Холодные перила в подъезде всегда были одинаковыми — шершавыми от старой краски. Я поднималась на четвертый этаж и считала ступени, как в детстве. Двадцать восемь. Дверь справа. Ключ поворачивался туго — замок не менялся лет двадцать.
В руке дрожал пакет с печеньем. Не от холода. От того, что впервые за семь лет иду к маме без камня за пазухой, без заготовленных фраз про то, кто кого обидел и кто должен просить прощения первым.
— Мам, это я, — сказала в дверь.
— Заходи, заходи, — послышалось изнутри. — Чай только поставила.
Квартира пахла заваркой и чем-то еще — больничным, аптечным. На столе лежала та же скатерть в мелкую клетку, которую я помнила с детства. Только пятен стало больше. На холодильнике висели записки крупными буквами: «Выключить газ», «Лекарство — в восемь».
Мама вышла из кухни, и я замерла. Она стала меньше. Или я выросла за эти годы молчания. Волосы совсем седые, халат застегнут на все пуговицы, даже в тепле.
— А я как раз думала, кто бы ко мне пришел, — сказала она и улыбнулась. — Садись, гостья дорогая.
Гостья. Слово кольнуло, но я села. Стол был накрыт на троих — три чашки, три блюдца, сахарница с отбитой ручкой. Я помнила эту сахарницу. Разбила ее в детстве, играя в «дочки-матери». Мама тогда не ругала, просто склеила.
— Ждете еще кого-то? — спросила я.
— Жду, жду. Сестра моя должна прийти. И племянница. Давно не виделись.
Сестра мамы умерла пять лет назад. Я была на похоронах. Мы с мамой тогда стояли по разные стороны могилы и не разговаривали.
— А печенье принесла, — сказала я, выкладывая покупку на стол.
— Какая заботливая. Спасибо тебе. А как тебя зовут, милая?
Вопрос ударил, как холодная вода. Я открыла рот и не смогла ответить. Мама смотрела внимательно, добро, как на незнакомого, но приятного человека.
— Лена, — сказала я наконец.
— Лена, Леночка. Красивое имя. У меня тоже дочка была Лена. Только мы поругались когда-то. Глупо как-то вышло.
— Из-за чего поругались? — спросила я.
Мама подняла чашку, подула на чай.
— Не помню уже. Что-то про жизнь, про то, как правильно жить. Я ее учила, она не слушала. Упрямая была. В меня, наверное.
Она засмеялась, и на секунду мне показалось — узнала. Но нет. В глазах была теплая пустота, как в окнах заброшенного, но уютного дома.
Мы пили чай, и я вспоминала. Как в детстве мама заводила часы на кухне — каждый вечер, три оборота ключиком. Теперь часы молчали, стрелки замерли на половине седьмого. Утреннего или вечернего — не понять.
— А ты похожа на мою дочку, — сказала мама вдруг. — Только она была строже. Всегда недовольная чем-то.
— Может, у нее были причины?
— Может быть. Я ведь не идеальная мать была. Требовательная. Хотела, чтобы она лучше меня жила, поэтому строго воспитывала. А дочки этого не понимают, когда маленькие.
Мама встала, подошла к окну. Солнце клонилось к закату, и в комнате стало золотисто.
— Скучаю по ней, — сказала она тихо. — Приснилась недавно. Маленькая такая, в школьной форме. Я ей завтрак собираю, а она капризничает — не хочет кашу. И я на нее сердилась во сне. А проснулась — думаю, ну что бы мне стоило просто обнять ее тогда?
Я поставила чашку. Руки дрожали.
— Мама, — сказала я.
— Что, милая?
— Я — это я. Лена. Ваша дочка.
Она посмотрела внимательно, нахмурилась, как будто пыталась что-то вспомнить. Потом медленно покачала головой.
— Нет, дочка моя была другая. Старше. И злее. А ты добрая какая-то.
В дверь позвонили. Мама оживилась:
— Это, наверное, медсестра. Она каждый день приходит, таблетки приносит.
Вошла женщина в белом халате, немолодая, усталая.
— Здравствуйте, Мария Петровна. Как дела? — Увидев меня, остановилась. — А вы родственница?
— Дочь, — сказала я.
Медсестра кивнула понимающе.
— Расскажу вам потом, — сказала она тихо. — После лекарств.
Мама послушно выпила таблетки, запила водой. Медсестра проверила давление, что-то записала в блокнот.
— До свидания, Мария Петровна. Завтра увидимся.
— До свидания, дорогая. Передавай привет мужу.
