5 августа, утро. Первый прогон.
Репетиции спектакля «Собачье сердце» идут полным ходом на основной сцене, в отстроенных декорациях, с реквизитом и частично с костюмами. Текст постановки уже «въелся» в артистов: не только реплики их героев, но и мизансцены. Само собой, нет предела совершенству, поэтому репетируют активно, с правками, комментариями, паузами. Изменения не всегда масштабные, как могло быть на первых парах подготовки к спектаклю, но при этом – не менее важные.
«Подробность, чтобы уколоть». Е. Маленчев
Из таких «подробностей» командой спектакля создаётся его полотно. Все в процессе, все в фокусе. Каждый в равной степени несёт ответственность за результат. И, осознавая уровень ответственности, каждый вкладывается в создание мира спектакля по мере возможностей.
А мир, рождающийся в условиях командой работы, получается цельным, осязаемым, видимым. История квартиры на Пречистенке существует где-то между времён: это не зарождающийся Советский Союз, но и не современный нам мир. Время действия спектакля собирается из разных исторических контекстов. Атрибуты современности существуют наравне с терминологией прошлого: имена Энгельса и Ильича вместе с уплотнением профессора никуда не исчезают, при этом, кажется, не выходят на передний план. Вся «социально-идеологическая» суматоха — одна из линий, ведущая к той «чудовищной истории», о которой в начале репетиционного процесса говорил режиссёр.
«Хочется сохранить в спектакле не только сюжет со знакомыми нам практически с детства Преображенским, Шариковым, Швондером, но и булгаковское определение жанра - чудовищная история». Е. Маленчев
От прогона к прогону степень чудовищности меняется: уже не по-булгаковски, но практически по-балабановски «нехорошая квартира» и ее обитатели, то обрастают странностями, нагоняя жути ещё до эксперимента профессора и Борменталя, то внезапно становятся живее и «нормальнее». От истории «про уродов и людей», где уродом оказывается абсолютно каждый, все может перейти к истории, где зрителю внезапно захочется всех пожалеть.
Не всегда удаётся прогнать все от начала и до конца. Так и в случае с утренним прогоном, последние сцены второго акта откладываются, а команда уходит на перерыв, делает паузу, оставляя сцену в руках монтировщиков.
5 августа, вечер. Второй прогон.
Вечером новый прогон с изменённым составом: утром за Борменталя и Зину отвечали Павел Самоловов и Мария Чернова, вечером — Дмитрий Хилько и Ярослава Бурлакова. К тому же, к актерам присоединился пёс Макс: рыжий, любвеобильный, четвероногий артист в сопровождении своей хозяйки.
А присутствие собаки кого угодно делает нежнее, и вот уже в коридорах театра артист Алексей Грызунов, он же профессор Преображенский, ласково играет с псом, промокшим от Калининградского дождя. Кажется, не только за сценой, но и на сцене собака вызывает трепет и соответствующее отношение: репетиции с псом в определённой степени отличаются от репетиций без него. На сцене и в прямом, и в переносном смысле чувствуется больше жизни, причём совершенно непредсказуемой: реакции Макса на происходящее самые неожиданные, незапланированные и подлинные.
Оглядываясь на опыт утреннего прогона, кажется, что вечерний может выйти за рамки расписания и задержаться до позднего вечера. Однако репетиция заканчивается вовремя, артисты и режиссёр собираются на сцене, обсуждая план следующего дня. После чего все расходятся по своим делам.
6 августа, утро. Первый прогон.
Вечером было принято решение собраться за полчаса до начала репетиции, чтобы «почистить» одну из сцен. А именно: сцену с доктором Борменталем и его дневником, которая по степени напряжения и длительности кажется не просто монологом, а целой музыкальной партитурой. Что важно, так это сохранить баланс между силой музыкального сопровождения и, собственно, текста. О чем и говорит режиссёр, напоминая, что в этой сцене нет иерархии: и музыка, и слова в равной степени важны.
На прогонах рождаются удивительные и забавные вещи. Если в первый день профессор в азарте начал звонить по телефону, который не был подключён к розетке, так что режиссёру пришлось бежать на сцену, подключая аппарат, то во второй день, от страха перед Петром Александровичем, съежились не только Швондер и Вяземская, но и развёрнутый на полу плакат. Не выдержал давления, свернулся в трубочку вслед за членами управдома.
Утренний прогон второго дня по ощущениям шёл быстрее. Но не без правок и новых решений.
«— Вчера все понятно было.
— Да, но мы придумали ещё лучше».
Иногда репетиция прерывается по менее очевидным причинам. Режиссёр просит всех сделать паузу и спрашивает, слышит ли кто-то какой-то странный звук. Диалог в духе фильмов ужасов. Но в итоге, конечно, ничего страшного. Звук издавала дым-машина за сценой. Разобравшись с источником шума, репетиция продолжилась.
Как и в предыдущее утро, прогон не успели довести до конца. Видимо это проклятье утренних репетиций. Все ушли на перерыв, пока на улице было солнце, которое уже через двадцать минут сменилось проливным дождём.
6 августа, вечер. Второй прогон.
Репетиция ещё не началась, хотя артисты уже вышли на сцену: нужно проверить и обсудить внешний вид париков и костюмов, особенно тем, кому предстоит менять одежду по ходу спектакля. Мария, одна из исполнительниц роли Зины, в углу сцены повторяет свой пластический рисунок, пока на экране над сценой пробуют новый вариант анимации.
«Куда пропала колонна?»,— внезапно спрашивает режиссёр, обнаруживая отсутствие части декораций. Выяснилось, что колонну унесли, чтобы подклеить. За три минуты до начала прогона новость не самая приятная. Но, театр на то и театр, что в нем работают люди. И иногда эти люди делают необъяснимые вещи. Времени разбираться нет. И пока колонну где-то за сценой приводят в подобающий вид, пространство сцены обрастает новыми подробностями. С потерей колонны внезапно прибавилось количество калош.
Перед началом прогона все артисты и режиссёр собираются в зале у сцены, обсуждая неточности, которые вскрылись при предыдущих репетициях. И пока режиссёр даёт свои замечания, а артисты слушают, внутри декорации виднеется рыжая мордочка пса Макса, который приехал в театр и был готов репетировать. Свою готовность он выражает лаем. Хотя, возможно, таким образом, он просто подключается к режиссёру, тоже делая свои замечания. Но замечаний от Макса было немного: вскоре собака была обглажена и с довольным видом под руку с хозяйкой ушла обратно за сцену.
«Очень серьезно, ну нельзя так»,— говорит артистам режиссёр, обращая их внимание на грань между трагическим и смешным во всей этой истории, и настраивая актеров на репетицию.
Спустя час разбора режиссёрских замечаний начинается новый прогон, на этот раз в костюмах.
От репетиции к репетиции на сцене что-то видоизменяется, или исчезает в целом. Разве что импровизация, как возможность с разных сторон показать героев, иначе сыграть, казалось бы, одну и туже сцену, остаётся неизменной. Импровизируют артисты не только с собственной легкой руки: режиссёр и сам указывает на моменты, где можно и нужно добавить «немного театра».
Чем больше прогонов — тем меньше пауз внутри действия, что логично и очевидно. Но дел от этого ни у кого из команды меньше не становится. Проблемы, требующие решения, возникают и там и тут. Но на то это и репетиционный процесс. Не бессмысленный, но беспощадный.
Как сказал один из актеров спектакля Алексей Грызунов: «Репетиция существует для того, чтобы ошибаться».
Автор: Д. Бергман