Урал - Очёр и Сива:
Дружная компания взрослых, непонятные взрослые разговоры.
Песни в семейном кругу (причём - совсем не обязательно - за столом).
Понимание того, что мне многое позволено (по малолетству), и досада от мысли, что многое мне ещё и запрещено (по той же причине). Ощущение, что я в крепости. В ней всё прочно и надёжно, в ней тепло и уютно, но иногда так хочется ненадолго оттуда выбежать - посмотреть, что снаружи...
Оранжевое пламя в русской печи, дым от сосновых и берёзовых поленьев, утекающий в трубу. Побелка на стенах - зачем в неё добавляют синьку? Ладони-то от неё всё равно белые...
Полковничья папаха дяди Георгия с красным верхом - это я разглядел, когда он взял меня на руки.
Запахи ромашки, нагретой солнцем земли и сосновой смолы на сырых поленьях; куры, купающиеся в пыли.
Звуки уральской улицы: скрип телеги и неспешный лошадиный топот; шум моторов редких машин и мотоциклов; оглушительные грохот и лязганье гусеничного трактора с прицепом; переливчатый рёв бензопилы «Дружба».
Деревянное коромысло на плечах - я иду за водой. В скрипе пустых вёдер, отчаянно раскачивающихся при ходьбе, мне иногда слышится мотив давней песни «Дальняя сторожка».
Звонкая двуручная пила, которая во время работы порой издаёт такие звуки, как будто спрашивает: “What are you doing?” (эту фразу я много раз уже успел услышать на уроках английского).
Невысокая бревенчатая стена бани на солнечной стороне, концерт маленьких разноцветных кузнечиков в траве под ней.
Чистое и холодное утро; над бабушкиным огородом слышатся звонкие, весёлые песенки синиц и иволг, перебиваемые громким, насмешливым стрекотанием сорок.
Чья-то плоскодонка, вытащенная на берег. Мы сидим в ней и болтаем ногами в воде, оставшейся после недавних летних ливней. Вода от солнца тёплая, почти горячая, а от деревянных бортов пахнет смолой и нагретой краской.
Первые книги, прочитанные самостоятельно. Диафильмы, которые так здорово смотреть вместе с роднёй и друзьями. Походы в кино, билеты на первый ряд за 10 копеек, вафельные стаканчики с мороженым.
Большая чёрная "тарелка" репродуктора - скорее всего, ещё довоенного выпуска - тем не менее, продолжающего исправно и чисто транслировать радиопередачи. Последний раз я видел такую технику в фильме "Хроника пикирующего бомбардировщика"...
Самодельный лук с тетивой из толстой лески и стрелы с жестяными наконечниками. Состязания с соседскими ребятами: кто самый меткий, чья стрела летает дальше... Рогатки с круглой резинкой-«венгеркой» и гнутыми пульками из проволоки.
Жужжание дедовской медогонки; чай с мёдом, который ещё полчаса тому назад был в сотах.
Разбитое кирпичное здание вблизи автобусной остановки - бывшая церковь, бывшая электростанция... Упругие деревянные мостки сельских тротуаров и непролазная грязь на дорогах после дождей.
Свежий, холодный воздух после летней грозы. Мокрая трава. Радуга, грибы-дождевики. Запах дыма из бани.
Мой самодельный красно-белый поплавок, отражающийся в воде пруда. То, что я иногда вытаскиваю из этой воды осторожных, бойких и красивых рыбок, воспринимается мною, как ожидаемое чудо. Мои любимые мормышки: "Овсинка", напоминающая вытянутую замёрзшую капельку воды, и "Гранёная", кажущаяся мне похожей на уменьшенную в тысячу раз башню танка Т-34.
Северодвинск:
Громадный завод, на котором строят отцовскую подводную лодку - на нём работают родители многих моих новых знакомых. Камыши и горячий песок на острове Ягры, иссохшие на солнце рыбки-колюшки, которых я поливаю водой - вдруг оживут? Памятник Ломоносову и запах асфальта - такого горячего, что босиком по нему не пройдёшь.
Юг - Евпатория, Сочи, Севастополь:
Море - но совсем другое, не такое, как на Севере. Знакомство с его обитателями. Первые метры, которые я смог проплыть самостоятельно под присмотром отца. Жара и «сахарная вата» на пляжах. Красивые, непривычные, неизвестные мне растения. Красные клешни от варёных крабов, то и дело попадающиеся под ноги на улице. Восторг от прикосновения к истории при посещении краеведческих музеев. Боевые корабли, которым я улыбаюсь, как старым знакомым: их братья ходят в Баренцевом море.
