Костёр потрескивал. Я ловил взглядом, как тлеет смола в трещинах поленьев, и пытался не думать. Но это «не думать» не получалось. Казалось, мысли только и ждали, чтобы вырваться. Передо мной сидит мой прадед. Тот, который покинул семью и как оказалось не просто так.
— Маркел, — сказал старик так тихо, что я не сразу понял, что это мне. — Мы сейчас на перекрёстке. И время ещё позволяет выбрать, куда идти.
— Вы о чём? — спросил я, хотя внутри уже начинало холодеть.
Он перевёл взгляд на огонь, будто не хотел прожечь меня глазами.
— Ты уже видел Навь. Слишком близко. И Навь уже увидела тебя. Это как запах — она его запомнит. Но пока ты не перешёл порог, пока не связал себя обетом, есть возможность всё оборвать.
Я молчал.
— Оборвать — это значит… — он помолчал, подбирая слово, — закрыть все двери. Зыбун, — он кивнул на кота, развалившегося у костра, — может почистить твою память. Так, что для тебя всё это будет сном. Даже Сергей.
— Сергей? — переспросил я, не веря.
— Я возьму его под свою защиту, — сказал старик спокойно, но в голосе было что-то железное. — Его душа будет в безопасности, пока я жив. Ты вернёшься в Явь, в обычную жизнь. Учёба, друзья, лето, зима — всё как у всех. И никто не узнает, что ты хоть раз пересекался с этим миром.
Я смотрел на костёр и пытался представить, как это — забыть всё. И Сергея. И Витьку. И Выкотя. И Зыбуна. Внутри было пусто и шумно одновременно.
— А второй путь? — спросил я, уже зная ответ, но всё ещё надеясь, что он окажется проще.
— Второй путь… — он вздохнул, — это принять, что нормальной жизни у тебя больше не будет. Ты встанешь на путь Волхва. Не героем, не охотником за нечистью, — голос его чуть потемнел, — а тем, кто день за днём ходит по границе между Явью и Навью. Чистит. Отправляет мёртвых обратно. Закрывает разрывы. Прячет живых, когда за ними охотятся. Это грязно, это страшно, и это… — он поискал глазами подходящее слово, — без конца.
Я сглотнул.
— Если я откажусь, всё закончится? Навь останется в прошлом?
— Никто не даст тебе такой гарантии, — сказал он прямо. — Но если ты уйдёшь сейчас, у тебя будет защита. И время. Может, годы, может, всю жизнь. А если останешься… то обратного пути уже не будет.
Зыбун приоткрыл глаза, лениво зевнул, и я увидел, как в его зрачках пляшет пламя. Он улыбался своей кошачьей улыбкой.
— Вкусно пахнет твоё прожитое, Маркел, — сказал он с треском, будто обломилось сухое полено. — Мне бы понравились твои эмоции… твои страхи.
Я отвернулся.
— Решать надо сейчас, — напомнил старик мягко, без нажима. — Пока нет Сергея. Пока на тебя не лег груз, от которого ты не сможешь отказаться.
Я глубоко вдохнул. Закрыл глаза. Передо мной вспыхнули два образа: дом в солнечный день, с бабушкиными блинами на столе… и река, чёрная, как дыра, где Витька уходил вниз с широко открытыми глазами. Уставился в костёр.
Огонь завораживал. В нём было слишком мало подсказок. Пламя вздымалось и опадало, и я ловил себя на том, что вижу в нём лица — неясные, размытые, но узнаваемые. Сергей. Суккуб. Витька.
Забыть всё. Слово ложилось в голову, как мягкая подушка. Так просто. Закрыть глаза, а потом проснуться в мире, где нет ни Нави, ни Выкотя, ни этой чертовой боли. Вернуться домой, лечь на свою кровать и не ждать, что за спиной кто-то стоит в темноте. Но вместе с этим уходило бы и всё остальное. Сергей стал бы просто мертв и забылся с годами, оставаясь трагичным воспоминанием. Витька просто утопленником.
