"Квартира твоя. Ключи — в хлебнице. Его вещи — в коридоре."
Записка на холодильнике держалась на двух полосках изоленты. Я перечитала её три раза, потом схватила телефон.
— Мам? Ты где?
— Не начинай, — шёпотом. — Уже еду. На вокзал. Часа два не звоните. И главное — не открывай ему.
— Кому?
— Ты серьёзно? Олегу. Вещи у двери. Бумаги — в синей папке в серванте. Всё. Я побежала.
— Ты… что сделала?
— То, что надо. Потом расскажу.
Связь оборвалась. Гоша спал в комнате — мы с сыном ночевали у мамы: наш арендодатель снова «срочно показывал квартиру». Я подняла крышку хлебницы — связка ключей с зелёным брелоком. В коридоре — два чемодана, удочки, пакет из Fix Price с подписанной наклейкой «Олег». В синей папке — дарственная: мама подарила мне свою однушку.
Выписка ЕГРН с вчерашней датой. Лист в клеточку: «Насть, не паникуй. Всё законно. Я у Маши в Рязани. Олег больше здесь не живёт. Не открывай. Коммуналка — оплачена на три месяца. Деньги на карту пришлю. Замки — сменить. Тележка у Зои. Люби Гошу. Мама».
Гоша вышел, потирая глаза:
— Мам, а где дядя Олег?
— Переехал, — сказала я. — Потом объясню. Иди мультики.
Зазвенел домофон. Через минуту в замке снаружи попробовали ключ.
— Настя! — голос Олега, знакомый командный тон. — Открывай. Что за цирк?
— Олег, — я встала к двери. — Маму не видела?
— А тебе-то что? Опять тут ночуете? Открывай, мне собраться. Зарядка моя где?
— Твои вещи у двери. Мама сказала…
— Какая мама сказала? — он фыркнул. — Открывай, поговорим нормально.
— Не буду, — сказала я. — Документы у меня. Квартира теперь не твоя забота. И не мамина — она подарила её мне.
— Ты что несёшь? — он перешёл на крик. — Дарственная? На тебя? Дай с ней поговорить. Где она?
— В отъезде. Просила не открывать.
— А мне куда? — он сбавил. — У меня удочки, вещи. Я к Димке на пару дней поеду, но… Давай, я сейчас зайду, чайку…
— Не зайдёшь. Пакет тебе подписан. И… она перевела тебе тридцать тысяч на месяц. Так и написала.
— Ну вы молодцы, — он сопнул. — Значит, меня вышвырнули? Я здесь жил два года, если что. Всё в дом тащил. Тумбу эту я собирал!
— Это мамина квартира. Было её решение, — сказала я. — Забери вещи. И не приходите без мамы.
— Настя, — он сдержался, но голос звенел. — Ты и сама без копейки. Где жить-то будете? На съёмной сорок платить? Садик, беготня… Коммуналку потянешь? Она тебя подставила, понимаешь?
— Разберусь.
— Я через час вернусь. Подумай пока, — кинул он и ушёл, громыхая на лестнице.
Я сползла по двери на пол и сразу вскочила — зазвонил стационарный.
— Насть? — Зоя Петровна. — Это у вас тут «переговоры» были?
— Были.
— Я в курсе, — спокойно. — Вчера с твоей мамой на лавочке всё обсудили. Замки менять? У меня дрель. Тележку привезла. Открывай, тихо сделаем.
— А вы знали про дарственную?
— Конечно. Я талон в МФЦ ей брала. Быстрее давай, пока он не вернулся.
Мы с ней за двадцать минут спустили чемоданы к подъездной двери. Зоя ловко сменила личинку, взяла старый ключ.
— Теперь пусть хоть обстучится, — сказала она. — Смотри: временная у него закончилась в июне. Он думал, продлим, а твоя мама не продлила. Терпела «до сезона», ага. Если придёт — не открывай. Я напротив.
— Почему мама молчала? — спросила я. — Я думала, она за него горой.