Север - Североморск, Оленья губа и Ягельная:
Сопки, которые почти всегда белые, и море, которое я никогда не видел замёрзшим.
Запах маминых котлет и компотов. Книги с непонятными мне названиями в книжном шкафу.
Редкие часы, когда я вижу отца, пришедшего домой. Запах корабельной стали и дизельного топлива от его одежды.
Коврик возле моей кровати с круговыми узорами: в центре коврика один, размером побольше, а по краям - два, поменьше; я всегда фантазировал, что это разинутые пасти кита и двух акул.
Наш первый телевизор - «Знамя-58М». Чёрно-белый, конечно, а диагональ - целых 43 сантиметра. Наш красный портативный радиоприёмник «Турист», по которому мы услышали сообщение ТАСС о первом человеке в космосе. Отец тогда произнёс ещё незнакомое мне слово «подвиг».
Много-много маленьких плиточек шоколада «Кон-Тики» фабрики «Красный октябрь» и сушёная вобла - это принёс отец, вернувшийся из очередной автономки.
Жёлтые тяжёлые тома «Детской энциклопедии» - в них было столько иллюстраций, столько интересных статей! Радость узнавания во встреченных обитателях ручейков, болотцев и озёр тех существ, о которых недавно читал.
Тихое стрекотание маминой швейной машинки. Блестящие детали от какого-то оборудования, которые я подбирал на улице и тащил домой.
Такие разные матросы - и культурные, и матерщинники. На причалах, на подводных лодках и катерах, в казармах. В городке - они же, но почему-то - с лопатами и мётлами. Все они относятся ко мне, как старшие братья к младшему (и, пока ещё, неразумному). Иногда - что-то, со всей мужской прямотой, мне подсказывают. Иногда - беззлобно надо мной подшучивают. И всегда, когда надо, приходят на помощь (даже если я не успеваю об этом попросить).
Такие же, на первый взгляд, матросы в стенах нашей школы. Порой видим тех, кому поручено шефствовать над нами (появляются не очень часто, потому что они ещё и в море ходят). Зато каждый день мы общаемся с теми, кто замещает у нас вакантные должности учителей: труда, музыки, рисования и физкультуры. Однажды матрос очень успешно работал у нас даже учителем математики. Чаще всего - это ребята без какого бы то ни было педагогического образования. Скромные, строгие и степенные, мы их слушаемся и уважаем.
Запах тундры, вкус прошлогодних ягод, камни, поросшие мхом. Под обрывом - пирсы с подводными лодками, покрытыми рыжими и бурыми пятнами сурика.
Друзья и подружки, с которыми мы то весело играем, то ссоримся.
Громкий шум компрессоров, тарахтение пневматических инструментов, сверлящих гранит. Куски камня, разлетевшиеся после очередного взрыва, обрывки пахнущего порохом огнепроводного шнура. Костры солдат-строителей. Запах дизельного топлива и гудрона.
Разноцветные кусочки пластилина в самых неожиданных местах нашей квартиры. Банки со сгущённым молоком и пайковыми консервами. Множество гильз разных калибров, подобранных на стрельбище.
Рубки, борта и палубы подводных лодок, сияющие свежей краской. На всех лодках перекрашиваются бортовые номера - скоро Первое мая.
Игры в войну, восторги и разочарования от многочисленных пусков плавающих и летающих моделей, озябшие руки и промокшие ноги.
Запах хвои и мандаринов, сверкание ёлочных игрушек и разноцветных лампочек, неповторимое чувство праздника и ожидание чуда.
Красивая красная октябрятская звёздочка, которой я очень гордился. Пионерский галстук. Школьные радости и горести, пальцы в чернилах. Мои, такие разные, учителя, одноклассники и одноклассницы. Замечания в дневник, для которых на его страницах иногда не находилось места.
Гулкое и ритмичное дыхание лодочных дизелей прямо за окнами. Другой (тоже милый сердцу и привычный) звук - короткое, победное завывание сирены. Это швартуется или отходит от причала очередной катер.
Деревянный контрольный причал, сделанный из потемневших от воды и времени брёвен. Катер, качка и свежий ветер Кольского залива. Морской вокзал в Мурманске. Аэропорт в Мурмаши, упоительный полёт после долгого ожидания. Гордость от осознания того, что я только что летал на настоящем самолёте - выше облаков!
