Среди коллег Ольга считалась «девушкой с обложки», а взрослая дочь не скрывала, что ее подружки посматривают на ее маму как на некий жизненный образец. Ольгу никто не учил быть такой, кроме разве что жизни.
Она повзрослела к началу недоброй памяти девяностых, когда рушилась и шла прахом не только великая страна, но и, казалось, вся система мироздания. Но Ольге, похоже, достались от папы с мамой хорошие гены – она была организмом живучим. И приняла для себя такое решение: то, что весь мир летит в тартарары, это не причина и ей лично отправляться туда же! Она выкарабкается во что бы то ни стало!
Понятие «выкарабкаться» для Ольги, надо сказать, заметно отличалось от среднестатистического. Взрастившее ее семейство жило в СССР недурственно – оба родителя занимались наукой, причем достигли в этом деле кое-каких высот. А людям с научными степенями советская власть платила вполне прилично. Родители и Олечку видели на этом же жизненном пути. Она тоже не против была, пока рыночная реформа не приключилась.
Ольга не желала, как миллионы сограждан, носиться с клетчатыми сумками со всяким барахлом или торговать на улице картошкой, выращенной на несчастных дачных шести сотках. Не желала она и перебиваться мизерной зарплатой младшего научного сотрудника. Причем и эту зарплату могли не платить по несколько месяцев – родителям же не платили, со всеми их степенями!
Родители ничего с этим делать не хотели. Принципиально. Им почему-то казалось, что приличный внешний вид, разнообразное питание и широкие возможности для досуга не стоят отказа от высоких ценностей, вроде научной карьеры. Максимум, на что они были согласны, это подрабатывать репетиторством, готовить юных лоботрясов к поступлению в вузы. Они безропотно питались овсянкой и макаронами, одевались у барахольщиков на базаре, залатывали каждую вещь по десять раз и даже начали сажать на даче эту самую картошку вместо пряной зелени. И даже находили такую жизнь занимательной!
Но Ольга так жить не желала! Она полагала, что это унизительно для ее достоинства, для ее мозгов и уровня образования. И она приняла меры.
Среди ее приятелей и подружек многие рассуждали так же, как и она. Молодежь стремилась «идти в бизнес», ибо оставалось фактом, что те, у кого это получалось, возносились над серой беспомощной массой почти мгновенно. Ловля рыбки в мутной воде всегда была очень доходной.
Ольге хватило ума определить среди «бизнес-планов» знакомых тот, который действительно стоил внимания. Кстати, он один такой оказался среди более чем десятка заведомо провальных. И она выразила желание войти в долю.
Петька Поликарпов, автор стоившей внимания идеи, был не против. Но «войти в долю» в предпринимательстве всегда означало «вложить средства». А родители Оли, понятное дело, хранили деньги в сберегательной кассе и остались ни с чем.
Что ж – не слушая родительского воя, Оля распродала зарубежным охотникам до русских диковин прабабушкино столовое серебро, мамино золото и хрусталь и даже дедовы военные награды. Выручила немного, так что доля ее в Петькиной новорожденной фирме совсем маленькой оказалась. Но все же появилась.
А Оля к тому же в этой же фирме и работать стала – вот уже доход получше. И работала она так, что очень быстро молодая контора заметно стала от прочих отличаться. Пока другие прогорали или становились жертвами организованной преступности, дело Поликарпова процветало, и Петька отлично понимал, в какой мере обязан этим хваткой Олечке.
Замуж Оля решила не выходить вовсе. Мужчины в эпоху рыночных перемен оказались однозначно невыгодным вложением. Они куда чаще женщин гибли в «деловых разборках», и к тому же сплошь и рядом спивались или лишались разума, не выдерживая чудовищного давления изуродованной системы мироздания и жуткого чувства бессилия и беспомощности. А Оля не желала таскать за собой по жизни на буксире бессмысленный балласт. Ей бы себе обеспечить нормальный жизненный уровень да родителям!
Правда, родители-то как раз мягко, но решительно отказывались повышать жизненный уровень с ее помощью. Они не поехали в санаторий, оставшись колупаться на даче. Они отказывались посещать платных врачей, предпочитая толкаться в очереди в районной поликлинике. Ремонт у них не делался с начала перестройки, и они уверяли, что им хорошо и так, ведь ничто не сломано и не отваливается. Их мебели было больше лет, чем Оле, а они говорили, что современная мебель непрактична. И при этом, что интересно, вовсе не казались несчастными!
