Запах тушеной курочки с овощами и гречки витал в моей маленькой кухне, пытаясь заглушить вечный аромат свекровиных духов – что-то тяжелое, сладковатое, въевшееся в обои. Солнечный луч, пробившийся сквозь не слишком чистую форточку, освещал стол, на котором я старательно расставляла тарелки. Обычный вторник. Обычный ужин. Если бы не одно «но» – наша гостья, мама моего мужа, Светлана Петровна, уже третий месяц живущая с нами в нашей скромной однушке.
«Временно», – говорил Денис, мой муж, когда три месяца назад привез ее с двумя огромными сумками. «У мамы ремонт, ну, потоп маленький случился, соседи сверху… Совсем ненадолго». Ненадолго растянулось на девяносто дней. На девяносто дней моих попыток ютиться на узком диване, пока Светлана Петровна занимала нашу спальню, на девяносто дней ее комментариев, вздохов и вечного недовольства.
Дверь из комнаты скрипнула. Я не обернулась, чувствуя ее присутствие за спиной – плотное, давящее.
– Опять эта… греча? – прозвучал голос, в котором сочувствия было ровно столько же, сколько в сухом пайке. – Дениска, милый, ну как ты это ешь? У тебя же гастрит! Я тебе сто раз говорила, что крупы – это тяжело. И курица… Суховата, не находишь? Надо было подольше потушить, с подливкой.
Я стиснула ложку в руке так, что костяшки побелели. Денис, сидевший за ноутбуком на краешке стола (обеденная зона в однушке – это стол у стены, и все), оторвался от экрана.
– Мам, все нормально. Вкусно. Спасибо, Ир. – Он бросил мне быстрый, виноватый взгляд. Его стандартная тактика – не ввязываться. Переждать. Перетерпеть.
– Вкусно? – Светлана Петровна фыркнула, подходя к плите и заглядывая в кастрюлю. Она была в своем любимом бархатном домашнем костюме лилового цвета, который, казалось, занимал половину кухни. – Греча слиплась. И овощи… Кабачки переварились, превратились в кашу. А морковку хоть чистила? Чем это темное? Землей?
– Это запекалось в духовке, Светлана Петровна, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Специи. Паприка.
– Паприка… – она произнесла это слово так, будто я назвала яд. – Модно. А полезно? Денис, у тебя печень пошаливает, а она ему паприку. И кабачки… Воду держат, отеки будут. Тебе на работу завтра, а ты как шарик? Лучше бы супчик сварила. Легкий, на вторичном бульоне. Я тебе рецепт давала?
– Мам, я суп не люблю, – пробормотал Денис, снова уткнувшись в экран.
– Не любишь? Потому что не умеешь его готовить! – Она повернулась ко мне, ее взгляд скользнул по моей футболке и джинсам. – Надо уметь, Ирина. Хозяйка дома должна уметь готовить то, что полезно мужу, а не… изыски всякие. – Она презрительно махнула рукой в сторону моей курицы.
Я молча накладывала еду в тарелки. Мои пальцы слегка дрожали. Каждый вечер – одно и то же. Критика. Указания. Ощущение, что я ничего не умею, ничего не делаю правильно в своем же доме. Три месяца этого ада. Три месяца улыбок Дениса: «Она же старается, Ир. Она просто заботится. Потерпи чуть-чуть».
Сели за стол. Тесно. Колени упирались в колени. Воздух густой от духов и напряжения.
– Ирин, а соль где? – спросила Светлана Петровна, ковыряя вилкой в своей порции. – Совсем не чувствуется. Пища должна быть вкусной, а не пресной. Это же не для больных готовишь.
– Соль на столе, Светлана Петровна, – указала я на солонку рядом с ее тарелкой.
– Ах, вот она. Не разглядела. – Она щедро посыпала свою еду, хотя даже не попробовала. – Надо ставить ближе. Для пожилых людей надо создавать условия. Зрение уже не то.
Я взяла свою вилку. Постаралась сосредоточиться на еде. На кусочке курицы. На зернышке гречки. На кусочке кабачка, который, по ее мнению, превратился в кашу. Было вкусно. Я знала, что вкусно. Я готовила с любовью, для мужа, для себя… и для нее, хоть это и было все труднее.
– Денис, попробуй, ну попробуй хоть кусочек кабачка, – настаивала она, тыча вилкой в его тарелку. – Видишь, какой нежный? Вот так надо готовить! Хотя… мясо все равно суховато. Ты не до конца потушил, Ирина. Надо было добавить воды или сметаны. Или крышку плотнее закрыть.
– Мам, все в порядке! – Денис повысил голос, но тут же сник под ее укоризненным взглядом. – Просто… давай поедим спокойно.
– Спокойно? Когда твое здоровье под угрозой? – Она покачала головой, делая вид глубоко озабоченной матери. – Я же вижу, как ты похудел за эти месяцы. Работа, стрессы, и тут еще… не совсем сбалансированное питание. – Она бросила многозначительный взгляд в мою сторону. – Нужно больше каш по утрам. Овсянка, например. На воде. Без сахара. Я тебе завтра сварю.
– Мам, утром я кофе пью и все. Мне на работу рано. Некогда каши есть.
– Некогда? А здоровьем заниматься когда? Потом будешь по врачам бегать! – Она возмущенно положила вилку. – Ирина, ты должна следить за этим! Муж – это твоя забота номер один! Ты же дома сидишь после работы, у тебя время есть!
«Дома сидишь»… Я работала бухгалтером удаленно, мой «офис» – это тот же стол, за которым мы сейчас ели. Мои «после работы» – это отчеты, сверки, и попытки поддерживать хоть какой-то порядок в квартире, которую оккупировала эта женщина с ее бесконечными вязанием, просмотром сериалов на полной громкости и советами, как мне жить.
– Я работаю, Светлана Петровна, – напомнила я сквозь зубы. – Полный день. Как и Денис. И ужин – это то, что я успеваю приготовить между делом.
– Работа… – она произнесла это слово с легким пренебрежением. – Ну да, твои бумажки. А семья? Дом? Это разве не важнее? Муж приходит уставший, голодный, а у тебя… – она ткнула вилкой в свою тарелку, – эта сухомятка. И тарелка холодная! Надо подогревать тарелки, Ирина. Элементарные вещи!
Терпение начало давать трещину. Я чувствовала, как горячая волна поднимается от шеи к лицу. Я посмотрела на Дениса. Он увлеченно что-то листал на телефоне, делая вид, что не слышит. Его обычная позиция – страуса.
– Денис, – тихо сказала я. – Скажи что-нибудь.
Он вздрогнул, оторвался от экрана.
– Что? А… ну… мам, может, правда, хватит? Ира старалась. Курица нормальная. – Его защита была вялой, неубедительной.
– Нормальная? – Светлана Петровна засмеялась – коротко, резко. – Дениска, ты просто не знаешь, что такое по-настоящему вкусная еда! Ты с детства привык к тому, что подали. Вот я бы тебе сейчас такого рагу сварила… м-м-м… тающее во рту. С душистым перцем, лаврушкой… А это… – Она снова ткнула вилкой в кабачок на своей тарелке, подняла его, разглядывая с явным отвращением. – Это же просто размазня. И запах… какой-то странный. Не свежий.
Я глубоко вдохнула. Считала про себя до пяти. Потом до десяти. Не помогло. Голос, когда я заговорила, был низким, напряженным:
– Светлана Петровна, вы третий месяц едите то, что я готовлю. Если вам так категорически не нравится моя еда, никто не мешает вам приготовить что-то для себя. Или для Дениса. Кухня в вашем распоряжении. Продукты тоже. Я не против.
Она откинулась на спинку стула, изобразив театральное изумление.
– Я? Готовить? В *твоей* кухне? Да я тут ничего не могу найти! У тебя все не на своих местах! Сковородки где? Кастрюли? Специи? Все вразнобой! И плита… – она брезгливо сморщила нос, – жирная какая-то. Я боюсь даже прикоснуться. Уж лучше я потерплю. Ради сына.
«Ради сына»… Эта фраза звучала как последняя капля. Каждый ее упрек, каждая колкость маскировались под заботу о Денисе. И он… он велся! Или делал вид, что ведется.
– Тогда, может, хватит критиковать? – вырвалось у меня. Голос дрогнул. – Вы живете здесь. Бесплатно. Пользуетесь всем. Минимальное уважение к хозяйке, которая вас приютила, можно было бы проявить.
Тишина повисла густая, как смог. Денис наконец отложил телефон, его лицо выражало испуг и неудобство.