Или же - солнце и запах железной дороги. Ощущение полного счастья - мы с родителями едем в отпуск на поезде! Трепещущий в моей руке за окном вагона парашютик от осветительный ракеты, наполненный встречным ветром. Вкусная, ароматная солянка и тонко-тонко нарезанный хлеб в вагоне-ресторане.
Ленинград:
Музеи и театры, в которых меня не восхищало только то, чего я не мог тогда понять. Вкус пышек и кофе в зимнем ЦПКиО, коньки напрокат, ледяные горки и парашютная вышка. Мой первый пионерский лагерь - мой первый почти самостоятельный выход в жизнь.
И везде - родные, добрые и надёжные люди, всегда готовые придти на помощь, ощущение стабильности и уверенность, что так будет всегда...
Конечно, моё детство было счастливым. Случалось в нём, правда, всякое: что-то иногда меня пугало, что-то, порой, глубоко огорчало, а что-то, бывало, годами терзало мне душу. Сейчас почти всё это (и с высоты прожитых лет, и на фоне нынешних страшных событий) кажется мне мелким, пустяковым.
Я смотрел на жизнь широко открытыми глазами и видел яркие, радостные краски нашего чудесного, таинственного, волшебного мира.
Сигнал-71
Эту историю я услышал от Николая Георгиевича Шабалина, капитана 1 ранга в отставке, моего коллеги по нынешней работе - бодрого, жизнелюбивого и не по годам энергичного человека. За время своей службы на подводных лодках он многое повидал.
Николай Георгиевич рассказал о случае, который произошёл на учениях «Сигнал-71». В них принимала участие ракетная дизель-электрическая подводная лодка Северного флота, на которой он тогда служил.
По первоначальному плану участвовать в этих учениях должен был атомный подводный ракетоносец из другой базы, который, по какой-то причине, оказался не готовым к выходу в море. Разумеется, эта ситуация не поставила в тупик командование флота: в Оленьей губе базировалась целая дивизия дизель-электрических подводных лодок проекта 629. «Дизеля» были попроще своих атомных сестёр - при этом, они тоже несли баллистические ракеты, и по тем временам также считались стратегическими. Конечно, в семидесятые годы эти корабли уже не были в состоянии полноценно заменять собой атомоходы, но они всё ещё могли «подставлять плечо» в критических ситуациях. В том числе, бывало, и на боевые службы вместо атомных лодок ходили. Не куда-нибудь - в другое полушарие Земли! А тут - просто учения...
Впрочем, как показывает жизнь, и на учениях нередко возникают не предусмотренные планом ситуации, дополнительно добавляющие в них реализма. Довольно часто это происходит из-за действий тех, кого мы иронически именуем «партнёрами».
На учениях оленегубской лодке предстояло выполнить то же, что она много раз делала на боевой службе: скрытно форсировать противолодочный рубеж и занять заданный район. Вот только на этот раз её задача усложнялась: согласно плану учений, требовалось по нескольку раз в сутки всплывать на перископную глубину на сеансы радиосвязи, что существенно снижало скрытность. И не удивительно, что во время очередного всплытия супостат обнаружил лодку.
Два эскадренных миноносца из одной весьма недружественной нам страны на всех парах примчались в тот район, где она «засветилась». Хоть ракетоносец и успел погрузиться, эсминцы установили за ним слежение, взяв «в клещи» с обоих бортов с помощью своих гидролокаторов. Сложилась очень неприятная и, казалось бы, безвыходная ситуация для подводной лодки с весьма скромной скоростью подводного хода и ограниченной ёмкостью аккумуляторных батарей. Но, к несчастью для преследователей, старшим на её борту был Клавдий Константинович Абрамов, начальник штаба дивизии - умный, опытный, грамотный офицер-подводник.
Для отрыва от слежения Клавдий Константинович предложил командиру корабля выполнить один манёвр, который раскрывать не буду (чтобы, неровен час, не сделать подсказку нашим оппонентам): манёвр рискованный, но очень эффективный.
Риск усугублялся тем, что к этому моменту аккумуляторная батарея на нашей лодке была уже почти полностью разряжена. Электролит, который изначально был крепкой серной кислотой, превратился почти в водичку: хоть бери да умывайся... Однако - рискнули!
