Ветер богов и запах машинного масла
В 1941 году воздух в Японии был наэлектризован до предела. Империя, ведомая божественным императором, вела священную войну за место под солнцем, и каждый уважающий себя юноша считал своим долгом внести в это дело свою лепту. Пропагандистская машина работала без перебоев, превращая вчерашних школьников в фанатичных воинов, для которых уход из жизни в бою был не трагедией, а высшей формой служения. Честь была главной валютой, а остаться дома, когда родина в опасности, означало обанкротиться в глазах общества, семьи и самого себя. В этой атмосфере всеобщего патриотического подъема молодой Еситеру Накагава, как и тысячи его сверстников, не видел для себя иного пути, кроме как на призывной пункт.
Он не мечтал о небе. В его жилах не текла кровь потомственных авиаторов. Но стране нужны были летчики, и Еситеру, не раздумывая, пошел туда, куда велел долг. Процесс обучения был поставлен на конвейер. Война не ждала. Инструкторы не тратили время на лишние сантименты и тонкости аэродинамики. Главное — научить курсанта отрывать самолет от земли, держать его в воздухе и, желательно, сажать обратно, не разбив дорогостоящую технику. Накагава, едва освоив эту нехитрую науку, был брошен в самое пекло тихоокеанского театра военных действий.
И тут выяснилось, что у парня талант. Теория — это одно, а бой — совсем другое. В реве мотора, в грохоте пулеметов, в воздушной пляске с американскими «Хэллкетами» и «Корсарами» он чувствовал себя как рыба в воде. Он быстро освоил фигуры высшего пилотажа, научился думать на три хода вперед, предугадывать маневры противника. Вылет следовал за вылетом. Он сопровождал бомбардировщики, патрулировал акваторию, ввязывался в «собачьи свалки» с истребителями противника. Счет поверженным американским самолетам перевалил за два десятка. Он атаковал корабли, оставляя за собой столбы дыма и огня. И при этом сам оставался невредимым, словно заговоренный. Пули и осколки облетали его Mitsubishi A6M Zero стороной.
За свои подвиги он получил офицерское звание и репутацию одного из лучших асов императорских ВВС. Он стал живой легендой, примером для подражания. Но он был всего лишь одним винтиком в огромной военной машине, которая с каждым месяцем все больше давала сбои. Линия фронта неумолимо откатывалась на восток. Американцы, оправившись от шока Перл-Харбора, наращивали свою промышленную и военную мощь. На смену сбитым японским самолетам приходили новые, но их было все меньше, а опытных пилотов — и того меньше. К 1945 году даже самым отъявленным оптимистам стало ясно: война проиграна. Но признать это означало потерять лицо. А для потомка самураев не было ничего страшнее.
Билет в один конец
Когда традиционные методы ведения войны перестают работать, в ход идет отчаяние. В 1944 году японское командование, пытаясь переломить ход событий, сделало ставку на последнее, самое страшное оружие — на человеческую жизнь. Так родились отряды специальных атак «Токкотай», более известные на Западе как камикадзе. «Божественный ветер», который когда-то спас Японию от монгольского вторжения, теперь должен был возродиться в лице молодых пилотов, готовых отдать свои жизни за императора. Идея была проста и чудовищна: превратить самолет в управляемую бомбу, а пилота — в ее живой детонатор.
Для западного человека, воспитанного в гуманистической традиции, это было чистое безумие. Но для японца, с его кодексом бусидо, где уход из жизни в бою предпочтительнее позора поражения, это было логичным и даже почетным финалом. Пропаганда работала на полную мощность, представляя камикадзе как национальных героев, как богов, приносящих себя в жертву ради спасения нации. Отбоя от добровольцев не было. Еситеру Накагава, ас, герой, не мог остаться в стороне. Он одним из первых записался в смертники. Для него это был единственный способ сохранить честь и доказать свою преданность императору.
Ритуал прощания был обставлен с театральной торжественностью. Белая повязка-хатимаки на лбу, чашечка саке, последний поклон в сторону императорского дворца. Эти юноши, многим из которых не было и двадцати, шли навстречу своей судьбе с улыбкой на лице, по крайней мере, так это выглядело на кадрах кинохроники. Что творилось у них в душе на самом деле, мы уже никогда не узнаем. Они садились в свои самолеты, начиненные взрывчаткой, с билетом в один конец. Их баки заправляли ровно настолько, чтобы долететь до цели. Пути назад не было.