— Она делала вид, — пожала плечами Зоя. — Иначе он бы прозевал. Хитрый он, но распускается, когда его хвалят. Ты не грызи себя. Давай ребёнка корми, я пока гляну — не орёт ли он там под подъездом.
Через десять минут Зоя вернулась:
— Сидит, курит. Сказала ему: «Замок сменили, вещи твои вот». Предложила поехать к брату. Взъелся, но укатил. Грозился «вечером разбираться». На вечер — никого не впускать.
— Если с кем-то придёт?
— Звони мне. Я рядом. И вот, — она достала листок. — Мама велела передать, если ты начнёшь плакать.
На бумажке: «Насть, прости, что молчала. Делаю вид, что на его стороне, чтобы он расслабился. Копила и думала, как тебя вытащить из аренды. Будь жёсткая. И хватит рыдать. М.»
— Она надолго? — спросила я.
— Сказала: выспится у Маши, — улыбнулась Зоя. — Ты не названивай: пусть человек придёт в себя. А ты — принимай хозяйство. И свекровь не пускай, если нарисуется. Я её видела. Хватит.
Гоша подбежал:
— Мам, а удочки где?
— Уехали с дядей Олегом, — ответила я. — Рыба ждёт.
— Жалко, — вздохнул он и снова убежал к мультикам.
Мама позвонила сама ближе к обеду.
— Ну? Живы?
— Живы, — выдохнула я. — Ты могла… заранее?
— Нет, — отрезала она. — Он пару раз в мой телефон лазил, когда я дремала. Историю потом видела. Поэтому — записки, коротко, никаких подробностей. Вчера всё довела: нотариус, бумаги, выписка. Дарственная у тебя? Отлично. Замки сменили?
— Сменили.
— Деньги я ему перевела — тридцать тысяч на месяц. И вещи собрала, пока он у Димки «на рыбалке» сидел. Хватит, Настя. Я устала. Он относился к квартире как к «почти своей». А я ещё и смотрела, как ты с ребёнком по съёмным метёшься. Я старею. Мне спокойнее, если у тебя свой потолок над головой.
— Я думала, ты его защищаешь. Всегда: «Олег устал, Олег нервничает…»
— Потому что он ревнивый до всего, — она вздохнула. — К тебе, к моим подругам, к телефону. Думал, что мы «против него». Вот я и делала вид, что «за него». Он и расслабился.
— А если он вернётся?
— Не открывай. Если начнёт хамить — включи запись, чтобы самой потом не переписывать в голове. И зови Зою. Когда две женщины стоят у двери, у мужиков пыл уходит. Он громкий, но не лезет.
— Поняла.
— И да, — мама резко сменила тему. — Переставь мебель под себя. Купи нормальную настольную лампу Гоше. Эти его ковры — на балкон. Будем жить.
— Ладно.
— Я через неделю приеду. Нет, через две. Маша меня не отпускает. Ты пока разбирайся. И не дуйся, что я молчала.
— Не дуюсь. Почти.
Вечером Олег вернулся. Звонок — три раза подряд.
— Настя, открывай, — без приветствия. — Надо поговорить. Где она?
— Её нет. Замок сменили.
— Вы что, совсем… — он глухо стукнул по металлу. — Меня выставили, как котёнка. Я ей два года как муж был!
— Жильцом ты был, — вмешалась Зоя за моей спиной. — С временной. Она тебя кормила, терпела, когда мелочь уносил. Дальше сам.
— А вы кто такая? — рыкнул он. — Штраф выпишете?
— Соседка, — ровно. — И потише: у ребёнка режим.
— Настя, — он снова ко мне. — Она тобой манипулирует. Ты коммуналку потянешь? Капремонт, лифт… У тебя на карте ноль. Хватит играть в хозяйку.
— Коммуналка на три месяца закрыта, — сказала я. — Дальше — моя задача. Лучше платить за своё, чем вылетать с аренды под «показы».
