Каждую ночь Уле кажется, что сейчас он вернётся. Сначала она слышит шаги за окном, хруст снега под валенками, будто Андрей просто вышел проверить капканы и вот-вот распахнёт дверь, поёжится от холода, скажет: «Там метель…».
Но дверь не скрипит. Вместо этого – тишина. Уля, наконец, погружается в сон и видит лес. Тёмный, бесконечный. Сосны, застывшие в ледяном плену. И он – где-то там, бредёт сквозь сугробы, зовёт её, но голос теряется в шуме ветра. Уля бежит, спотыкается, ветви хлещут по лицу, снег забивается в валенки, обжигает кожу. «Андрей!» – кричит она, но муж её не слышит.
Иногда она находит его. Андрей стоит, прижавшись спиной к дереву, весь белый от инея, глаза стеклянные, губы синие. «Я замерзаю, Уля», – шепчет он, и она бросается к нему, хватает за руки, трёт ладони, дышит на них. «Держись!» – кричит Уля, но он тает, как снежинка на тёплой ладони.
Просыпается Уля всегда со слезами на глазах. Слышит, как рядом сопит сын, а за тонкой стенкой свекровь ворочается на кровати. Уля лежит, слушает собственное сердце, ещё бешено колотящееся после кошмара, и думает: «Почему я не успела?»
Днём она молчит. Свекровь часто повторяет:
-Тебе бы нового мужа найти, одной тяжело.
Уля стискивает зубы.
-Мне не тяжело, – возражает она.
Как ей объяснить, что Андрей до сих пор здесь? Неужели свекровь этого не чувствует? Она же мать… Но это её, Улю, Андрей зовёт каждую ночь, и она обязана идти, потому что он – её муж.
Может, свекровь права. Может, он снится ей не потому, что зовёт, а потому, что она сама не может отпустить. Но как отпустить того, кто до сих пор замерзает в её снах?
В ту ночь она просыпается от стука в дверь. И в первый момент сердце радостно вспархивает: вернулся! И тут же вспоминает: Андрей больше никогда не придёт.
Мужчина входит в дом, как призрак – бледный, с трясущимися руками, в промёрзшей до хруста одежде.
-Пустите обогреться. Я заблудился.
Голос хриплый, будто говорит не человек, а сам лёд. Уля хочет закричать: «Нет!», но свекровь уже хватает чужака за куртку, тащит внутрь.
-Одеяла неси! – приказывает она Уле. – И печь растопи!
Уля никогда не смеет противоречить свекрови, поэтому делает так, как та велит: несёт тёплое одеяло, разжигает приготовленную на утро печь.
И вот он здесь. Лежит на его кровати. Под тем самым одеялом, под которым спал когда-то Андрей. Дышит тяжело, с присвистом, лицо раскраснелось от жара. Свекровь наклоняется к нему, поправляет подушку, поит горячим чаем с малиной, говорит ласково, будто сыну:
-Пей, родной, пропотеешь – полегчает.
Уля ложится к сыну, сжимает кулаки так, что пальцы немеют.
Путник ворочается, стонет. Его сны, наверное, жаркие, беспокойные. А у неё – снова тот лес. Снова снег, снова Андрей, который шепчет: «Кто этот мужчина в нашем доме?»
Утром путнику хуже. Свекровь варит ему бульон, бормочет: «Надо бы доктора из села привести». Уля молчит. Она смотрит, как незнакомец касается ладонью стола – там, где Андрей когда-то порезал ножом край, чиня ловушку для рыбы. Смотрит, как он пьёт из его кружки. Как его тень падает на стену точно так же, как падала когда-то тень Андрея. Ненависть подступает к горлу, густая, как смола. «Уходи, – думает она. – Уходи, пока я не сделала что-нибудь страшное».
Но он не уходит. Он просто лежит. И занимает его место.
Через два дня незнакомец идёт на поправку. Вчера ещё метался в жару, а сегодня уже сидит за столом, разворачивает карту, показывает сыну Ули синие моря и красные пустыни.
-Вот здесь нас штормом три дня мотало, – говорит он.
Мальчик заворожённо трогает бумагу, а Уля стоит у печи и ненавидит – его спокойный голос, его улыбку, то, как он не боится говорить о дальних дорогах.
Андрей тоже мечтал увидеть мир. Обещал Уле: «Как только накопим – махнём на Камчатку, посмотрим вулканы и медведей». Но не накопил. Не махнул. А этот – махнул.
Он рассказывает, как в Марокко торговался за ковёр, как в Индии его обокрали, как в Париже пил кофе с какой-то певицей. Уля прикусывает губу. Она могла бы спросить, пахнет ли южное море солью или водорослями, правда ли, что в горах Непала ветер звенит, как колокольчик. Но вместо этого хлопает дверцей печки:
-Хвастаться – не мешки ворочать.
Путник замолкает. Свекровь вздыхает. Сын смотрит на Улю с укоризной.
А ночью она снова видит сон. Но теперь не лес. Теперь – дорога. Длинная, пыльная, уходящая за горизонт. И она идёт по ней одна. А потом рядом появляется этот путник с пронзительными синими глазами и берёт её за руку.
