Сквозь неплотно прикрытые жалюзи в комнату падал свет. Нерешительно и ломко, как будто сам стеснялся оказаться здесь. Полосы света ложились на пол — на светлый паркет, пахнущий новой жизнью, но жизни в этой комнате больше не было.
Арина стояла у окна, держала в руках чашку, в которой кофе уже давно остыл. Она даже не заметила, как прошло это время. В который раз перечитывала одно и то же сообщение:
«Арин, нам нужно поговорить. Серьёзно».
— Что ж ты всё «серьёзно», Андрей… — пробормотала она. — А до этого, по-твоему, мы в куклы играли?
Квартира была их общей мечтой. Мечтой бедной, упрямой, как молодая берёза у трассы. Вместе выбирали всё — от цвета стен до дверных ручек. Арина ходила по магазинам с рулеткой и карандашом, чертила планы на старой кухне, придумывала, где поставить новый диван. Андрей вечно ворчал — то обои светлые, то диван какой-то «не такой». Но ей это даже нравилось. В нём было что-то домашнее, безыскусное, будто он специально бормочет, чтобы не казаться слишком довольным.
— Завидует… — выдохнула она. — Завидует, что у меня всё выходит. Что я иду куда-то, а он топчется на месте.
Стук в дверь был нерешительный, почти вежливый. Будто ветер постучал локтем.
— Заходи уже, — сказала она и отвернулась.
Он вошёл, опустив глаза. Плечи, как у мальчика, который разбил чужое окно.
— Арин… — сказал он. — Нам надо поговорить…
— Ты уже говорил это. Говори уж, раз пришёл.
— Меня… сократили.
Она опустила чашку. Не разбила, не уронила — просто аккуратно поставила на подоконник.
— Сократили… — повторила она. — А за что?
— Кризис. Реструктуризация. Всё как обычно. Я… не вписываюсь.
— Конечно не вписываешься, — она хмыкнула. — Ты ж там весь день про футбол толковал, а не отчёты писал.
— Ну хватит уже… — голос его был сдавленным. — Мне и так тошно.
— А мне легко, по-твоему? Я на трёх проектах. Ночью не сплю. Везде шевелюсь, ищу, как жить дальше. А ты — ждёшь, пока тебя кто-то спасёт.
— Я стараюсь. Просто… я не как ты.
— Так и сиди, раз не как я! Только не злись потом, что всё из рук валится.
Он вскинулся:
— Ты всё время меня принижаешь! Я тоже человек!
— А вот человек — он и есть человек, когда несёт, отвечает, делает. А не прячется за спиной жены!
Он замолчал. Опустил плечи. Смотрел в пол.
Она посмотрела на него долго. Потом ровно, почти спокойно произнесла:
— Я ухожу.
Он вздрогнул:
— Ты… что?
— Ухожу. Я больше не могу. Я устала тянуть обоих. Эту квартиру… я мечтала об уюте, о доме. А вышло — как всегда. Проект получился, а семья развалилась.
— Ты бросаешь меня?
— Нет. Я просто больше не позволяю себя использовать.
Он не понял. И не мог понять. Он никогда не был плохим. Просто — слабым.
Она собрала сумку. Самое нужное. Бумаги, косметичку, смену белья. Всё остальное можно докупить. Или забыть.
На прощание сказала:
— Это ты выбрал, Андрей. Ты сам.
Дверь захлопнулась тихо. Как будто не дверью, а рукой прикрыли рот.
Ночью ей позвонила Тамара Николаевна. Женщина с голосом железным и ледяным.
— Ты разрушила ему жизнь! Ты же всё у него отобрала! Карьеристка! Хищница!
— Вы меня никогда не любили, — спокойно ответила Арина. — Вы с первого дня решили, что я ему не подхожу.
— Ты ужасная женщина!
— Может быть. Но это вы и сделали меня такой. И Андрей ваш — он тоже вырос в вашей тени. Поэтому не может ни шагу сам.
Она отключила звонок. Руки дрожали. И слёзы были — но уже не те. Не из боли. Из усталости.