Время шло. Эпоха «дикого капитализма» подходила к концу. Ольга, подтянутая, ухоженная, одевающаяся в приличных магазинах, пришла к выводу, что положение ценного специалиста для нее предпочтительней статуса собственницы. Она, конечно, сохранила свои несколько акций в фирме Поликарпова, но больше уповала теперь на наработанный опыт руководителя и экономиста.
Из Петькиной фирмы она перешла в другую, помощнее (хотя и Поликарпов преуспевал, ничего не скажешь), и ее вскоре оценили. Зарплата Ольги росла... ну, не как грибы после дождя, но неплохо. К тому же она довольно успешно играла с курсами валют, не боялась вкладываться и рисковать. В результате образовался небольшой, но капиталец, и он был вложен в собственную современную квартиру. Родители, конечно, сказали, что она безбожно переплатила за крошечную клетушку, но кто их спрашивал?
У родителей тоже положение понемногу исправилось, ученым снова стали платить. Правда, мать уже готовилась идти на пенсию, ни сил, ни (видите ли) желания работать у нее уже не было. Но отец работал, и для двоих его зарплаты в принципе вполне хватало. Если считать нормальной ту жизнь, которую вела немолодая пара.
В это время Ольга решила, что ей пора обзавестись ребенком. Муж ей без надобности, но часики-то и правда тикают! Тем более, что мать сидит дома, ей все равно делать нечего, может помочь...
Она вышла на работу сразу по окончании срока больничного по беременности и родам. Дочку Катю отдала матери, та и правда лишь рада была
И кстати, на отношениях матери и дочери такой расклад сказался лишь положительно. Почему внуки так бабушек любят? А потому, что бабушки, видя их только время от времени, каждый раз норовят устроить деточке праздник! А родители – это люди, заставляющие есть невкусную кашу, вовремя ложиться спать и делать уроки. И они же, кстати, обычно наказывают за нарушения правил. Так кто при таком раскладе будет человеку ближе и дороже?
Для Кати же «буднями» были бабушка с дедом, а мама – праздником. Пока Катюша была маленькой, мама приносила ей красивые игрушки и платья, водила на аттракционы и в аквапарк, угощала конфетами и фруктами, подарила самокат и велосипед. Когда Катя пошла в школу, благодаря маме у нее был самый крутой портфель и самый продвинутый телефон. А Катя-подросток научилась у мамы краситься и отличать модные вещи от «вчерашнего дня». К тому же мама водила ее в разные интересные места. Она могла с дочерью даже на концерт молодежной группы пойти, и смотрелась там вполне естественно!
У подружек Кати мамы были другими – забегавшимися, замученными. Они ругали дочерей за их желания, заставляли сидеть с младшими братьями и сестрами, убирать в квартирах, ходить в магазины, а то и готовить. А Катя тем временем ходила в бассейн, занималась английским и каждое лето ездила в крутой лагерь на море.
***
Время шло. Катя подросла, поступила учиться в институт. Отец Ольги умер – довольно легко, от инфаркта. Мать сразу сдала, сделалась тихой, никого не хотела видеть. Ольга пыталась ее растормошить, даже к психологу пыталась отправить – нет. Ничего не вышло. Мать тихо угасла и ушла следом за отцом, через полтора года. Ольге было жаль мать, не сдержавшись, она даже как-то попеняла ей за то, что не принимали они с отцом помощи, ведь подольше могли бы прожить!
– Олечка, мы именно что прожили – столько, сколько получилось. Мы с папой жили, девочка. Человеческой жизнью. А у тебя жизнь какая-то волчья – все на бегу, и лишь бы урвать. Нам жалко было тебя, старались хоть чуточку тебя свободнее сделать, думали, может, ты меньше бегать будешь, хоть малость отдышишься. Не надо волчицей быть, Олечка, очень тебя прошу...
Вот что мать напоследок повторяла. Но Ольга волчицей себя не считала, она себя полагала независимой современной женщиной, чья судьба – в ее же руках. Похоронила мать, вступила в наследство, тут же продала старую квартиру. Купила Кате отличную современную однушку, у себя ремонт обновила, новые нотки привнесла.
Помните фильм «Дьявол носит Прада»? Вот Ольга была вроде героини Мерил Стрип, только не такая стервозная. Может быть, потому, что замуж не выходила. Сдержанная, деловитая, энергичная, всегда в тонусе, всегда на позитиве, отлично одета, с прекрасной прической – икона стиля, как говорится. И в работе столь хороша, что спорить с нею сродни святотатству.
Неудивительно, что молодежь ею восхищалась и пример с нее брала. Это же все равно, что самому внутрь модного журнала попасть! Тем более, что у Ольги не было привычки кого-то «затирать» или «заедать», тех, кто этого стоил, она охотно продвигала. А о том, чтобы ее «подсидеть», никто и думать не смел.