И вот ракетоносец, подчиняясь воле людей, начал изменять параметры своего движения. Тишину в третьем отсеке, где находился центральный пост, нарушали лишь доклады гидроакустика. Люди, стоявшие там и непрерывно следившие за постоянно менявшейся обстановкой, с трудом сдерживали азарт.
И цель была достигнута! Эсминцы, командиры которых не смогли просчитать действий наших подводников и разгадать их замысел, потеряли лодку и ушли куда-то в сторону.
Итак, удалось разобраться с «вероятным противником» - но расслабляться было ещё слишком рано. Теперь надо было, чтобы море, укрывшее наш ракетоносец, не превратилось из друга во врага. Ведь, щадя разряженную аккумуляторную батарею, экипаж лишний раз не пускал осушительные насосы на откачку воды из уравнительной цистерны, и ещё до начала манёвра отрыва от слежения лодка была «тяжеловата». Поначалу она шла на глубине 150 метров, а теперь уже приближалась к предельной глубине погружения. На такой глубине продувание цистерн главного балласта воздухом высокого давления (если это вдруг понадобится) становится малоэффективным. Да к тому же, лодка осталась почти без энергоресурсов - и ход не увеличишь, и насосы не пустишь...
В это время неслышно отдраилась дверь на носовой переборке третьего отсека, и в центральный пост вошёл старшина второго отсека. Он по-уставному обратился к начальнику штаба:
- Товарищ капитан 1 ранга, разрешите обратиться к командиру БЧ-5!
Получив разрешение, старшина доложил, что во второй отсек поступает вода через съёмный лист (через который в базе иногда производили замену элементов аккумуляторной батареи - массивных баков весом около полутонны каждый).
Механик, войдя во второй отсек, увидел, что из-под съёмного листа бьёт тонкая струйка воды, а отсек наполняется туманом. И то, и другое было достаточно опасным. Такая струйка и на меньших глубинах способна разрезать человека пополам, а туман и водяная пыль легко могут стать причиной коротких замыканий в электрических цепях - то есть, возможно, и пожара. Люди, находившиеся во втором отсеке, отлично это понимали и сделали всё то, что можно было сделать в такой ситуации: с помощью пластиковой плёнки, оказавшейся под руками, они укутали от брызг ближайшие к «фонтану» механизмы и направили ручеёк воды, частично потерявшей свою страшную силу, в трюм.
А в эти самые секунды центральный пост всё ещё продолжал одерживать лодку от провала за предельную глубину...
Но вот подошло время, когда, согласно расчётам, ракетоносец оказался вне зоны обнаружения «супостата». Началось всплытие в надводное положение. Это было необходимо и для того, чтобы ликвидировать протечку воды, и для того, чтобы, наконец-то, зарядить свои многострадальные аккумуляторы.
Внезапно, в какой-то момент всплытия, во втором отсеке раздался хлопок - и течь мгновенно прекратилась. Это сел на место съёмный лист.
По решению старшего на борту аварийную тревогу при поступлении воды в прочный корпус, как того требовало действовавшее наставление по борьбе за живучесть, так и не объявили. Конкретно в той обстановке это, в общем-то, было вполне оправдано. Боевая смена, которая несла вахту, чётко и успешно выполняла всё, что требовалось. Да и спокойствие старшины второго отсека - обычного, казалось бы, старшины 1 статьи срочной службы - передалось всем, кто был в центральном. Кстати, пластиковую плёнку старшина добыл в кают-компании (помощник командира использовал её в качестве скатерти, сложив вдвое). Плёнку сдёрнули со стола, смахнув на палубу всё, что на ней стояло - медлить в те секунды было нельзя.
Кто знает, что было бы, если бы тогда всё же объявили аварийную тревогу? Никому не известно, что бы мог бы спросонок натворить кто-нибудь из уставших людей, внезапно разбуженных сигналом аварийной тревоги, в той ситуации, когда возможную человеческую ошибку исправлять было бы уже некогда, да и нечем...
Как говорил в своё время о необходимости соблюдения требований руководящих документов Пётр I, «Не держаться правил, яко слепой - стены, ибо в них порядок писан, а не случай и время».
После всплытия механик снаружи подобрался к месту протечки и обнаружил, что гайки, которыми злополучный съёмный лист должен был быть намертво притянут к прочному корпусу, можно заворачивать пальцами - даже без помощи гаечного ключа...