Остаться. Слово резало изнутри. Волхв. Жизнь между двумя мирами, всегда на грани. Ни дня без страха, ни ночи без тревоги. Всю жизнь в роли сторожа, которого никто не заметит, пока он не умрёт. Я сглотнул.
Огонь тихо трещал, будто подсказывал: и там, и там ты сгоришь. Вопрос только — быстро или медленно, ярко или медленно тлея.
Старик сидел неподвижно. Зыбун наблюдал, лениво перебирая когтями пепел, и в его глазах отражалось моё колебание.
— Я вижу, ты сомневаешься, — сказал старик негромко, не требуя ответа. — Это правильно. Такой выбор не делают на горячую голову.
Я хотел что-то сказать, но слова застряли.
— Посиди, — продолжил он, кивая на огонь. — Слушай костёр. Он умеет подсказывать, если слушать правильно.
Он отвернулся, словно разговор был окончен. А я продолжал смотреть на пламя, и чем дольше смотрел, тем больше понимал: что бы я ни выбрал, обратно пути не будет.
Я продолжал смотреть в огонь, пока внутри всё не улеглось. Страх никуда не делся — он просто стал тише, будто уступил место чему-то другому. В голове всплыли слова прадеда: «Нужно адаптироваться». Да. Не убегать. Не прятаться за чужими спинами. Я не хочу жить в грёзах. Не хочу в удобном мире, где единственная забота — как заработать на жизнь, где твоя душа ржавеет от бездействия и поиска предназначения. Я не хочу забывать. Ни того, что видел. Ни того, что чувствовал. Ни боли, ни страха, ни лиц тех, кого уже не вернуть. Это и есть истина, а истину нужно принимать, какой бы жёсткой она ни была. Во мне начала прорастать уверенность. Она вытесняла мысли о лёгком «забыть».
Я понял: выбора, на самом деле, нет. Есть только путь — и он мой.
— Мне не нужно много времени, — сказал я, поднимая взгляд на прадеда. — Я уже выбрал.
Старик встретил мой взгляд, будто поняв без слов мой ответ, кивнул едва заметно, будто подтверждая то, что знал с самого начала. Зыбун тряхнул шерстью, и в воздух поднялось облако тёплого пепла.
— Тогда так, — сказал прадед, подбрасывая в костёр полено. Пламя взметнулось, осветив его лицо, в котором теперь читалась не просто мудрость, но и твёрдое намерение. — Сегодня ты вернёшься домой. Уладишь дела. Соберёшь вещи. Скажешь, что отправляешься в город, готовиться к учёбе.
Я уже хотел возразить, но он поднял руку.
— Учёба начнётся, но не в городе, — произнёс он медленно, будто смакуя каждое слово. — Завтра на рассвете мы пойдём. Километры в лес, туда, где тише всего слышно и яснее всего видно. Там начнёшь познавать пути Яви и Нави.
Я кивнул, ощущая, как это решение окончательно врастает в мою жизнь.
Зыбун потянулся, выгибая спину, и искры с его шёрстки слетели, как светлячки. Казалось, он вкусил мой выбор, как угощение. Его глаза сузились, в них плясало пламя.
— Поворот судьбы, — произнёс он трескучим шёпотом. — Люблю такие моменты.
— Буду ждать здесь, завтра на рассвете, — сказал старик, не отрывая взгляда от костра.
Я поднялся с пня, чувствуя, как в ногах осталась тяжесть от сидения.
— Буду, — ответил я.
Старик кивнул, не двигаясь, словно сам был частью этого леса. Зыбун даже ухом не повёл, продолжая лежать, вытянувшись, как тень от костра. Я пошёл прочь, шаги глухо тонули в подлеске. На полпути я обернулся — сквозь переплетения крон мелькнули силуэты: прадед и Зыбун. Оба сидели так же, но теперь они явно разговаривали. Голоса я не слышал, и, похоже, так и было задумано — разговор явно был не для моих ушей.
