Мы ехали молча. Километры шоссе мелькали за окном, а я смотрела на свои руки — натруженные, с заусенцами, которые я уже давно перестала замазывать кремом. Когда это случилось? Когда я перестала следить за собой так, как раньше?
Андрей включил радио, переключил на какую-то волну с попсой девяностых, потом выключил. Мы молчали уже полчаса — с самого момента, как выехали из города. Дети остались у моей мамы на выходные. «Отдохните», — сказала она, глядя на нас с жалостью, которую мы оба предпочли не замечать.
— Пробка впереди, — буркнул Андрей, притормаживая.
— Угу, — ответила я, продолжая смотреть в окно.
Так мы и общались последние месяцы. Короткими фразами о бытовых вещах. «Молока нет». «Света родительское собрание». «Я задержусь». «Хорошо». Когда мы стали такими? Когда из влюблённых превратились в администраторов семейного проекта?
Дача встретила нас запахом прелых листьев и сыростью. Андрей сразу пошёл разжигать печку, а я бездумно разбирала сумки. Мы двигались как роботы — каждый в своём режиме, не пересекаясь. Он — дрова, я — постель. Он — электричество, я — продукты. Слаженно, эффективно и абсолютно без души.
Вечером сидели на кухне, жевали привезённые бутерброды. Андрей листал какие-то новости в телефоне, я смотрела в окно на темнеющий сад. Хотелось плакать — от усталости, от этого молчания, от того, что мы превратились в соседей по квартире.
— Ложиться? — спросил он.
— Ложиться, — согласилась я.
Мы легли в разные концы широкой кровати, отвернувшись друг от друга. Я слушала его дыхание, такое знакомое, такое родное, и не понимала — почему между нами сейчас лежит пропасть в полтора метра и тысячу невысказанных обид.
Проснулась я рано — в половине седьмого. За окном было серо и прохладно, но воздух пах совсем по-другому, чем в городе. Свежо. Живо. Андрей ещё спал, раскинув руку там, где должна была лежать я. Сердце сжалось — когда я последний раз лежала у него на плече?
Сварила кофе в старой турке, которую мы купили ещё до свадьбы. Села на крылечко, укутавшись пледом. Солнце только показывалось из-за леса, и всё вокруг было такое тихое, такое медленное. Не нужно было никого будить, никого кормить, ни с кем разговаривать. Можно было просто сидеть и дышать.
— Угостишь кофе?
Я вздрогнула. Андрей стоял в дверях — растрёпанный, в старой футболке, которую я сто раз собиралась выбросить. И вдруг показался мне очень молодым, почти таким, каким был двенадцать лет назад.
— Конечно. Сейчас сварю.
Он сел рядом на крылечко, и мы молча пили кофе, глядя на просыпающийся сад. Впервые за много месяцев молчание между нами было не тяжёлым, а просто... тихим.
— Хорошо здесь, — сказал он негромко.
— Да. Хорошо.
— А помнишь, как мы в первый раз сюда приехали? Ты боялась пауков.
Я усмехнулась:
— До сих пор боюсь. Просто привыкла делать вид, что нет.
Он посмотрел на меня как-то внимательно, будто увидел впервые:
— А ты изменилась.
— В плохую сторону? — спросила я, и в голосе прозвучала такая боль, что мы оба замолчали.
— Не в плохую. Просто... изменилась. Стала серьёзнее. Усталее.
— А ты нет?
Он покачал головой:
— Я тоже. Мы оба изменились.
И снова молчание. Но теперь в нём была не пустота, а что-то другое. Грусть, может быть. Или ностальгия.
День тянулся медленно и лениво. Мы возились в саду — он подстригал кусты, я полола грядки. Иногда наши взгляды пересекались, и мы неловко улыбались друг другу. Как незнакомые люди, которые только знакомятся.
В обед разогревали вчерашний суп, и Андрей вдруг сказал:
— А знаешь, что я понял? Мы совсем перестали разговаривать.
— Мы разговариваем. Каждый день.
— Нет. Мы обмениваемся информацией. «Где ключи», «Не забудь про стоматолога», «У Светы двойка по математике». Это не разговоры.
Он был прав. Когда мы последний раз говорили о чём-то, кроме детей, работы и быта? Когда я последний раз рассказывала ему о своих мыслях, мечтах, страхах?
— А о чём нам говорить? — спросила я устало.
— Не знаю. О чём угодно. О том, что творится у тебя в голове. Что ты чувствуешь. Чего боишься.
Я посмотрела на него удивлённо. Когда он успел стать таким... внимательным? Или он всегда был таким, а я просто перестала это замечать?
Вечером он развёл костёр в старой железной бочке. Мы сидели рядом на лавочке, смотрели на огонь и молчали. Но это молчание уже не было пустым.
— Ань, — сказал он вдруг. — А ты счастлива?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула:
— Что?
— Ты счастлива? Вот сейчас, в жизни, с нами... со мной?
Я долго думала. Была ли я счастлива? Или просто функционировала на автопилоте?
— Я не знаю, — призналась я честно. — А ты?
Он покачал головой:
— Я тоже не знаю. И это пугает.
Мы сидели, глядя на огонь, и я чувствовала, как что-то во мне оттаивает. Какой-то ледяной комок, который я носила в груди уже так долго, что забыла, каково это — дышать полной грудью.
— Помнишь нашу первую квартиру? — спросила я. — Ту коммуналку на Красной Пресне?
Андрей засмеялся — впервые за много месяцев я услышала его смех:
— Конечно помню. Ты плакала от счастья, когда мы въехали.
— А ты говорил, что мы короли мира.