Прошла неделя. В квартире остался Андрей. И мать его — как старый надсмотрщик на покинутой фабрике.
— Что ты теперь делать будешь? — шипела она, стоя у телевизора. — Сидеть и ждать, когда она вернётся с извинениями?
— Мам, ну не начинай…
— Да ты уже не мужчина! Раньше хоть притворялся, что что-то решаешь. А теперь лежишь, как сломанная кукла!
— Я её любил!
— Любил? Любовь — это когда жену обеспечивают, а не сидят у неё на шее!
Он вскочил, сжал кулаки. Но ничего не сказал. Потому что всё это — правда. Горькая, липкая.
В дверь позвонили.
— Это она! Не открывай! — Тамара Николаевна схватила сына за рукав. — Она пришла отнять последнее!
— Отпусти меня, — прошептал он и шагнул к двери.
Арина стояла с папкой в руках. Вся собранная, чужая. От неё пахло духами, спокойствием и чем-то острым.
— Мне нужны документы на квартиру. И мои вещи.
— Ты ничего не получишь! Это МОЯ квартира!
— Ты забыл про брачный договор, Андрей. И про нотариуса. Попробуй, конечно, подать в суд. Это будет… интересно.
Тамара Николаевна появилась за его спиной. Её глаза горели яростью.
— Уходи отсюда, ведьма! Ты пришла нас уничтожить!
Андрей схватил вазу. Ту самую. Свадебный подарок от какой-то его бабушки.
— Ты сломала мою жизнь!
— Андрей, положи вазу!
— Я тебе не игрушка! Я…
Он замахнулся. Ваза выскользнула из рук и разбилась с оглушительным звоном. Один из осколков — длинный, как нож — глубоко вошёл Арине в руку.
— Ааа! — закричала она.
Кровь капала на пол, смешиваясь с фарфоровыми осколками. На ковре оставалось пятно, похожее на рваное сердце.
— Ты сама виновата! — выкрикнул Андрей, отступая назад.
Тамара Николаевна бросилась на Арину, как разъярённая собака.
— Я тебя прибью! Слышишь?! СЛОМАЮ!
Арина прикрыла лицо рукой. Её глаза были сухими. Только губы дрожали.
Когда Андрей вбежал в комнату, он всё ещё надеялся, что можно повернуть назад — хотя бы на шаг, хотя бы в сторону. Но время уже сделало своё: две женщины стояли напротив друг друга, как два фронта, каждый с собственной болью, правдой и усталостью. Он кинулся между ними, но выглядел жалко — как мальчишка, заблудившийся в чужой взрослой драке.
Он обхватил мать за запястья и попытался её оттянуть, но только разозлил ещё больше. Она вырывалась и кричала, как раненая кошка.
— Отпусти! Ты вообще кого защищаешь, Андрюша? Меня — или эту хищницу?
— Мам, тише! Всё, хватит! — выдохнул он и, не соображая, что делает, толкнул её на диван. Не сильно — но с тем отчаянием, которое рвёт в человеке последние тонкие нити.
— Ах ты... Ты что творишь, сын? — прохрипела Тамара Николаевна, поднимаясь. Лицо её перекосило так, будто в ней что-то окончательно надломилось.
Арина стояла в центре комнаты, тихая, как тень. Схватилась за грудь — там, где сердце, а может, просто там, где болело сильнее всего. На глазах — тишина, но внутри... пустота, в которой живёт только одно слово: конец.
— Андрей... Всё. — сказала она, почти беззвучно. — Я ухожу. Навсегда.
Дверь захлопнулась. За ней осталась Арина — уже не жена, не невестка, не жертва. Просто женщина, которая поняла: ошиблась. И ошиблась в главном.
Она шла по улице медленно, как будто ноги были не её. Рука пульсировала болью, внутри клокотала злость. Но злая была не на них — на себя. Так бывает, когда долго терпишь, надеешься, веришь. А потом внезапно остаёшься одна.
Аптеку она нашла наугад. Аптекарь бросил взгляд на порез и молча подал перекись. Пара капель — и боль вдруг отступила. Только на минуту.
