табурет и что-то насвистывал. Вечером мы устроили кино с чаем и яблоками. Телефон мигнул сообщениями от Тамары Ивановны с рецептами и ссылкой на шторы; я ответила коротко и перевела чат на беззвучный.
- Думаешь, она обиделась? - спросил Серёжа.
- Немного, - призналась я. - Но мы не закрыли дверь. Мы просто поставили границы.
Спасибо за лайк и подписку!