Во время одного из таких вылетов самолет Накагавы был атакован. Но не американцем, а советским истребителем. В августе 1945 года СССР, верный союзническим обязательствам, вступил в войну с Японией. Бои развернулись в Маньчжурии, на Курилах и на Южном Сахалине. Машина Еситеру была подбита и охвачена пламенем. Казалось, это конец. Но даже в этой безнадежной ситуации он не потерял самообладания. Несмотря на тяжелые ранения, в горящей кабине, он сумел дотянуть до своей территории и совершить аварийную посадку. Он выжил там, где должен был погибнуть. Судьба дала ему второй шанс, но он пока не знал, что с ним делать.
Харакири, отложенное на жизнь
После госпиталя и мучительного восстановления Накагава снова рвался в бой. Его отправили на Южный Сахалин, где шли ожесточенные бои с наступающими советскими войсками. Японский гарнизон был обречен, но продолжал сражаться с яростью отчаяния. Для Еситеру это был последний рубеж. Он понимал, что плен для японского офицера — это бесчестие, избежать которого можно только одним способом.
Когда советские солдаты ворвались на его позицию, они застали его в тот момент, когда он готовился исполнить последний долг воина. Короткий самурайский меч уже был в его руках. Но они успели вмешаться. Буквально в последний момент один из бойцов остановил его. Попытка уйти из жизни по кодексу чести провалилась. Для Накагавы это был двойной удар: он не смог найти свою судьбу в бою и не смог принять ее от собственной руки. Его, раненого и морально подавленного, отправили в госпиталь, где советский хирург, не вдаваясь в тонкости кодекса бусидо, оказал ему необходимую помощь.
Так начался новый, самый неожиданный этап в его жизни. Он стал военнопленным. Вместе с сотнями тысяч других японских солдат его отправили в лагерь на территории СССР. Условия были суровыми, но, вопреки пропаганде, никто не собирался его унижать. К пленным относились по-человечески. Кормили, лечили, заставляли работать. Для Накагавы это был культурный шок. Он, воспитанный в ненависти к врагу, увидел в этих «красных варварах» обычных людей.
Он начал учить русский язык. Поначалу — из необходимости, чтобы общаться с охраной и другими пленными. Но потом — из любопытства. Он открывал для себя новый, непонятный мир, который оказался совсем не таким, каким его рисовала японская пропаганда. Он читал русские книги, слушал русские песни. И постепенно лед в его душе начал таять. Идеалы, за которые он был готов уйти, потускнели, потеряли свою абсолютную ценность. Он увидел, что жизнь может быть другой — без вечного страха потерять честь, без необходимости доказывать свою преданность через саморазрушение.
Когда война закончилась и пленных начали репатриировать, перед Накагавой встал выбор. Возвращаться в Японию он не хотел. Что его там ждало? Позор выжившего камикадзе, презрение соотечественников, жизнь изгоя. Здесь же, в этой чужой и непонятной стране, у него появился шанс начать все с чистого листа. И он сделал свой выбор. Он отказался от репатриации и попросил советского гражданства.
Как Еситеру стал Сашей
Решение остаться в СССР было для японского офицера беспрецедентным. Но советские власти, видимо, оценив пропагандистский потенциал этого случая, пошли ему навстречу. Еситеру Накагава перестал существовать. Вместо него появился новый человек — Александр. Имя он выбрал себе сам, в честь кого-то из русских друзей, с которыми успел сблизиться в лагере. Так было проще, понятнее. Саша.
Ему предложили на выбор несколько мест для жительства. И он, по какой-то необъяснимой причине, выбрал Калмыкию. Возможно, его, выросшего на острове, потянуло к бескрайним степным просторам, которые чем-то напоминали ему океан. А может, он просто ткнул пальцем в карту. Так или иначе, бывший самурай, ас императорских ВВС, отправился в Элисту, столицу Калмыцкой АССР.