Такси привезло её к адвокату — женщине с суровым взглядом и голосом, в котором не было сантиментов.
— Что с рукой, Арина Алексеевна? — спросила та, не повышая тона.
— Да мелочи. Просто... семейная сцена вышла.
— Сцену надо ставить в театре. А вы — к делу. Рассказывайте.
Арина говорила просто, без подробностей. Плакать не хотелось. Всё уже выплакала по дороге.
— Добавим телесные повреждения. Это серьёзно. Свидетели есть?
— Нет. Я одна. Они — вместе.
— Ничего. У нас документы, у нас — факт. Мы будем биться.
Этой ночью Арина не спала. Она лежала в темноте, вспоминая лицо Андрея, покрасневшее от гнева, и тонкие пальцы Тамары Николаевны, которые, как когти, вонзались в воздух. И кровь. Кровь на паркете. И стекло от вазы — разлетающееся, как осколки жизни.
Утром, не успев выпить кофе, она получила новость: Андрей подал на развод. И не просто так — с иском, с обвинениями, с грязью.
Суд был — как бойня. Мать Андрея сидела в первом ряду и смотрела на Арину с таким презрением, будто та украла у неё не сына, а целую жизнь.
— Правда ли, что вы жили за счёт жены? — спрашивала адвокат.
Андрей мялся, смотрел в пол.
— Ну, да. Она больше зарабатывала...
— И вас это раздражало?
— Я чувствовал себя никем.
— Значит, равенства в браке не было?
— Я любил её!
— А теперь ненавидите?
Он молчал. За него ответила мать:
— Он попал под влияние этой...
— Тихо! — отрезал судья. — Ещё одно слово — и вы покинете зал.
Арина поднялась, медленно, как будто вся тяжесть этого брака висела у неё на плечах.
— Он был ребёнком. Я пыталась сделать из него мужчину. Но это невозможно, если человек не хочет взрослеть.
— Ты всё врёшь! — заорал Андрей. — Ты разрушила меня!
— Я просто выжила. А ты — мстишь за то, что оказался слаб.
Судья отложил решение. Но решение уже жило внутри неё: она не будет бороться за стены и мебель. Она будет бороться за себя.
А потом — смерть. Не её, чужая. Но и её тоже, в каком-то смысле.
— Тамара Николаевна умерла, — сказала Мария Петровна по телефону. Голос её был глухой, как под землёй. — Инфаркт. Или нервы. Андрей винит вас.
Арина слушала молча. Смерть — это всегда край. Даже если ты был с человеком по разные стороны жизни.
Но Андрей не остановился. Новый адвокат, новые обвинения. Теперь она была не только «стерва», но и убийца. Мать, говорят, умерла от горя. И горе — с её подачи.
Судебный спектакль шёл дальше. У Андрея — мокрые глаза, сломанный голос, драматизм. У Арины — лишь усталость и недоверие.
— Я никогда не хотела тебе зла, — прошептала она. — Я просто хотела жить.
— Ты убила мою мать! — рявкнул он.
Всё закончилось условным сроком. И потерей квартиры. Всё досталось ему. Она — осталась с пустыми руками. И ещё более пустым сердцем.
Он уехал. Продал всё. Начал новую жизнь. Она — пыталась начать с нуля.
Но кошмар только начинался. СМС, странные звуки по ночам, дневник... дневник Тамары Николаевны, пришедший по почте, будто из загробного мира. В нём — зло, аккуратно выведенное строчками.
И фотография. Её, снятая из-за окна.
А потом — дверь. Скрип. Он.
Андрей стоял на пороге. В руке — нож. Лицо перекошено. Безумие — не диагноз, а итог.
— Теперь ты заплатишь, — прошептал он.
В этот момент жизнь остановилась. И пошла в обратную сторону. Без света. Без шанса.
Не всегда истории заканчиваются спасением. Иногда — только тишиной. Тишиной, в которой эхом звучит голос женщины, когда-то верившей в любовь.
Конец.