— У меня мужа нет, — улыбнулась медсестра. — Развелись три года назад.
— Ах да, забыла. Извини.
На лестничной площадке медсестра объяснила:
— Сосудистая деменция. Началась года два назад. Сначала небольшие провалы в памяти, теперь вот. Близких путает, события перемешивает. Но характер хороший остался, не агрессивная.
— Лечится?
— Поддерживающая терапия. Замедлить можно, остановить — нет. Извините.
Я спустилась обратно в квартиру. Мама сидела на диване, листала фотоальбом.
— А это кто? — показала мне снимок.
На фотографии она сама, молодая, лет тридцати. В ярком платье, с короткой стрижкой. Смеется, обнимает маленькую девочку — меня.
— Красивая женщина, — сказала мама. — Счастливая какая. А девочка серьезная.
— Серьезная, — согласилась я. — А может, просто осторожная.
— Да, может быть.
Мы сидели рядом на диване. Мама перелистывала страницы, комментировала: «Этого не помню», «А это где было?», «Какие платья тогда носили!»
Дошли до фотографии моего выпускного. Мама в строгом костюме, я — в белом платье с бантами. Обе серьезные, не обнимаемся.
— А вот тут что-то не так, — сказала мама. — Видишь? Стоят далеко друг от друга. Наверное, поссорились.
— Наверное.
— Жалко. Такой праздник, а они сердятся.
На следующей странице — мой первый день на работе. Я в новом пиджаке, мама рядом, гордая. Тогда еще дружили. Ссора случилась позже, когда мне было двадцать пять.
Из-за Андрея. Мама считала его не нашим кругом, я — что она душит меня своими принципами. Наговорили друг другу много лишнего. Он ушел через полгода к другой, а мы с мамой так и не помирились. Гордость мешала.
— Устала я, — сказала мама. — Пойду прилягу.
— Я помогу.
Я проводила ее в спальню, поправила подушку, накрыла пледом. На тумбочке лежала стопка писем, перевязанная ленточкой. Мои письма из института. Значит, хранила.
— Спасибо тебе, Леночка. Ты добрая.
— А как меня зовут? — спросила я.
— Леночка. Ты же сама сказала.
— А фамилия?
Мама задумалась.
— Не помню. Но неважно. Ты хорошая, это главное.
В кухне я мыла посуду и плакала. Тихо, чтобы не услышала. Все эти годы я ждала, когда первой сдастся. Когда позвонит и скажет: «Прости, дочка». А теперь она не помнит, за что прощать.
Вечером мама проснулась, вышла в халате.
— Ой, а ты еще здесь. Я думала, уехала уже.
— Нет, я рядом.
— А ужинать будешь?
— Будю
Мы разогрели суп, который я нашла в холодильнике. Ели молча. За окном стемнело, включились фонари во дворе.
— А ты не уходи, — сказала мама вдруг. — Одной страшно. Все время забываю, выключила ли газ.
— Не уйду.
— Правда?
— Правда.
Ночью я лежала на диване в гостиной и слушала, как мама ходит по квартире. Проверяет замки, кран на кухне, что-то шепчет себе под нос. В три утра она заглянула ко мне:
— Ты не спишь?
— Нет.
— А я все думаю — кто ты такая. Знакомая какая-то.
— Просто знакомая.
— Хорошо, что пришла. А то скучно одной.
Утром мама встала рано, поставила чайник. Я нашла на кухне маленький блокнот и написала крупными буквами: «Я — Лена, ваша дочь. Я вас люблю. Я буду приходить каждый день».
Записку приклеила на холодильник, рядом с напоминаниями про лекарства.
— Что это? — спросила мама.
— Записочка. Чтобы помнить.
— А что помнить?
— Что вы не одна.
Мама прочитала записку, улыбнулась.
— Хорошо написано. Только я не помню, кто такая Лена.
— Неважно. Главное, что она вас любит.
За завтраком мама рассказывала о соседке тете Гале, которая умерла пять лет назад. Потом вспомнила какую-то историю из своего детства — про то, как дедушка учил ее кататься на велосипеде. История была добрая, светлая. Мама смеялась, рассказывая.
— А у тебя есть дети? — спросила она меня.
— Нет.
— Жалко. Дети — это хорошо. Хотя и трудно с ними. Моя дочка, например, совсем от рук отбилась. Не звонит, не приезжает.
— Может, стесняется?
— Чего стесняться-то? Мать есть мать.
— Может, боится, что вы на нее сердитесь.
