Дверь в бабушкину квартиру открылась с тем же знакомым скрипом, что и тридцать лет назад. Запах встретил меня на пороге — такой родной и одновременно чужой теперь. Нафталин, старые книги, едва уловимый аромат её духов «Красная Москва» и что-то ещё, неуловимое — может быть, просто время.
— Ну что, зашёл? — Лена уже стояла посреди коридора, руки в боки, как всегда, когда готовилась к бою. — Или будешь на пороге стоять до вечера?
Я молча снял ботинки, поставил их рядом с бабушкиными тапочками. Те самые, в которых она шаркала по квартире каждое утро, готовя нам завтрак, когда мы с сестрой оставались у неё на выходные.
— Слушай, давай сразу договоримся, — начала Лена, не дожидаясь, пока я пройду дальше. — Мне нужен сервиз. Тот, что в серванте. У меня дочка растёт, пригодится.
— С чего вдруг тебе сервиз? — я прошёл в зал, осматривая знакомую обстановку. Всё было на своих местах: фикус на подоконнике, ковёр с розами на полу, старый телевизор «Электрон». — Ты же посуду терпеть не можешь. Помню, как ты в детстве тарелки мыть отказывалась.
— Не твоё дело, что я терпеть не могу. Сервиз мне нужен.
Лена всегда была такой — прямолинейной до грубости. В детстве это меня бесило, сейчас просто утомляло. Особенно сегодня, когда в квартире всё ещё висел дух присутствия бабушки, когда казалось, что вот сейчас она выйдет из кухни с чаем и печеньем.
— А комод? — спросил я, присаживаясь на бабушкин диван. Пружины заскрипели знакомо. — Комод кому достанется?
— Какой комод?
— В спальне. Старый такой, с резьбой. Помнишь, бабушка там всякую мелочь хранила?
Лена нахмурилась:
— Зачем он тебе? У тебя и так квартира забита хламом.
— Это не хлам, — я почувствовал, как поднимается раздражение. — И вообще, с каких пор ты решаешь, что кому нужно? Может, мне тоже что-то на память оставить хочется?
— На память? — фыркнула Лена. — Ты последние пять лет к бабушке три раза заходил! А я каждую неделю. Продукты носила, лекарства покупала, с врачами возилась.
Это было правдой, и мне стало неловко. Но не настолько, чтобы отступить.
— Я работал! У меня семья, дети, ипотека. Не все могут позволить себе каждую неделю по бабушкам ходить.
— А-а-а, понятно! — голос Лены сорвался на визг. — Значит, у тебя семья, а у меня что? Кукла что ли растёт? Да я одна поднимаю дочку, работаю на двух работах, а ещё бабушку на себе тащила!
— Никто тебя не заставлял!
— Не заставлял? Серёжа, ты вообще в своём уме? Она же наша бабушка была! Одна на всех!
Я встал с дивана, прошёл к окну. Во дворе играли дети — так же, как когда-то мы с Леной. А бабушка стояла на балконе и следила, чтобы мы не ушли далеко.
— Хорошо, — сказал я, не поворачиваясь. — Забирай свой сервиз. Но комод я заберу.
— Не дам.
— Почему?
— Потому что там документы могут быть. Важные. А ты их потеряешь или выбросишь.
— Я не выброшу документы!
— Как же! Ты же свой паспорт два раза терял!
Это было несправедливо. Паспорт я терял в детстве, лет в шестнадцать. И то один раз.
— Лена, не начинай, — я повернулся к ней. Сестра стояла посреди комнаты, сжав кулаки. Лицо красное, глаза блестят — точь-в-точь как в детстве, когда мы дрались из-за игрушек. — Мы же не за этим пришли.
— А за чем? — она села в бабушкино кресло, то самое, где та любила вязать по вечерам. — Ты думаешь, мне легко здесь находиться? Думаешь, мне не больно? Но кто-то же должен всё разобрать. Кто-то должен решить, что с квартирой делать.
Я посмотрел на неё внимательнее. Лена действительно выглядела уставшей. Под глазами тени, руки дрожат слегка. Наверное, последние недели ей действительно было тяжело.
— Хорошо, — сказал я мягче. — Давай просто спокойно всё разберём. По-честному.
— По-честному? — она горько усмехнулась. — Ты знаешь, что значит по-честному? По-честному — это когда ты не исчезаешь на пять лет, а потом не приходишь делить наследство.
— Я не делю! Я просто хочу что-то оставить себе. На память.
— Память у тебя короткая, Серёж. Вот помнишь, как бабушка нас в деревню возила? Помнишь, как мы там малину собирали?
Конечно, помнил. Жаркое лето, запах травы, бабушка в платке, мы с вёдрами по кустам. А потом — варенье на зиму, которое она варила на маленькой кухоньке, а мы воровали пенки.
— Помню, — ответил я.
— А помнишь, как ты упал с велосипеда и разбил коленку? Помнишь, кто тебя домой тащил?
— Ты, — признал я нехотя.
— Правильно. А кто потом от мамы за тебя получал, когда ты двойки приносил?
— Тоже ты.
— И за что мне это всё было? — голос Лены дрогнул. — За что я всю жизнь тебя из неприятностей вытаскивала? Ты же мой младший брат. Я должна была о тебе заботиться.
Я подошёл к серванту, открыл дверцы. Сервиз стоял там же, где и всегда — на самой верхней полке. Тонкий фарфор с мелкими цветочками. Бабушка доставала его только по праздникам. Новый год, дни рождения, когда приходили гости.
— Забирай сервиз, — сказал я. — Мне он действительно не нужен.
Лена всхлипнула:
— Правда?
— Правда. А комод... давай вместе посмотрим, что там. Если документы — разберём. Остальное поделим.
Мы прошли в спальню. Здесь пахло особенно сильно — бабушкиными духами и старыми вещами. Кровать была аккуратно застелена, на тумбочке стояли очки в футляре. Будто она просто вышла и сейчас вернётся.
Комод был действительно красивый — старая работа, с резными ручками и витыми ножками. Таких сейчас не делают.
— Начнём с верхнего ящика, — предложил я.
Лена кивнула и потянула за ручку. Ящик выдвинулся со скрипом. Внутри лежали какие-то бумаги, старые фотографии, коробочка с лекарствами.
— Смотри, — Лена достала пожелтевшую фотографию. — Это же мы. Маленькие.
На фото мы стояли рядом с бабушкой во дворе. Мне было лет семь, Лене — десять. Бабушка держала нас за руки и улыбалась.
— Какие мы худые были, — усмехнулся я.
— А бабушка молодая. Смотри, какие у неё глаза живые.
Мы замолчали, разглядывая фотографию. Потом Лена осторожно отложила её в сторону и продолжила копаться в ящике.
— О, а это что? — она достала сложенный лист бумаги. — Письмо какое-то.
— Чьё?
— Не знаю. Здесь что-то написано... — Лена развернула лист. — «Моим дорогим внукам». Это бабушка писала.
— Читай, — попросил я, присаживаясь на кровать.
Лена откашлялась и начала читать знакомым бабушкиным почерком:
«Мои дорогие Серёженька и Леночка. Если вы читаете это письмо, значит, меня уже нет рядом с вами. Не расстраивайтесь сильно — я прожила долгую и хорошую жизнь. И самое лучшее в ней — это вы.
Знаю, что вы иногда ссоритесь. Ещё с детства помню ваши споры из-за игрушек, из-за конфет, из-за того, кто будет спать у окошка. Но я всегда знала — вы любите друг друга. Просто не умеете это показывать.
Серёжа, ты всегда был таким серьёзным, даже маленький. Всё время что-то обдумывал, переживал. А Лена — моя помощница, всегда готова прийти на помощь, защитить слабого.
Вы такие разные, но вы — семья. И это самое главное на свете. Все мои вещи — это просто вещи. Они не стоят ваших ссор. А вот вы друг для друга — это настоящее сокровище.
Берегите друг друга. Помните, что кроме вас двоих, у вас никого нет. И пусть моя любовь всегда будет с вами.
Ваша бабуля.
P.S. Серванте есть заначка — под салфеткой на нижней полке. Разделите поровну и купите что-нибудь своим детям. От меня.»
Лена замолчала. Руки у неё дрожали, и лист шелестел в пальцах.
— Ну вот, — сказал я, и голос сорвался. — Вот и наследство.
— Серёж... — Лена посмотрела на меня, и я увидел, что у неё по щекам текут слёзы. — Прости меня. За то, что кричала. За то, что упрекала.
— Ты права была, — я подошёл к ней, обнял за плечи. — Я действительно мало приходил. Работа, заботы... Всё время казалось, что успею ещё. Что она всегда будет.
— А я думала, что раз я больше помогала, то и права у меня больше, — всхлипнула Лена. — Дурочка.
Мы сидели на бабушкиной кровати и плакали. Как в детстве, когда разбивали что-нибудь и боялись признаться маме. Только теперь некому было нас утешать.
— Знаешь, — сказал я, когда мы немного успокоились. — А давай никому ничего не отдавать. Давай оставим квартиру как есть. Будем приходить сюда иногда. По очереди или вместе.
— Что ты говоришь? — Лена вытерла глаза. — За квартиру платить надо. Коммунальные услуги.
— А мы будем скидываться. Пополам.
— Серёж, это же деньги...
— Небольшие. А зато у нас будет место, где можно почувствовать себя детьми. Где всё помнит о бабушке.
Лена подумала, потом кивнула:
— Ладно. Попробуем. На год хотя бы.
Мы встали и пошли проверять бабушкину заначку. Действительно, под кружевной салфеткой лежала небольшая пачка денег. Не бог весть что, но приятно.
— Знаешь, что я куплю Кате? — сказала Лена, пересчитывая купюры. — Велосипед. Она давно просит.
— А я Максиму — конструктор. Он у меня любитель что-то строить.
— Как ты в детстве, — улыбнулась Лена. — Помнишь, ты из кубиков всегда замки строил?
— Помню. А ты их ломала.
— Не ломала! Я проверяла на прочность.
Мы рассмеялись. И вдруг стало легче. Как будто что-то тяжёлое отпустило.
— Серёж, а давай чаю попьём? — предложила Лена. — Я помню, где бабушка заварку хранила.
— Давай. И печенье поищем. Наверняка где-то есть.
Мы пошли на кухню. Лена возилась с чайником, а я стоял у окна и смотрел во двор. Те же качели, те же скамейки. Только мы выросли.
— А знаешь, чего мне больше всего не хватает? — сказал я.
— Чего?
— Её голоса. Как она нас звала: «Дети, чай готов!» Помнишь этот голос?
— Конечно помню, — Лена поставила на стол две чашки. — И знаешь, что она всегда добавляла?
— Что?
— «И не забудьте руки помыть!»
Мы снова рассмеялись. И в этом смехе было столько всего — и грусть, и радость, и любовь, и память. Всё то, что остаётся, когда уходят самые дорогие люди.
Чай мы пили из обычных кружек, но он показался мне вкуснее любого торжественного. Мы говорили о бабушке, о детстве, о том, как будем приводить сюда своих детей. И мне казалось, что где-то рядом, может быть, у плиты или у окна, стоит она и улыбается.
А письмо мы положили обратно в ящик. Пусть лежит. Может быть, когда-нибудь наши дети его найдут и поймут, что семья — это действительно самое главное.
И что любовь не умирает никогда.