Я только успела забросить свой чемодан под полку — нижнюю, 21-ю — и сесть, как чувствую, что кто-то у меня за спиной шумит и двигает сумки. Оборачиваюсь — стоит лысый мужик лет сорока пяти, крепкий, с загорелой шеей и татуировкой в виде орла на предплечье. И, не говоря ни слова, он уже тянет мой чемодан из-под полки.
— Эй! — я резко встаю. — Это мои вещи!
— Да вижу, — говорит он спокойно, будто вообще ничего странного не происходит. — Давай меняться, я до Владивостока еду. Мне вниз удобнее.
Я моргаю, не сразу понимая.
— И?
— Ну как «и»? — он даже брови поднимает. — У тебя, небось, до Рязани или максимум до Новосибирска. Я ж всю страну поеду, куда мне наверх лазить?
— Так, — говорю я, подтягивая чемодан обратно. — У меня билет на это место.
— Девушка, — он ставит руки на пояс и чуть наклоняется ко мне, — ну это же неудобно. Ты ж молодая, здоровая. А я вот на второй этаж — да ну его.
— А я вот вниз — да ну его, — парирую я. — Я взяла нижнюю специально.
— Да что тебе, трудно, что ли? — уже чуть раздражённо. — Я ж не просто так прошу. Дорога длинная, у меня спина…
— У меня тоже спина, — говорю я. — И билет.
Он хмыкает, оглядывается на соседей, видимо, рассчитывая, что кто-то поддержит. Но народ или в телефоны уткнулся, или сделал вид, что ничего не слышит.
— Слушай, — он снова тянет чемодан, — давай без этих… бумажек. Вон, возьми мою полку, она наверху, 22-я. Там удобно, воздух свежее.
— Удобно? — я прищуриваюсь. — Так чего же ты сам туда не хочешь?
Он цокает языком, как будто я какая-то непонятливая.
— Девушка, давай по-хорошему. Я до Владивостока, ты сама понимаешь.
— Нет, не понимаю, — отвечаю я, чувствуя, что начинаю закипать. — Мне всё равно, куда вы едете. Это моё место.
Он выпрямляется, и уже громче, на весь вагон:
— Ну вот, ребята, гляньте! Молодёжь! Вообще уважения к старшим нет! Я, значит, до конца страны еду, а ей жалко полку уступить!
С боковушки женщина лет пятидесяти осторожно вмешивается:
— Мужчина, у каждого своё место. Так что…
— Да ладно вам, — машет он рукой. — Я ж не просто так прошу.
— И я не просто так отказываю, — говорю я, стараясь говорить ровно. — Я тоже не обязана карабкаться наверх.
Он фыркает, берёт свой рюкзак и бросает его на свою верхнюю полку так, что с неё что-то падает.
— Ладно, — бурчит он. — Потом поговорим.
И поговорили мы, конечно. Вечером, когда народ уже лёг спать, он вдруг подошёл ко мне, наклонился и тихо сказал:
— Всё равно поменяемся. Ночью. Я вниз спущусь, а ты уж наверх как-нибудь.
— Нет, — отвечаю я тихо, но так, чтобы он понял, что шутки кончились. — Не поменяемся.
Он ушёл, но всю ночь ворочался на своей полке, громко вздыхал, шуршал пакетами, пару раз даже специально задел ногой мою сумку.
А утром, когда я вышла за чаем, вернувшись, увидела, что мой чемодан сдвинут в сторону. Видимо, он опять пытался что-то «перенести». Я поставила его обратно и решила, что до своей станции буду держать вещи при себе, потому что с такими соседями — лучше перестраховаться.