Лена сидела на полу кладовки, окружённая мягким шелестом бумажных салфеток, в которые был завернут сервиз. На полу лежал телефон с включённой камерой — она фотографировала каждую чашку, блюдце, чайник. Клеймо было на всех предметах, одинаковое, чёткое. Лилия, вензель, круглая рамка, внутри которой угадывалась дата. 1897 год.
Она загрузила фото в одну из групп антикваров. Ответ пришёл почти мгновенно — уведомление вспыхнуло на экране, и сердце кольнуло. «Редкая серия. Состояние отличное. За комплект в таком виде можно выручить от 40 до 50 тысяч евро. Рекомендую выйти на аукцион».
Весь вечер Лена ходила с этим знанием внутри, как с секретом. Ночью, лёжа в темноте, она слушала ровное дыхание матери и думала о том, что тётя Валя, скорее всего, и правда не догадывалась. Хотя… кто её знает?
Наутро, когда Ирина Николаевна варила овсянку, Лена осторожно завела разговор:
— Мам… Я тут проверила твой сервиз. Он стоит больших денег. Очень больших.
Мать оторвалась от плиты, посмотрела поверх очков:
— Насколько больших?
Лена назвала сумму. Ирина Николаевна села на стул, крепко обхватив кружку с чаем обеими руками.
— Господи… Лена… Это ж целая квартира.
Они долго молчали. Потом мать тихо сказала:
— Продавать?
— Я думаю, да. Мы можем закрыть твои кредиты, сделать ремонт, и ещё останется.
Ирина Николаевна медлила, но потом кивнула:
— Ладно. Давай.
Покупатель нашёлся быстро — через группу антикваров. Мужчина в дорогом пальто приехал сам, долго рассматривал сервиз, светил фонариком, щёлкал по краям чашек и в конце сказал:
— 48 тысяч. Могу перевести сегодня же.
Сделка прошла на удивление просто. Деньги упали на карту, и уже вечером Лена с матерью сидели на кухне с бутылкой шампанского, которое купили «в честь сделки». Ощущение было странным: как будто в доме стало больше воздуха, но при этом чего-то не хватало.
Прошло три дня. Телефон Ирины Николаевны зазвонил в семь утра. Звонила тётя Валя. Голос у неё был холодный, как февральский ветер.
— Ну что, продали?
Мать вздохнула:
— Валь… Да. Продали.
— И когда собирались мне сказать?
— А зачем? Ты же подарила.
В трубке повисла пауза, потом Валя взорвалась:
— Подарила, потому что не знала, сколько он стоит! Это мои деньги, Ирка! Мои! Я требую половину.
— Валь, это был подарок. На юбилей. При свидетелях.
— Не смей юлить! Ты меня обманула!
Ирина Николаевна положила трубку, но звонки продолжились. Валя звонила каждый день, писала сообщения, в которых требовала «вернуть украденное». Потом начала рассылать по всей родне длинные голосовые о «предательнице Ирке» и «жадной Лене».
Когда стало ясно, что словами дело не закончится, Валя заявила:
— Я подам в суд.
Лена лишь усмехнулась:
— Подай. У тебя нет шансов.
Но суд — это нервы, письма, объяснения. Ирина Николаевна переживала, боялась, что позор вытащат наружу. Пришлось подключить юриста. Тот, выслушав историю, только развёл руками:
— У вас всё чисто. Подарок оформлен устно, но есть свидетели. Никаких обязательств возвращать деньги у вас нет.
Валя, поняв, что суд проиграет, всё равно тянула ситуацию. Она приходила на встречи родни, устраивала сцены, обвиняла Лену в том, что «разлучает сестёр».
В конце концов, когда ремонт был почти закончен, а мама впервые за много лет купила себе дорогую шубу, Валя объявила:
— Вы для меня умерли.
И ушла, хлопнув дверью так, что дрогнули окна.
Лена смотрела ей вслед и думала, что иногда вещи действительно несут в себе память. Вот только эта память не всегда добрая.
Но деньги… деньги тоже умели лечить нервы.