Как позже выяснилось, другой экипаж, который держал лодку до этого выхода в море, заменил несколько элементов аккумуляторной батареи. А по окончании работы её исполнители хоть и вернули всё в исходное состояние - однако, сделали они это довольно неумело, непрофессионально. И получилось - как в одной из миниатюр Аркадия Райкина, в которой строитель обращается к жильцу нового дома: «Кран у тебя не с той стороны текёт? Стихийное бедствие, говоришь? Да какое же оно стихийное: это я его на две крутки не докрутил, на две винтки не довинтил»...
По окончании учений лодка благополучно вернулась в Оленью губу. Задача, которую командование флотом поставило перед кораблём, была успешно выполнена - не в первый и не в последний раз.
Блёсны
Забыть тот горький год неблизкий
Мы никогда бы не смогли.
По всей России обелиски,
Как души, рвутся из земли.
(Римма Казакова)
С каждым годом всё больше отдаляются от нас события Великой Отечественной войны - героические, славные, тяжёлые и страшные. Совсем мало осталось сегодня среди нас тех, кто защитил тогда нашу страну. Постепенно уходит уже и послевоенное поколение, которому повезло непосредственно общаться с фронтовиками.
Очень не хотелось бы, чтобы однажды для россиян, которые придут на смену нам, Великая Отечественная война стала бы просто одним из событий давней истории. Надо, чтобы всем нашим потомкам - так же, как и нашим современникам - была близка и понятна боль и горечь потерь, понесённых народами Советского Союза в боях против фашизма. Чтобы и они могли представлять себе масштаб испытаний, через которые прошла тогда наша страна. Чтобы чётко понимали и всегда помнили: по замыслам тех, кто готовил эту истребительную войну, а также тех, кто её развязал, наш народ подлежал почти полному уничтожению. Оставшимся была уготована незавидная участь рабов для «людей высшей расы».
Много книг написано о Великой Отечественной войне, много спето песен, много снято самых разных фильмов. Чаще всего, конечно, же, они рассказывают о подвигах тех, кто воевал, не щадя своей жизни. А ещё - и о тяжком, сверх человеческих сил, труде тех, кто помогал фронту в тылу.
Тема Великой Отечественной войны необъятна и неисчерпаема. Я же сейчас хочу рассказать лишь об одном эпизоде военных лет: казалось бы, совсем небольшом, но, по-моему, очень примечательном. О нём я узнал от Евгения Александровича Маслобоева, первого заместителя главного конструктора из Санкт-Петербургского морского бюро машиностроения «Малахит».
Начало войны застало семью Маслобоевых в деревне Подобино Тверской (тогда Калининской) области. Через деревню в сторону фронта, неуклонно двигавшегося на восток, шли наши войска, останавливаясь на короткий отдых в домах местных жителей.
Уходя на войну, многие солдаты и офицеры брали с собой разные вещицы - небольшие, нехитрые, но дорогие сердцу - чтобы они согревали душу воспоминаниями о родных людях, о доме... Мало кто из них мог тогда даже предположить, насколько долгой, кровопролитной и изнурительной будет эта война. Тем не менее, все отчётливо осознавали, что оттуда, куда они идут, вернутся не все. А жить так хотелось! И вот однажды кто-то из бойцов, остановившихся в Подобино, придумал для себя спасительную, как ему казалось, примету: мол, если оставишь во временно приютившей тебя семье самую дорогую для тебя вещь - ту, что ты взял на фронт из родного дома - то ни за что не погибнешь, потому что обязательно должен будешь вернуться за ней после войны... Поверив в эту невинную хитрость, многие последовали его примеру.
Случилось так, что в доме Маслобоевых несколько раз останавливались молодые солдаты, которые до войны были заядлыми рыболовами. С собой на фронт эти ребята, как сговорившись, прихватили свои счастливые блёсны. Их бойцы и передали на хранение гостеприимным хозяевам с верой в своё благополучное возвращение после будущего дня победы.
Бабушка маленького Жени Маслобоева бережно складывала эти блёсны в коробочку, стоявшую в буфете, строго-настрого запретив мальчику брать их. А когда он стал чуть постарше - объяснила, почему.
Отгремели последние залпы войны, вот уже и год прошёл после Победы. Потом ещё год, за ним ещё два, а за ними - ещё много-много лет... За своими блёснами в Подобино так никто и не вернулся.
Предыдущая часть: