Лена всегда считала, что у неё крепкие нервы. После десяти лет в редакции, где телефон звонит чаще, чем сердце бьётся, а любой сосед по столу может вбросить что угодно — от слухов до чужого бутерброда, — её было сложно вывести из себя. Но одно дело — шум улицы, а другое — когда этот шум переезжает к тебе домой с чемоданами и уверенным взглядом «теперь мы живём вместе».
Вечером Кирилл подошёл к ней почти ласково, но в голосе звенела та самая уверенность человека, который спрашивает для приличия.
— Лен, ну ты же не против, если мама у нас побудет немного? — слова мягкие, а в глазах уже готовый план с датой и временем прибытия.
Лена медленно оторвалась от ноутбука, поправила очки и поставила чашку на подставку так, что кошка моментально нырнула под диван.
— Что значит «немного»? — она держалась спокойно. — Кирилл, у нас одна комната. Я тут работаю. И это мой дом. Мой. Я его ещё до тебя купила.
— Ну начинается… — он скривился. — Это временно. Она устала в деревне одна, брат опять в запое, давление скачет. Мы же не звери, Лена. Мать моя, в конце концов.
Она глубоко вдохнула. В голове всплыло, как однажды подруга сказала: если с тобой обращаются как с мебелью, не удивляйся, что на тебе скоро начнут развешивать куртки.
— Ты у неё спросил, сколько это «временно»? Неделя? Месяц? Или до того, как я окажусь в психушке? — Лена встала, пошла на кухню, гремя ложками. Ей просто нужно было скрыть глаза.
— Не утрируй, — он смотрел ей в спину. — Ты же сама говорила, что хочешь, чтобы семья была рядом.
— Моя семья, Кирилл. А не коммуналка из тебя и твоей мамы. Я работаю дома. А твоя мама, прости, женщина с характером и голосом, который слышно на улице.
— Ну у всех мам телевизор орёт. Надень наушники, делов-то.
Она повернулась. Глаза холодные, голос ровный, но в нём натянутая, опасная тишина.
— Ты хоть раз спрашивал, удобно ли мне? Всё, что у нас есть, — моё. Квартира моя. Машина моя. Серьги бабушкины, что исчезли после Нового года, — мои. И теперь ты решил, что моё личное пространство — общее место?
Он развёл руками:
— Лен, ну что ты. Мама пару недель побудет, на таблетки соберём, восстановится — и уедет. Хочешь, расписку напишем?
— Я хочу, чтобы ты понял: чужая женщина на моей кухне — это не «пара недель». Это мои трусы на сушилке под её носом. Мои документы в ящике, где она ищет йод.
Он сел на табурет, глядя в окно:
— Ты стала жёсткая. Нервная. Я тебя не узнаю.
Она горько усмехнулась, без звука.
— Ты меня и не знал. Тебе удобно было, когда всё — твоё «наше». А теперь, когда я сказала «нет», я чужая. Удобная Лена закончилась?
Он поднялся, пошёл за курткой:
— Мама всё равно приедет. Просто, чтоб ты не удивлялась. И не устраивай драму.
Дверь хлопнула. Лена осталась среди фотографий — свадьба, море, зима с гирляндами. Она сняла рамку, вытащила фото, разорвала ровно по линии носа.
На следующий день Лидия Петровна въехала так, будто всегда здесь жила: два чемодана, стопка газет, улыбка.
— Леночка, ну ты у нас хозяюшка! Я ж так тебя и представляла: строгая, но справедливая. Не обижайся, я тапочки свои привезла — не люблю по чужим ходить.
Скандала не было. Пока. Но кошка снова юркнула под диван, а Лена уловила, что воздух стал другим. Слова — чуть иначе звучат. Всё это было чужим.
Сначала она списывала на весну, нервы и звонки от мамы с вопросами: «Как ты там, Леночка, не устаёшь?» Потом пришли счета — выше обычного. Потом исчезли две пары серёг. А за ними исчез и покой.
— Леночка, я шкатулку нашла, старую. Хотела выбросить. А там серёжки! Не твои?
— Мои. Бабушкины и прабабушкины, — Лена застёгивала халат на все пуговицы. — Они всегда лежали на виду. Для меня — на виду.
— Ой, прости, я ж порядок наводила. А у тебя тут... ну, не бардак, но и не порядок.
Лена стиснула зубы и улыбнулась. Так всё и делается — тихо, по чуть-чуть. Сначала «наш дом», потом «не бардак», а через неделю — твои вещи в мусоре, а ты — в очереди к врачу с тревожным расстройством.
Кирилл стал приходить поздно, ел молча, уткнувшись в телефон. Иногда говорил, что едет к брату, который, по слухам, снова оказался в вытрезвителе.
В понедельник Лена возвращалась домой медленно, мечтая хотя бы о пяти минутах тишины.
Квартира встретила её странным покоем.
В кухне — пусто. В спальне — чужие носки на подоконнике и картонная коробка с надписью: «Украшения Лены».
— Кирилл! — крикнула она. — Ты дома?
Тишина.
— Лидия Петровна?
— Я тут! — отозвался голос из ванной. — Только не заходи, я крашусь! Сижу, как дура, с краской на голове.
Лена стояла в дверях и знала: момент, когда можно было всё остановить, прошёл.
Лена подошла к коробке так тихо, будто боялась, что сам воздух выдаст её. Внутри — шкатулка. Та самая, с вензелями, но теперь пустая. На дне — бумажка. Квитанция из ломбарда. «Серебряные изделия — 18 000». И ни имени, ни вопросов.