Его приезд в Калмыкию совпал с трагическим периодом в истории этого народа. В 1943 году калмыки были депортированы, и начали возвращаться на родину лишь в 1957 году. Накагава оказался в опустевшей степи, среди людей, переживших свою собственную трагедию. И, как ни странно, он нашел здесь свое место. Возможно, общее горе, общая память о потерях сблизили его с местными жителями. Его, чужака с непонятным прошлым, приняли.
Он начал работать. Кем он только ни был: механиком в МТС, рабочим на стройке, фотографом. Он брался за любое дело, и все у него получалось. Японская педантичность и трудолюбие, помноженные на самурайскую выдержку, делали его незаменимым работником. Он не чурался никакой работы, и люди это ценили. Он выучил не только русский, но и калмыцкий язык. Он полюбил местную кухню, обычаи, песни. Он стал своим.
Он женился на местной женщине, у них родились дети. Он построил дом. Бывший камикадзе, летевший умирать за божественного императора, превратился в простого советского человека, дядю Сашу. Он никому не рассказывал о своем прошлом. Лишь самые близкие знали, что этот тихий, скромный человек когда-то был грозным воздушным воином. Для всех остальных он был просто Сашей Накагавой, хорошим соседом и мастером на все руки.
Он прожил в Калмыкии более полувека. Он видел, как восстанавливалась республика после депортации, как строились новые города, как менялась жизнь. Он стал частью этой земли, врос в нее корнями. Его история — это удивительный пример того, как человек может полностью изменить свою судьбу, отказаться от своего прошлого и обрести новую родину в самом неожиданном месте. Это история о том, что жизнь, даже после самой страшной войны, всегда находит способ победить смерть.
Последний самурай калмыцких степей
Шли годы. Рухнул Советский Союз, страна, ставшая для него второй родиной. Наступила новая эпоха. А дядя Саша Накагава все так же жил в своей Элисте, в окружении детей и внуков. Его история оставалась достоянием узкого круга, пока в начале 2000-х о нем не узнали журналисты. Сначала местные, потом — российские, а затем — и японские. История камикадзе, ставшего калмыком, была слишком хороша, чтобы пройти мимо.
К нему зачастили репортеры. Он, поначалу неохотно, начал рассказывать о своей жизни. Без пафоса, без прикрас. Он вспоминал о войне, о своих товарищах, о том, как летел навстречу судьбе и как чудом выжил. Он говорил о своем выборе остаться в СССР, о своей любви к калмыцкой степи, о своей семье. Его история произвела фурор, особенно в Японии. Там, где его считали погибшим героем, вдруг обнаружился живой свидетель эпохи, человек с невероятной судьбой.
В 2006 году, при содействии японского телевидения, была организована его поездка на родину. Впервые за шестьдесят с лишним лет он ступил на землю своего родного острова Хоккайдо. Это была встреча с призраками прошлого. Он встретился со своими братьями и сестрами, которые уже были глубокими стариками. Они плакали, обнимали его, не веря своим глазам. Они всю жизнь считали его погибшим. Для них он был героем, чей портрет стоял в семейном алтаре. А он стоял перед ними, живой, говорящий по-русски с калмыцким акцентом, дядя Саша из далекой Элисты.
Он посетил могилы родителей, поклонился им по японскому обычаю. Он прошелся по улицам своего детства. Но это был уже чужой мир. Его мир остался там, в степи. После нескольких недель, проведенных в Японии, он вернулся в Калмыкию. На вопрос журналистов, не хотел ли он остаться, он ответил просто: «Мой дом здесь».
Он ушел из жизни в 2017 году, на 97-м году. Его провожала вся Элиста. Его история — это не просто биография одного человека. Это притча о бессмысленности войны и о невероятной силе человеческого духа. Это рассказ о том, как самурай, воспитанный в культе смерти, выбрал жизнь. Он не смог исполнить свой долг перед императором, но смог прожить долгую и достойную жизнь простого человека. И, возможно, в этом и заключался его главный, самый важный подвиг. Он не стал божественным ветром, но стал теплым степным ветром, который еще долго будет гулять по калмыцкой земле, напоминая об удивительной истории последнего самурая.