***
Образ жизни Ольги не подразумевал ни слабостей, ни откровенности. Однако самой себе признаваться приходилось: сущность ее все меньше соответствует демонстрируемому образу.
Да, она выглядит ни днем не старше тридцати пяти, но чувствует-то себя на сорок пять! А то и на все пятьдесят. Те самые, которые ей начислены по паспорту. Ей уже тяжеловато изящно держать гордо поднятую голову и не терять блеска в глазах. Отличный макияж не всегда скрывает неидеальный тон кожи – у нее появились приступы несварения.
Занятия спортом превратились в противную рутину, отказаться от которой мешают лишь страх перестать быть «сильной и независимой» и просто привычка. И современная мода какая-то... чудная. Даже на картинки в журналах смотреть неприятно – все какое-то обвисшее, скучное, не по фигуре... Да еще кроссовки эти уродские! А не будешь следить за модой – в бабушки запишут, а это недопустимо.
Ольга была женщиной умной, и уж с собой-то точно честной. Поэтому ей пришлось признать: она добилась всего того, к чему стремилась в молодости, и к чему сейчас стремится завидующая ей молодежь. И результат ей не нравится.
Она не испытывает ни малейшего удовольствия от своего высокого служебного положения и безупречности своей работы. Ей не нравится водить машину, а дорогой телефон кажется громоздким и тяжелым и ужасно раздражает. Ее квартира (обставленная по советам дизайнера) кажется ей похожей на больничную палату. Ее бесит ее модная стрижка и ей противны визиты в салон красоты.
Парадокс? Ну, да. Тысячи женщин мечтают о такой жизни, как у нее? Ну так они потому мечтают, что не пробовали. Дать бы им попробовать, да послушать бы, что они тогда скажут.
И постоянно вспоминалась мать и ее замечание насчет «волчьей жизни». Теперь Ольга и сама иногда чувствовала себя волчицей. Обложенной охотниками, загнанной за линии красных флажков. А на флажках надписи: «независимость», «самодостаточность», «комфорт», «профессиональная самореализация», «современность», «прогресс»... И не прорваться через них, никак. Они останавливают с непреложностью законов природы, чтобы подставить тебя под залп...
Но она продолжала жить, как жила – оставалась сильной, энергичной, позитивной, уверенной в себе. Привлекала мужские взгляды, но не обременяла себя ничем, кроме кратковременных приятных связей. Посещала спа и спортзал. Не загромождала свою жизнь лишними вещами и токсичным общением.
Но жизнь все равно становилась все скучнее и тусклее. Ольга уже даже стала задумываться о том, что с удовольствием понянчилась бы с внуками. Да только Катя была и в самом деле настоящей ее дочерью:
– Мама, я не намерена с этим спешить! У меня только-только карьера пошла в рост! Сперва самореализация, потом все остальное. Я и замуж-то в ближайшем будущем не собираюсь! Хотя, пожалуй, в этом с тобой не соглашусь и все же когда-нибудь попробую супружескую жизнь.
И так день за днем, месяц за месяцем... Старые подружки давно исчезли с Ольгиного горизонта – у них болели мужья, у них рождались внуки, у них ждали своего часа на дачах огурцы с яблоками. Новые подружки были не подружки, а последовательницы. С ними Ольга не отдыхала, а проповедовала. С дочерью было примерно так же.
И однажды все это ей по-настоящему осточертело!
***
– Катюша, я уезжаю!
– Как, куда? И главное, зачем? Мам, ты еще совсем молодая, у тебя работа, квартира...
– Место я уже выбрала. Говорить о молодости в моем возрасте смешно и глупо, и я сумела это признать. С сегодняшнего дня я на пенсии. Еще от акций кое-что капать будет, ну и от продажи квартиры останется кое-что, там, где я буду жить, жилье дешевле, чем здесь. Тебе я чем могла, помогла, теперь ты и сама разберешься. Если хочешь совет – выходи замуж и рожай поскорее детей. Будешь ко мне привозить.
– Да какие дети, мама? Рано слишком. После тридцати пяти разве что. И сейчас это неважно, ты мне объясни, что на тебя-то нашло? Зачем бросать такую завидную работу? Зачем продавать неплохую квартиру?
– Как тебе сказать, дочь... Когда-то давно бабушка мне говорила, что у меня жизнь волчья. Знай себе за добычей гоняю. Тогда мне казалось, что ерунда это. А теперь я немного по-другому к этому отношусь. Не волчья жизнь у меня, Катюша, а цирковой лошади. Вся такая блестящая, красивая, изящная, а сдохну – и мясо на колбасу не сгодится, ибо выморено оно все.
– Мама, ты несешь какой-то бред.
– Наверное. Я хочу самую малость пожить, Катюш. Попробовать хоть маленький кусочек нормальной жизни. Под занавес, так сказать, превратиться из волка и клячи в человека.
Катя долго еще пыталась расспрашивать, ругаться, спорить. Даже к психологу попробовала мать затащить. Ничего не помогло. Мать только просила постараться понять ее поскорее – ради самой Кати. Но Катя не понимала ничего. Как может быть кому-то на пользу отказ от обеспеченной, активной, комфортной жизни?
Три месяца спустя Ольга уехала из уже не своей квартиры на простом такси. Все ее вещи легко вместились в багажник. Свою машину она тоже продала.
***
Екатерина навестила мать только через два года. До того созваниваться они созванивались, но ехать в гости Катя отказывалась – все еще не простила матери ее странностей. Но время лечит – поехала. И пожалела. Ей сразу стало ясно, что подружкам, еще вспоминавшим восторженно ее бесподобную маму, рассказывать об увиденном ни в коем случае нельзя.
Мать переехала в деревню! Жила в бревенчатом доме с одной большой комнатой с печкой и другой поменьше, «летней». Хорошо, вода все же в дом была заведена и душ с туалетом почти нормальные устроены. С септиком. И газ был.
На окнах у матери теперь висели глупейшие занавески в цветочек и похожие наволочки украшали подушки на кровати. Еще в доме были вязаные половики, пестрый лоскутный плед, старый-престарый советский сервант и эмалированная посуда. Здесь же жили две толстые, лохматые кошки, а точнее, кошка и кот.
А еще возле дома был огород! Огромный – мать хвастливо сказала, что двадцать пять соток. И он был засажен полностью! А под окнами и у крыльца росли «растрепанные барыни», бархатцы, настурции и даже георгины.
Мать носила теперь примитивное платье, тоже в цветочек. Точнее, там были цветы, порядочных размеров. Стильную стрижку сменил банальный хвост, закрученный на затылке восьмеркой. Руки огрубели, лицо покрыли морщинки, особенно очевидные из-за сильного загара. Правда, двигалась мать очень легко, хотя ей было таки уже за шестьдесят, и на здоровье не жаловалась. Но чего стоило Кате отбиться от ее попыток «угостить» дочь вареньем и солеными огурцами! Ну неужели мать сумела напрочь забыть, что все это гораздо проще купить в магазине, а то и с доставкой домой заказать?
– Мама, что ты с собой сделала? – трагически спрашивала ошарашенная Катя.
– Начала учиться настоящей жизни! – был ответ. – Знаешь, оказывается, занавески в цветочек способны превратить дом в приют мечты!
Катя всерьез задумалась, не показать ли маму как-нибудь осторожненько психиатру.
***
А Ольга и правда понимала, что до сих пор не жила. Не была человеком, а лишь существовала как некая «идеальная матрица», как чья-то скверная выдумка на тему того, какой стоит быть женщине. И была эта выдумка именно что скверной. Ибо даже выдуманную, ненастоящую Ольгу она не смогла сделать счастливой.
Счастливой она не была и сейчас – слишком хорошо понимала, как много шансов уже потеряны ею безвозвратно. Но настоящим, живым, человеком определенно стала. И это однозначно было лучше того, на что она потратила почти всю жизнь.
Было приятно понимать, что человеку Ольге вряд ли грозит преждевременная деменция. Ибо она в свои зрелые годы очень даже напрягает мозги и каждый день, каждую минуту учится новому!
Правильно распланировать огород под посадку, оказывается, не проще, чем составить рабочий бизнес-план! Провести картошку от поднимания из погреба для весеннего прогрева и до спускания в погреб на хранение сложнее, чем сопроводить самую заковыристую сделку. Топить печь так, чтобы в доме было тепло, а угарного газа не было, не менее сложная наука, чем сведение дебета с кредитом так, чтобы налоговая ничего не заподозрила. А внесение удобрений? А переговоры с трактористом Димкой, чтобы огород по весне вспахал? А заковыристое искусство вязания половиков из нарезанного трикотажа?
Ольга жалела сейчас о трех вещах. Во-первых, о том, что не может сказать родителям, как они были правы. Во-вторых, о том, что не может донести свою правду до дочери. И в третьих, о том, что нет ныне с нею рядом дедушки, с которым вместе можно было бы греться у печки и подсмеиваться над глупостью молодости, некогда заставившей предпочесть жизни какие-то «успех» и «самореализацию»!
---
Автор: Мария Гончарова