Дальше лес расступился, и я вышел к полям. Деревня встретила гнетущей тишиной. Собаки не лаяли, улицы были пустыми, и я шёл по ним, как по заброшенному месту, где жизнь выдохлась и ушла. Только редкие огоньки в окнах напоминали, что я ошибаюсь — люди здесь есть.
Подойдя к дому, я толкнул дверь — она отворилась почти бесшумно. В тамбуре я разулся, поставил ботинки ровно, как всегда, и прошёл дальше. На кухне горел тусклый свет. Вся семья сидела за столом, молча жевала. Только стук вилок о тарелки и тихий скрип стульев. Никто не говорил, и от этого молчания ком в горле стал плотнее.
— Марк, — первой заметила меня Ольга, — вернулся, наконец. Кушать будешь?
— Да, Оль, спасибо.
Она подвинула ко мне чистую тарелку, положила ужин — макароны с котлетой, те же, что были у всех на тарелках. Запах был домашний, привычный.
— Помнишь Витьку Степанова? — нарушил молчание дядя Андрей, поглядывая на меня из-под бровей. — Вы в детстве с ним играли.
— Помню, — ответил я, уставившись в тарелку. — Знаю, что случилось. Был рядом.
Вилка в моей руке скребнула по тарелке.
— Что за напасть на нашу деревню? — вздохнула Ольга, качнув головой. — Такой ведь хороший мальчик был… Горе-то какое матери. Соседка говорит, что ей худо совсем. Сидит, молчит, глаза сухие, в стену смотрит непрерывно. Эх...
Я молча кивнул, делая вид, что сосредоточен на еде. На самом деле я видел перед собой не макароны, а холодную воду реки и его взгляд, уходящий вниз… еда с трудом пропихивалась внутрь.
— Я завтра в город поеду, — сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало как можно обыденнее. Разговор о Витьке продолжать не хотелось. Я понимал в этой истории гораздо больше, чем кто бы то ни было за этим столом, и ковыряться в себе ещё глубже — значило снова оказаться на берегу той чёрной воды. А мне и так было тяжелее, чем каждому присутствующему здесь.
— Нужно подготовиться к учёбе. Через две недели начало учебного года.
— Как быстро лето пролетело, — отозвалась баба Нюра, вздохнув. — Жалко, что уже уезжаешь.
— Ничего не поделать, бабуль, — сказал я. — Нужно учиться. Завтра в 4 утра поеду с другом Витька. Он поедет к открытию участка давать показания и подкинет меня до трассы. - я сочинял на ход, эти слова вылетали из моего рта сами собой.
— Да, конечно, — кивнула она и больше ничего не добавила.
Мы снова погрузились в тишину. Ложки звякали о тарелки и тут же стихали. Каждый был в своих мыслях. Я — о Витьке, о реке, о завтрашнем рассвете, который обещал вырвать меня из этой жизни и закинуть в другую. Домашние — о сегодняшнем несчастье и о том, что они бы почувствовали, случись что-то с Лерой или Никитой.
Лера и Никита, не понимая сути, просто сидели тихо, втянутые в общее настроение, и думали лишь о том, разрешат ли им сегодня перед сном поиграть в телефон.
После ужина я поднялся в свою комнату и начал собирать вещи. Тёплые спортивные штаны, толстовка, ветровка — всё, что могло пригодиться в лесу. На всякий случай поставил на зарядку повербанки — свой и Сергея. Его наушники тоже отправил в сумку. Он обожал их за невероятно долгую батарею и чистое воспроизведение рока.
Сумка быстро наполнилась, но я всё равно сидел рядом с ней, облокотившись на край кровати. В голове вертелось: Что теперь будет с моей жизнью?
Всё, что я когда-то планировал — учёба, карьера в маркетинге, путь «успешного Марка» — ушло на параллельный, чужой трек. Там, где я выбрал забыть. Но я не выбрал.
Где я окажусь через год? Каким стану? Мысли кружили в голове тяжёлым, термоядерным коктейлем. Я лежал, глядя в потолок, пока внезапно не провалился в сон.
Разбудил меня резкий, неприятный писк будильника. К счастью, я догадался его поставить. Встал, с трудом разлепив глаза. Хотелось остаться в кровати ещё на пару часов, но времени на это не было.
За окном стояла густая тьма, но часы показывали уже четыре утра.
Пока я умывался, проснулись бабушка, Андрей и Ольга. Видно было, что Андрей и Ольга едва поднялись с постели — глаза заспанные, движения неторопливые. Бабушка же, как всегда, выглядела бодрой, словно только ждала этого момента.
Они сидели со мной на кухне, пока я завтракал. Разговоров почти не было — только лёгкие, привычные фразы. Потом мы вышли в коридор.
Я натянул кроссовки, накинул ветровку — на улице уже тянуло осенней прохладой.
— Береги себя, Маркел, — сказала бабушка, и в её голосе было что-то, будто она чувствует, что это прощание не простое. — У тебя всё получится.
— Звони, пиши, не забывай, — Андрей крепко пожал мою руку.
— Хорошей тебе дороги, Марк, — Ольга обняла меня так, как мать обнимает сына перед долгой дорогой.
— Спасибо вам большое за всё, — сказал я каждому, стараясь не дать голосу дрогнуть. — Пусть у вас всё будет хорошо.
Они проводили меня до ворот. Те теперь открывались легко, без скрипа. Я вышел, обернулся в последний раз и пошёл через деревню в сторону леса. Дорога к лесу проходила мимо дома, где жил Витька. Я заранее знал, что не смогу просто пройти, не глянув.
Свет в окнах горел — тёплый, жёлтый, как и всегда по утрам, но сегодня он выглядел иначе. Единственный дом, в котором горел свет в окне.
Я замедлил шаг, стараясь не шуметь, хотя понимал, что внутри меня всё гремит — воспоминания, картинка реки, его лицо под водой.
Сквозь штору я заметил силуэт матери Витька. Она сидела за столом, не шевелясь. Голова слегка наклонена, руки сложены перед собой, и в этом было что-то пугающе неподвижное. Даже отсюда чувствовалось — там нет слёз. Только тишина и пустота, плотная, как холодный туман.
Я отвернулся и пошёл дальше, чувствуя, как этот взгляд в окно остаётся за спиной, как тень, которая ещё долго будет идти следом.
Я вышел к роще на востоке, когда утренний сумрак ещё окутывал землю, а первые бледные полосы рассвета лишь начинали прорывать тьму. Воздух был прохладным, сырой от росы, и пах чем-то свежим, но древним, как будто этот запах помнил времена, когда здесь не ступала человеческая нога.
У самого края деревьев стоял мой прадед. Он не двигался, не поправлял ремни своего старинного походного рюкзака, не опирался на посох — просто стоял, выпрямленный, и смотрел на меня. Этот взгляд был тяжёлым, но не давящим, в нём читалась оценка и тихое одобрение, будто он видел во мне то, что я ещё не успел разглядеть сам.
Я подошёл ближе, чувствуя, как утренняя тишина словно сжимается вокруг нас.
— Доброе утро, — произнёс я, и голос прозвучал тише, чем я рассчитывал.
— Доброе, Марк, — ответил он, не отводя взгляда. — Ты готов?
— Готов.
Он кивнул медленно, так, будто проверял мои слова на вес.
— Тогда в путь.
Развернувшись, прадед сделал первый шаг в глубь рощи. Я вдохнул глубже и пошёл за ним, ощущая, что с этого момента всё, что было вчера, осталось позади.