— Мы и были королями. У нас не было ничего — ни денег, ни нормальной мебели, ни планов на будущее. Но мы были королями.
— А потом появились дети, и мы стали не королями, а родителями.
— Хорошими родителями.
— Да. Но мы перестали быть парой.
Он протянул руку и взял мою ладонь. Его пальцы были тёплые, чуть шершавые от работы в саду. Я забыла, как это — когда он берёт меня за руку просто так, без повода.
— Хочешь, включу музыку? — спросил он.
Достал телефон, поставил какой-то плейлист. Зазвучала песня, которую мы слушали в самом начале — «Звери», «Для тебя». Я засмеялась:
— Господи, сколько лет не слышала.
— А я иногда слушаю. В машине, когда еду с работы. И думаю о нас. О том, какими мы были.
«Для тебя я соберу цветы, вымою посуду...» — я подпевала негромко, и мне хотелось плакать и смеяться одновременно. Как же мы были молоды, как верили, что будем всегда такими влюблёнными, такими близкими.
— А мы можем быть такими снова? — спросила я.
— Не такими. Но... другими. Лучше, может быть.
Он встал, протянул мне руку:
— Потанцуем?
— Здесь? У костра?
— А почему бы и нет?
Мы танцевали под старые песни на траве около костра, и это было нелепо, и романтично, и грустно одновременно. Его руки на моей талии, моя щека на его плече. Запах его одеколона, перебиваемый дымом костра. Звёзды над головой, такие яркие, какими не бывают в городе.
— Я скучала по тебе, — сказала я ему в грудь.
— По мне? Но я же рядом. Всегда рядом.
— Нет. Ты рядом, но не с мной. Мы живём в одной квартире, но не вместе.
Он обнял меня крепче:
— Я тоже скучал. По нам. По тому, какими мы были вместе.
Мы стояли, обнимаясь, и слушали, как потрескивают дрова в костре. А потом он поцеловал меня — не мимолётно, как мы целовались последние месяцы, собираясь на работу, а по-настоящему. Долго и нежно, как в самом начале.
Ночью мы лежали в обнимку, и я слушала его дыхание. Но теперь это было не одиночество, а близость. Я гладила его волосы, а он рассказывал мне что-то о работе — не сухие факты, а свои мысли, переживания, планы.
— Знаешь, — сказала я, когда он замолчал. — Я думала, что мы разучились любить.
— А мы не разучились. Мы просто забыли, как это делать.
— А теперь вспомнили?
— Начинаем вспоминать.
Утром я проснулась от того, что он целовал мне шею. Солнце светило в окно, и всё вокруг казалось золотистым и тёплым. Я повернулась к нему лицом, и он улыбнулся мне — той самой улыбкой, в которую я влюбилась двенадцать лет назад.
— Доброе утро, красавица.
— Доброе утро, — ответила я и поняла, что впервые за много месяцев утро действительно доброе.
Мы завтракали на веранде — пили кофе, ели яичницу, которую он пожарил специально для меня. Говорили о всякой ерунде — о том, что нужно посадить в саду, о фильме, который давно хотели посмотреть, о том, куда поехать летом с детьми.
— А может, не поехать никуда, а остаться здесь? — предложила я. — Целый июль на даче.
— А работа?
— А мы возьмём отпуск. Настоящий отпуск. Когда мы последний раз брали отпуск одновременно?
Он задумался:
— Кажется, когда Света родилась.
— Вот видишь. Пора.
Он кивнул:
— Пора. Определённо пора.
Собираться домой не хотелось. Я ходила по дому, убирала вещи и думала — а что будет дальше? Вернёмся в город, и всё снова станет как прежде? Суета, дети, работа, усталость?
— Ань, — позвал Андрей из сада.
Я вышла к нему. Он стоял у старой яблони, под которой мы когда-то мечтали поставить качели для будущих детей.
— Поставим качели? — спросил он, будто прочитал мои мысли.
— Обязательно поставим.
Он обнял меня со спины, и мы стояли, глядя на сад, на дом, на всё это простое, родное пространство, где мы вспомнили друг друга.
— Я боюсь, — сказала я вдруг.
— Чего?
— Что в городе мы снова станем чужими.
— Не станем.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что теперь мы знаем, что мы есть. Не только мама и папа, не только муж и жена. Мы — пара. Мы — Андрей и Аня, которые влюбились двенадцать лет назад и не разлюбили до сих пор.
Я прислонилась к нему спиной и закрыла глаза. В голове всплыли слова старой песни: «Я так долго жил во лжи, но сегодня как во сне...»
Да, как во сне. Как в прекрасном сне, из которого не хочется просыпаться.
Мы уехали с дачи вечером. Везли с собой банку мёда от соседа, букет сирени для детей и что-то ещё — невидимое, но очень важное. Мы везли с собой нас. Настоящих нас, которых чуть не потеряли в бытовой суете.
По дороге Андрей взял мою руку и переплёл наши пальцы. Я посмотрела на наши соединённые руки и подумала — вот оно, счастье. Не в больших событиях, не в подарках и сюрпризах. А в том, что твой человек берёт тебя за руку и ты чувствуешь — ты дома. Где бы ты ни была, ты дома.
— Я люблю тебя, — сказал он, не отрывая глаз от дороги.
— И я тебя люблю, — ответила я.
Простые слова, которые мы не говорили друг другу уже так давно. И от них стало тепло в груди, как от горячего чая в холодный день.
Любовь никуда не делась. Она просто спряталась под грузом забот, усталости, недосыпа. Но она была. Есть. И будет. Нужно только не забывать время от времени её откапывать.