Утром Уля специально спорит с ним о пустяках – о том, как правильно солить рыбу, о глупости путешествий, о том, что нормальные люди сидят дома, а не шатаются по чужим странам. Говорит зло, резко, чтоб прогнать. И он уходит.
Свекровь провожает его молча, потом возвращается и ворчит:
-Ну и характер!
Уля не отвечает. Она смотрит в окно, где его силуэт уже растворяется в снежной дымке, и думает: «Вот и хорошо…».
Год тянется нескончаемо долго. Сын становится взрослее, самостоятельнее, часто убегает из дома. Прямо как Андрей.
-Когда ты уже найдёшь себе мужа? – ворчит свекровь. – Мальчику нужен отец.
Уля злится, потому что никто не заменит им Андрея. Никто. И пока они ругаются, не замечают в очередной раз, что мальчик сбегает. Что случилась беда, она узнает от прибежавших ребят, и, накинув полушубок и валенки, со всех ног несётся на берег.
Лёд под ногами хрустит, как кости. Ветер бьёт в лицо, вырывает крик из груди:
-Где он?
Мальчишки уже машут руками, их голоса тонкие, испуганные:
-Там, тёть Уль, там!
И она видит. Бездыханный, в мокрой одежде, облепившей худенькое тельце. И путник – тот самый, с дорогами на карте и жаром в глазах – держит его на руках, как что-то хрупкое, бесценное, как она сама держала бы. Путник не смотрит на неё. Всё его внимание – на мальчика. Он кладёт его на землю, давит на грудину: раз, два, три.
-Дыши, – кричит путник. – Ну же, дыши!
И вдруг – хриплый вздох. Сын бьётся в кашле, вода выплёскивается из него, как из перевёрнутого ведра. И только тогда путник поднимает глаза.
Год разлуки. Год злости. Год снов, где она бежала по лесу за призраком мужа, а где-то далеко, за краем её сознания, маячил его силуэт – незваный, нежеланный, но неизбежный.
Теперь он здесь. Спас её сына.
Уля хочет закричать. Хочет ударить его. Хочет упасть перед ним на колени и выдохнуть всё, что копилось этот год – и злость, и стыд, и тот странный трепет, который она давила в себе каждый раз, вспоминая его рассказы о дальних странах.
Но вместо этого она тянет сына к себе, прижимает к груди, чувствует, как его сердце стучит – неровно, но бьётся. И над его головой, сквозь слёзы, смотрит на путника.
-Спасибо…
Это всё, что она может сказать. Ей нужно отогревать сына. Она несёт его на руках домой, где свекровь уже голосит, будто потеряла не только сына, но и внука.
На другой день свекровь ставит на стол ещё тёплый курник, завёрнутый в вышитое полотенце.
-Отнеси. Человек нам мальчика спас, а мы даже спасибо по-человечески не сказали.
Уля сжимает край скатерти.
-Я не пойду.
-Стыдно, Ульяна, – свекровь ударяет ладонью по столу так, что падает икона в углу. – Он твоего парня с того света вытащил!
Дорога к гостинице кажется бесконечной. В руках пирог тяжелеет, будто наполнен не мясом, а её страхами.
Он открывает дверь, и глаза его вспыхивают – словно знал, что она придёт.
-Заходи.
В номере пахнет можжевельником и дорожной пылью. На столе – та самая карта, с потрёпанными краями.
-Спасибо, – Уля ставит пирог и отворачивается к окну, где уже зажигаются первые звёзды. – За сына...
Тишина. Он подходит ближе.
-Ты знаешь, почему я вернулся?
Его пальцы осторожно касаются её плеча. Она должна немедленно уйти. Но ноги не слушаются.
-Я год пытался забыть тебя. Объехал пол-Сибири. Но везде видел твои глаза...
Она оборачивается – и его губы находят её губы. Горячие, живые. Уля вырывается, выбегает в темноту, не чувствуя под собой земли.
Ночью ей снится Андрей. Он стоит у кромки леса, в том самом рваном полушубке, но лицо спокойное.
-Хватит, Уля. Иди.
-Я не могу...
-Я тебя отпускаю.
Она просыпается с мокрым от слёз лицом. За окном брезжит рассвет. Уля выскальзывает из дома, пока свекровь и сын ещё спят.
Его дверь открывается сразу, будто он ждал её.
-Я завтра еду в Иркутск, потом дальше. Поедешь со мной?
-У меня сын…
-Мир большой – ему надо его увидеть.
Она смотрит на его руки – сильные, тёплые. Те самые, что вытащили её мальчика из ледяной воды. Не поедет же она с первым встречным? Но зачем обманывать себя, если и сейчас ясно, что он – тот самый? И Уля кивает. Ведёт его в свой дом.
Свекровь крестит их, плачет, суёт в дорогу варенье и вязаные носки.
-Господь вам в помощь.
А лес темнеет за спиной, словно напоминая Уле о том, кого забрал у неё. Уля помнит. Но больше не оглядывается.