– Ир… мам… давайте без ссор. Просто поедим, ладно?
Светлана Петровна игнорировала его. Ее глаза, маленькие и колючие, как булавки, впились в меня.
– Уважение? – Она медленно, с подчеркнутым презрением, отодвинула от себя тарелку. Звук фарфора по пластику стола скрежетнул по нервам. – А что уважать-то, Ирина? Твое кулинарное «искусство»? Да я, честно говоря, удивлена, что Денис до сих пор жив и относительно здоров, питаясь этой… – она сделала паузу, подбирая самое обидное слово, самое унизительное, – **этой стряпней. Такое впечатление, что ты готовишь не для семьи, а чтобы тараканов потравить. Только вот они, умные твари, наверное, уже сдохли или сбежали, разве что твои котлеты остались несъедобными!**
Время остановилось. Звук – шум машин за окном, тиканье часов на стене – исчез. Я услышала только гул в собственных ушах и этот мерзкий, ядовитый голос, произнесший эти слова. Я увидела, как Денис резко поднял голову, его рот открылся от шока. Я увидела самодовольное, злобное выражение на лице Светланы Петровны. Она добилась своего. Она наконец сорвала с меня кожу.
И тогда что-то внутри лопнуло. Трехмесячное терпение, накопленные обиды, унижения, ощущение себя чужой в собственном доме – все это взорвалось одной ослепительной, катарсической вспышкой гнева. Я вскочила так резко, что стул с грохотом упал назад. Моя тарелка полетела на пол, разбиваясь вдребезги, забрызгивая ноги и пол тушенкой и гречей. Но я этого не видела. Я видела только ее – эту женщину, разрушившую мой покой, унижавшую меня каждый день.
**– Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ МОЛЧАТЬ! – закричала я так громко, что даже Светлана Петровна отпрянула, а Денис вскочил. Голос хрипел от невысказанных лет обид, но он был сильным. Неудержимым. – ТАРАКАНОВ ТРАВИТЬ?! Ты посмела?! Ты, которая третий месяц сидит на моей шее, спит в моей постели, критикует каждый мой шаг и считает мою квартиру своим филиалом?!**
Светлана Петровна побледнела, ее губы задрожали. Она пыталась сохранить напускное достоинство:
– Как ты разговариваешь?! Я тебе свекровь! Я старшая! Я…
– Ты никто! – перебила я, шагнув к ней. Мои руки тряслись, но я не отводила взгляда. – Ты гостья. Непрошеная, незваная и бесконечно наглая гостья! Ты не свекровь! Ты – кошмар, который я терпела только ради твоего бесхребетного сына! – Я бросила взгляд на Дениса. Он стоял, как истукан, его лицо было белым как мел. – А ты! Ты где был все это время?! Ты слышал, что она говорила? Ты слышал, как она меня унижала каждый день?! И молчал! Кивал! «Потерпи, Ир, она же мама»! Какая мама?! Мама, которая считает, что твою жену можно травить, как таракана?! Которая плюет на все, что я делаю для этого дома, для тебя?!
– Ирина… успокойся… – пробормотал Денис, протягивая руку, но я отшатнулась, как от гадюки.
– Не смей меня трогать! Не смей! Успокоиться?! После того, что она сказала?! После того, что ты позволил ей сказать?! – Я повернулась обратно к Светлане Петровне, которая уже пыталась разыграть обиду и оскорбленную невинность, прижимая руку к груди. – Слушай сюда, Светлана Петровна. Твоему «временному» проживанию здесь КОНЕЦ! Слышишь? КОНЕЦ! Прямо сейчас. Сию секунду. Ты собираешь свои вещи – все, до последней вязальной спицы! – и убираешься из моего дома! На улицу, к соседям, в отель, в свой мифический отремонтированный потоп – мне плевать! Но отсюда – вон!
– Как ты смеешь?! – зашипела она, тоже вставая. Ее бархатный костюм казался сейчас костюмом злой колдуньи. – Я не уйду! Это квартира моего сына! Он меня сюда пригласил!
– Это МОЯ квартира! – огрызнулась я. – Куплена на МОИ деньги, пока твой сын менял работу! Прописана я! И я говорю – хватит! Ты перешла все границы! Ты оскорбила меня в моем же доме! У тебя есть пятнадцать минут. Ровно. – Я посмотрела на часы. – Если через пятнадцать минут ты и твои вещи не будут у двери, я выброшу их на площадку сама. И тебя выведу за шиворот. Попробуй не послушаться!