Мама подумала.
— Ну и что, что сердитая. Любить-то не перестала. Дуры мы, честное слово. И я дура, и она дура.
В дверь снова позвонили. На этот раз пришел врач — молодой мужчина с усталыми глазами.
— Как дела, Мария Петровна?
— Хорошо, доктор. Вот гости ко мне приехали. — Она показала на меня. — Племянница.
Врач посмотрел на меня вопросительно. Я кивнула — дочь.
— Понятно. Ну что ж, состояние стабильное. Лекарства принимает?
— Принимает, — сказала я. — А как долго...
— Процесс индивидуальный. Может, год, может, пять. Но прогрессировать будет.
Когда врач ушел, мама спросила:
— А что он хотел?
— Просто проверить, как вы себя чувствуете.
— А я хорошо себя чувствую. Только память подводит иногда.
— Это ничего.
— А ты будешь еще приходить?
— Буду.
— Каждый день?
— Каждый день.
— Хорошо. А то скучно одной.
К вечеру мама устала, опять прилегла. Я сидела на кухне, смотрела в окно. Во дворе играли дети — кричали, смеялись, мамы звали их домой. Обычный вечер. Обычная жизнь.
На столе лежала коробочка с пуговицами. Мама всегда собирала их — со старых платьев, пальто. «Пригодятся», — говорила. В коробочке лежала записка ее рукой: «Красную пуговицу пришить к синему пальто». Пальто она выбросила два года назад, а записка осталась.
Я взяла блокнот, написала еще одну записку: «Завтра приду в два часа. Лена». Положила на видное место.
— Мам, я пойду, — сказала в спальню.
— Кто пойдет?
— Лена. Та, что в гостях была.
— А, Леночка. Спасибо тебе за компанию. Приходи еще.
— Приду. Завтра.
— Завтра так завтра.
На лестнице я остановилась, прислушалась. Мама завела часы — три оборота ключиком, как всегда. Значит, что-то еще помнит. Руки помнят.
Дома я долго не могла уснуть. Все думала — о чем мы будем говорить завтра? Она опять не узнает меня, опять назовет гостьей или племянницей. А я буду сидеть, пить чай и рассказывать про свою жизнь незнакомой женщине, которая когда-то была моей мамой.
Но утром встала рано и поехала к ней. В пакете — свежий хлеб, мед в баночке, новые батарейки для часов.
— А, Леночка! — обрадовалась мама. — Проходи, проходи. Я тебя вчера вечером вспоминала. Думала — хорошая девочка пришла, добрая.
— Хлеб принесла. И мед.
— Какая заботливая. А я как раз думала — кто бы мне мед принес. Люблю с медом чай пить.
Мы сидели на кухне, мама намазывала мед на хлеб. Руки у нее дрожали, но она справлялась. Я хотела помочь, но не стала. Пусть сама, пока может.
— А у меня дочка была, — сказала мама вдруг. — Она тоже мед любила. В детстве прямо ложками ела, я ругалась.
— А сейчас где дочка?
— Не знаю. Поссорились мы. А из-за чего — не помню уже. Глупости какие-то. Зря поссорились.
— Может, она вас простила уже?
— Может быть. Хотелось бы увидеть ее еще раз. Обнять.
Я встала, подошла к маме, обняла. Она не сопротивлялась, только удивилась:
— Это зачем?
— Просто так. За дочку вашу.
— Спасибо. — Мама погладила меня по руке. — Ты хорошая, Леночка.
Мы просидели так несколько минут. Я дышала запахом ее волос — знакомым, детским запахом. Слушала, как тикают часы. Да, я их вчера завела новыми батарейками.
— Мам, — сказала я тихо.
— Что, милая?
— Я здесь. И завтра буду. И послезавтра тоже.
— Хорошо, — сказала она. — Хорошо, что будешь.
И не спросила, кто я. Просто приняла — как принимают тепло, свет, воздух. Как принимают то, что необходимо для жизни.
В кармане ее халата я оставила маленькую фотографию — мы с ней, молодые, обнимаемся. На обороте написала: «Твоя дочь Лена. Любит тебя».
Завтра она опять не вспомнит, кто я. Но я приду. Поставлю чайник, наолью мед, расскажу какую-нибудь историю. Буду просто рядом. Это и есть любовь, которую мы с ней, наконец, нашли — без претензий, без памяти обид. Просто присутствие. Просто забота о том, кто рядом.
Мы помирились, мама. Правда, помирились. Хоть ты и не помнишь, кто я.