— Работаешь-то хоть? На кого? На свои «дизайны»? — усмехнулся он. — Так. Я завтра приду с ребятами, заберу колонки и кресло.
— Колонки и кресло — мамины, — ответила я. — Чеки и распечатки лежат в папке.
Он замолчал на секунду, потом махнул рукой:
— Ладно. Уезжаю. Но вы ещё пожалеете. Она вас бросит. Меня вот бросила — и вас бросит.
— Иди уже, — тихо сказала Зоя. — Дальше без тебя.
Он спустился. Внизу дверь подъезда тихо закрылась.
— Ну, хозяйка, поздравляю, — сказала Зоя. — Кофе будешь?
На следующий день я взяла отгул. Руководителю написала: «Семейное, нужен день дома». Он: «Окей, к вечеру гляну макеты». Я составила список: лампа в детскую, контейнеры в кухню, рейлы в прихожую. В одном ящике нашла конверт: «На мелочи». Внутри — десять тысяч.
— Мам, — позвонила. — Ты… оставила деньги?
— Я просила не обсуждать, — фыркнула она. — Потрать на нормальные вещи. И Диме скажи, что теперь Гоша может чаще ночевать у тебя. Чтобы не мотался. Я не против Димы. Я против Олега.
— Скажу.
Дима — отец Гоши — заехал вечером.
— Ты как? — спросил, занося коробку.
— Лучше, чем вчера, — улыбнулась я. — Поможешь собрать полку?
— Конечно, — он расстегнул куртку. — И да, если надо — я рядом.
Гоша бегал вокруг, раскладывая динозавров. Полку прикрутили, кровать поставили повыше, ковёр вынесли на балкон. Зоя по привычке заглянула к девяти — с кастрюлей гречки и банкой огурцов:
— К празднованию готова.
Сидели на кухне втроём. Я впервые не думала, что нам завтра позвонят с «освободите квартиру к концу месяца». На холодильнике — мамины две строчки, рядом — мой свежий список: лампа, контейнеры, крючки в ванную, жалюзи в детскую. Олег больше не приходил. Утром Зоя отдала его удочки брату. На этом эпизод и закончился.
Через две недели мама приехала. Сняла куртку, посмотрела по сторонам:
— Неплохо. По-человечески.
— Мам, — я обняла её. — Спасибо.
— Не делай из меня героя, — она отстранилась. — Просто исправила свою ошибку. Надо было раньше. Писал он, кстати.
— Что?
— Просил деньги вернуть. Я ему ответила: «Тридцать тысяч — это цена моего спокойствия». Обиделся, но смирился. Не слежу, где он теперь.
— Жалеешь?
— Жалею, что терпела, — сказала она. — А что выгнала — нет. И ещё поняла, почему ты на меня дулась. Ты думала, я тебя меняю на мужика. Я меняла себя. Хватит. Теперь меняю обратно.
Мы стояли на кухне и смеялись. Без пафоса. Просто как есть.
— Можно я твою записку сниму и уберу в папку? — спросила я. — На память.
— Конечно. А вместо неё повесь свой список дел. И давай без «потом». Действуй сразу.
— Договорились.
Вечером зашёл Дима, принёс фруктов. Гоша попросил ночник-ракету. Мы с мамой переглянулись:
— Будет, — сказала она. — Завтра купим.
Я уложила сына, вернулась на кухню. Мама открыла хлебницу, улыбнулась:
— Ключи теперь тут лежат правильно.
— Удобно, — кивнула я.
— И помни, — сказала она уже у двери. — Если когда-нибудь снова появится такой же «Олег», не играй в воспитательницу. Просто не открывай.
— Обещаю.
Лёгкий, земной катарсис выглядел так: новый порядок в прихожей, закрытая дверь, вещи «того человека» — отданы, и никаких угроз «завтра приду разбираться». А наказание получилось простым и понятным: чемоданы под дверью и лишний месяц на чужом диване за наши деньги — и точка. У нас же — наконец свой адрес и планы на завтра, а не на «после него».