Она долго стояла, будто приросла к полу. Потом телефон ожил — Кирилл.
— Да?
— Лен, привет. Я там маме сказал — ты не против, если мы с братом твою машину возьмём на пару дней? У него собеседование, а мне… ну, сам понимаешь. Ты всё равно не ездишь. Мы потом заправим. И коврики почистим.
— Машину?
— Ну да. Ключи на крючке висят. Мы уже, кстати, взяли. Ты не против?
Она села. Молча. Глаза жгло — как будто кто-то под ногти спички вставил и поджёг.
— Кирилл… — голос у неё был ровный, слишком ровный. — А ты не хочешь ещё и квартиру брату переписать? Ну чтоб уж всё по-честному. А я с балкончика буду им махать: «Удачи, парни!»
— Лена, ну ты чё… Не перегибай. Это же временно. Потом всё вернём. Ну что ты драму разводишь?
— Драму я устрою, когда выясню, кто продал мои серьги. Прабабушкины. Ты хочешь, чтобы я в полицию пошла? Или сами поговорим?
— Господи, ты правда думаешь, что мы их украли? Ты в своём уме, Лена?
— Вот именно, Кирилл. В своём. В отличие от вас. У вас всё моё — «наше», а всё ваше — «надо помочь». Как только я понадоблюсь — я хозяйка. А когда что-то делите — «ну ты же не против?»
Через час дома уже стояла сцена.
Лидия Петровна выскочила из ванной в платке, Кирилл — с телефоном в руках, в моих новогодних тапках.
— Я устала! — крикнула Лена. — Вы сожрали мою жизнь! Мою квартиру, мои деньги, мои нервы — и делаете вид, что так и надо!
— Так это ты ненормальная! — взвизгнула Лидия Петровна. — У тебя мания всё контролировать! Мужа нормального у тебя не будет! У таких, как ты, всё рушится!
— Мам, не надо… — пискнул Кирилл, но поздно.
Лена подошла к двери, распахнула её.
— Вон. Оба. Сейчас. Без разговоров.
— Лена, ты с ума сошла! Это же моя мама!
— Это моя квартира, Кирилл. И я устала играть в вашу семью. У меня тревожность, бессонница и минус два комплекта серёг. А у тебя — брат на моей машине и мать, которая считает меня психопаткой. Всё. Хватит.
Они ушли. С грохотом, с криками и обещаниями, что я «ещё пожалею».
А я села на пол и заплакала. Без истерики. Просто устала. И вдруг стало тихо. Даже холодильник шумел иначе.
…Ночью я слышала шаги в подъезде. А утром — странный скрежет в замке.
Понедельник. За окном дождь стучит, как будто злится. Я сварила крепкий кофе, на автомате добавила корицу. Думать не хотелось. Но липкая тревога не уходила.
Без десяти восемь подошла к двери. Глазок. Кирилл с чемоданом. За ним — Лидия Петровна в халате и с клетчатой сумкой.
— Открывай! — командно.
Я не отрывала взгляд от замка:
— Что вы хотите?
— Вернуться. А где ж нам быть? — завизжала Лидия Петровна. — Ты в своём уме?
— Ты что, дверь закроешь перед мужем? — Кирилл говорил тихо, но с нажимом. — У нас по закону общее имущество. Ты тут не одна живёшь.
— Нет, Кирилл. Я тут живу. Ты — был в гостях. Долго и с перебором.
— А, ну всё понятно… — Лидия Петровна закатила глаза. — Сектантство. Покой ей подавай, а сама с психозом!
— Отойдите от двери, — мой голос стал металлическим. — Иначе вызову полицию.
— Только попробуй, — он навис над замком. — Я прописан. Сейчас вызову участкового. А потом суд.
Я уже собиралась что-то сказать, но тут раздался чужой мужской голос:
— Извините, а вы этажом не ошиблись?
Молодой парень, лет двадцать пять, в куртке с логотипом доставки.
— Это моя квартира, — сказал он спокойно. — Мы с женой вчера заехали. Нам риелтор выдал ключи.
Я приоткрыла дверь, не веря.
— Покажите договор…
Он достал бумагу. Договор аренды. Подпись — Кирилла.
Позже, в банке, юрист сухо скажет:
— Ваш муж сдал квартиру по поддельной доверенности. Печать фальшивая. Подпись — «ваша».
Через неделю я уже жила у мамы. Маленькая хрущёвка с видом на сараи. Полки скрипят, чайник свистит, но никто не трогает мою кружку, не роется в белье и не продаёт вещи.
Наутро я пошла в полицию. Потом к юристу. Потом к терапевту.
— Что вы хотите? — спросил он. — Вернуть? Простить?
— Понять. Почему я столько терпела.
Прошло два месяца. Было тяжело. Иногда я скучала… Не по Кириллу. По себе — прежней, наивной, вежливой.
Но теперь я была другой. Сильной. Злой.
…Вечером, в новой квартире с дешёвыми обоями, позвонили. Кирилл. Один. Мятый, с розами.
— Лена… Мамы нет — в больнице. Брат сел. Всё, как ты говорила. Я дурак. Вернись.
Я молчала. Долго.
— Прости. Я не могу. Иди.
— Мне плохо…
— А мне было плохо два года, Кирилл. Но ты не замечал.
Я закрыла дверь. Тихо.
В квартире пахло мандаринами и тишиной. Я сделала чай, села на подоконник. За окном — вечер, машины, жизнь.
И внутри — впервые за много лет — было спокойно.
Финал.