– Денис! – взвизгнула Светлана Петровна, хватая сына за рукав. – Ты слышишь?! Ты допустишь, чтобы она так со мной разговаривала?! Чтобы выгоняла?! Твою мать?!
Денис стоял, разрываемый на части. Его глаза метались от меня к матери, от матери ко мне. Он видел мою ярость – настоящую, неуправляемую. Он видел ее фальшивую обиду и панику. Он молчал. Его рот шевелился, но звуков не было.
– Денис! – повторила я, ледяным тоном. – Ты выбираешь. Сейчас. Либо она уходит. Сию минуту. Либо… – я сделала паузу, вкладывая в слова всю тяжесть решения, – Либо уходишь ты вместе с ней. Навсегда. Но знай, если ты сейчас не заставишь ее замолчать и не уберешь отсюда, между нами – все кончено. Я не смогу смотреть на тебя после того, как ты позволил ей сказать мне ЭТО и не встал на мою защиту. Выбирай. Мама или я. Семья, которую мы строили, или твоя мама, которая эту семью разрушает.
Тишина стала оглушительной. Даже Светлана Петровна замерла, уставившись на сына. В ее глазах мелькнул настоящий страх – страх потерять контроль, страх, что ее Дениска может ее предать.
Денис закрыл глаза. Он дышал тяжело. Казалось, прошла вечность. Потом он медленно, очень медленно повернулся к матери. Его лицо было страдальческим, но в голосе, когда он заговорил, появилась несвойственная ему твердость.
– Мама… – он сказал тихо, но четко. – Собирай вещи. Сейчас. Пожалуйста.
– ЧТО?! – вскрикнула Светлана Петровна. – Дениска! Ты что?! Она же…
– Мама! – он повысил голос, и в нем прозвучала отчаянная решимость. – Ты слышала. Ты переступила черту. Так нельзя. Ни с кем. Никогда. Особенно с Ириной. Собирайся. Быстро. Я помогу. Я… я отвезу тебя в гостиницу. Найдем вариант. Но здесь… здесь тебе больше не рады. И я… я на стороне жены.
Последние слова он произнес с трудом, но произнес. Я почувствовала, как что-то горячее и колючее подкатывает к горлу. Не радость. Не торжество. Огромная, всепоглощающая усталость и горечь.
Светлана Петровна ахнула, как будто ее ударили. Ее лицо исказилось от бешенства и неподдельного шока. Она замерла на секунду, потом, не сказав больше ни слова, резко развернулась и, громко хлопнув дверью в комнату, скрылась за ней. Послышались звуки яростного швыряния вещей.
Денис стоял посреди кухни, среди осколков тарелки и размазанной еды. Он не смотрел на меня. Его плечи были ссутулены.
– Ира… – начал он, но я резко подняла руку.
– Не сейчас, Денис. Ни слова. Просто… помоги ей собраться. И увези. Сейчас. Потом… потом поговорим. Если будет о чем.
Я отвернулась, подошла к раковине, схватила тряпку и начала механически вытирать пол, счищая с линолеума остатки моего ужина – ужина, которым, по мнению свекрови, можно было только тараканов травить. Слезы текли по моим щекам тихо, безостановочно, смешиваясь с водой и тушенкой. Это были слезы гнева, обиды, унижения, но в них была и капля странного облегчения. Я больше не молчала. Я сказала. И пусть мир рухнул, но я сказала.
Через двадцать минут они ушли. Светлана Петровна, не глядя в мою сторону, волоча свои огромные сумки. Денис, бледный, с опущенной головой, нес ее чемодан. Дверь закрылась. Тишина в квартире была оглушительной, но чистой. Без тяжелых духов, без критики, без ощущения чужого, враждебного присутствия.
Я стояла посреди своей маленькой, разгромленной кухни, в своей однушке, и дышала. Просто дышала. Впервые за три месяца. Это был мой дом. Снова мой. Пусть в нем пахло разбитой посудой и горем, но это был мой запах. Мое пространство. И я знала одно: я больше никогда, ни при каких обстоятельствах, не позволю никому отравлять его. Ни словом, ни присутствием, ни взглядом. Никогда. Молчать было больше не вариантом. Молчание слишком дорого обходилось.
Читайте также: