Ник Перумов — первый российский автор фэнтези, получивший известность еще в начале 1990-х, когда был издан его цикл «Кольцо тьмы», своеобразное продолжение трилогии Толкина. Вокруг этой книги тогда кипели бурные споры: до взлета фан-фикшена оставалось еще несколько лет, и многие фанаты-толкинисты не приняли и сделанных Перумовым нововведений, и вообще самой идеи, что книги Толкина можно продолжать и развивать. С тех пор страсти улеглись, Перумов продолжает выпускать новые романы, а Плюс Студия приступает к работе над игрой по его книге «Алмазный меч, деревянный меч». Юрий Сапрыкин поговорил с Перумовым для аудиосериала «История российского фэнтези».
Ник Перумов
Писатель
Юрий Сапрыкин
Критик, руководитель спецпроектов медиа Кинопоиска
— С чего началось ваше знакомство с фэнтези? Я слышал, вы прочитали и даже перевели трилогию Толкина в то время, когда она еще не была издана на русском. Как так получилось?
— Трилогия Толкина ходила в любительских переводах начиная с середины 1970-х. Поэтому я не буду брать на себя пальму первенства, тем более мой перевод не был опубликован. Но, действительно, фэнтези в России началось именно с Толкина, а если точнее, с книги «Хоббит». Вы, возможно, помните это знаменитое издание с Евгением Леоновым на обложке. Кстати, он очень хорошо подходил под эту роль и в идеальном мире, наверное, и должен был бы сыграть Бильбо. До «Хоббита» у нас все фэнтези существовало в виде так называемых литературных сказок. Можно вспомнить, например, «Королевство кривых зеркал» Виталия Губарева, «Трех толстяков» Юрия Олеши и, конечно же, «Волшебника Изумрудного города» Александра Волкова, который сделал из достаточно посредственной сказки Баума настоящий фэнтези-роман. Конечно, большую роль сыграл Евгений Шварц с «Тенью», «Драконом» и «Снежной королевой». Он заложил каноны жанра литературной сказки, и, к сожалению, он же поставил ему пределы — как писал Николай Гумилев, скудные пределы естества. Возвращаясь к «Хоббиту»: в оригинальной книге Торин Оукеншильд в какой-то момент поддается власти золота, и с ним начинают происходить всякие нехорошие вещи. Благодаря этому в предисловии к советскому изданию появилась такая фраза: «Книга повествует о разрушительной власти денег». Я так понимаю, это послужило достаточным идеологическим обоснованием, чтобы книгу вставили в издательский план. После этого в начале 1980-х,вышли «Хранители» в переводе Муравьёва и Кистяковского. Шедевральный перевод, он довольно сильно отклоняется лексически от оригинала, но при этом создает абсолютно фантастическую, феноменальную атмосферу. Я всю жизнь завидовал белой завистью тому, как Андрей Кистяковский — а именно он в основном переводил первый том — создал этот мир, отталкиваясь от английского текста, который пропитан реминисценциями, для русского читателя достаточно чуждыми и непонятными. Потому что Толкин опирался на глубочайшую историю англосаксонского мифа начиная с «Беовульфа», а нашему читателю все это не было знакомо. Кистяковский проделал гигантскую работу и создал на своем великолепном русском языке новое пространство мифа. Другие переводы могут быть более точными по смыслу или адекватнее передавать детали, но ни один из них, по моему скромному мнению, даже близко не подошел к поэтичности и образности перевода Кистяковского. В конце 1970-х, когда ко мне в руки попал «Хоббит», я просто заболел этим жанром.
— А какое впечатление производил тогда Толкин на советского читателя? Почему именно он перевернул игру? В чем был секрет?
— Прежде всего глубина и проработанность истории этого мира, его мифологии — это было нечто абсолютно небывалое. Даже когда я в 14 лет читал «Хоббита», меня притягивали не приключения героев, а отблески истории какого-то гигантского, глубокого мира протяженностью в тысячелетия. Но в «Хоббите» это лишь отблески и намеки. А «Хранители» действительно перевернули игру. Они показали, что можно писать не только о том, как советские школьники наводят порядок в очередном сказочном королевстве, где сидит глупый, жадный и злой король, которого нужно прогнать, после чего наступит полное благорастворение воздухов. Собственно, идея «Властелина колец» — это во многом идея возвращения короля. Идея реставрации прекрасного прошлого, которое на самом деле не умерло, оно рядом с нами — достаточно протянуть руку. Я помню прекрасно наше тогдашнее моральное и интеллектуальное состояние. Мы существовали в атмосфере чудовищного сенсорного голода.
Будь я чиновником ЦК партии, я бы гораздо раньше отменил все глупые постановления о том, как нужно охранять мир и покой советских людей от «тлетворного влияния».
Чтобы охранять от тлетворного влияния, нужен элементарный здравый смысл, а не верность делу партии и пролетарского интернационализма. В результате вся переводная фантастика была окружена ореолом запретного и воспринималась как что-то бесконечно притягательное, в том числе куча, как стало понятно потом, абсолютно мусорных книжек. Обидно и досадно, что в стране, где мы родились и выросли, существовала такая странная и неумная практика. Ведь фэнтези — это сильнейшее идеологическое оружие. И Толкин этим пользовался, я бы сказал, достаточно беспринципно. То, что он однозначно идентифицировал Саурона и все его темные силы с Советским Союзом, даже не требует доказательств. Хотя потом в письмах он от этого отпирался и говорил, что ничего такого не имел в виду. Но такие вещи понятны только квалифицированному исследователю, а подавляющее большинство читателей прочли эти книги именно как героическую сагу на вечную тему: как маленький человек переворачивает историю.
— Все классическое переводное фэнтези было издано у нас в начале 1990-х в знаменитой серии издательства «Северо-Запад» в суперобложках с рамочкой. Кажется, вы были первым российским автором, чья книга вышла в этой серии.
— Будем справедливы: первой была Елена Хаецкая, но, правда, ее книга «Меч и радуга» была издана под псевдонимом Мэделайн Симонс. А под своей настоящей фамилией — да, я был первым.
— И как ваша книга оказалась в этой серии?
— В конце 1980-х мой друг Андрей, очень социально активный человек, создал литературное объединение при Выборгском комитете комсомола. В качестве участников этого литобъединения мы пришли однажды в издательство «Советский писатель», где товарищ в очень солидном костюме пренебрежительно на нас посмотрел и сказал: «У нас издательский план давно утвержден и сверстан. И вообще, вы кто такие? Идите отсюда». Это был единственный раз, когда я имел дело с настоящим советским издательством. А потом вмешался случай. Все тот же мой друг Андрей поставлял тогда компьютеры в издательство «Кавказская библиотека», которое работало при ставропольском отделении Советского фонда культуры. Он рассказал тамошним сотрудникам, что есть такая книжка — продолжение «Властелина колец». Василий Дмитриевич Звягинцев — наш фантаст старшего поколения, знаменитый своей серией «Одиссей покидает Итаку», уже, к сожалению, покойный — попросил посмотреть рукопись. Мы передали ему огромную папку — все было напечатано на машинке, никакой электронки. Нам ответили: будем издавать. Представьте себе, 1991 год, уже был ГКЧП, все летит в тартарары, а ваш покорный слуга летит в Минводы подписывать договор. Появился первый том, но, к сожалению, издательство быстро попало в финансовый шторм, и продолжение не вышло. Потом, когда все сроки миновали, я отнес книгу в «Северо-Запад», который тогда уже гремел. И, как писал Аверченко, всё заверте…
— Вы писали когда-то, что еще в 1980-е у вас постепенно накапливались разногласия с концепцией «Властелина колец». «Кольцо тьмы» родилось именно из этого. Как бы вы определили эти расхождения?
— С моей точки зрения, идеология, которую исповедует в этой книге Саурон, состоит в отсутствии всякой идеологии. У нацистов идеология была. Отвратительная, страшная, человеконенавистническая, но идеология. Как мы знаем, это работало, иначе Великая Отечественная не длилась бы столько времени и не стоила бы нам стольких жизней. А у Саурона никакой идеологии нет. Он выступает этаким, знаете, Портосом: я дерусь просто потому, что дерусь. У него нет никакой стратегии, ведущей к победе. Единый всемогущий бог, которого в Арде называют Илуватаром, может прекратить существование Саурона одним щелчком пальцев. Возникает вопрос: в чем вообще смысл действий Саурона? Предположим, он захватит Средиземье. И что он с ним будет делать? Он не ест, не пьет, не наслаждается женщинами, существует как развоплощенный дух. Мы даже не знаем, испытывает ли он удовольствие, сидя в своей крепости в Мордоре. Поэтому вся Война Кольца во многом лишена смысла. Саурон в ней попадается во все ловушки, в какие только мог попасться. Толкина не интересовали такие вещи. Зачем штурмовать Минас-Тирит? Что ведет в бой орков? Откуда они вообще берутся? Размножаются ли они, как другие биологические существа или, как нам пытались показать в фильме Питера Джексона, вылупляются из каких-то грязевых яиц? Все эти вопросы были отброшены. Толкина занимал только духовный путь маленького человека Фродо Беггинса, истинного англичанина из прекрасных сельских мест, которые окружают Оксфорд и Кембридж. А я пытался написать не эпос и не религиозную книгу, а исторический роман. Разумеется, со сказочными допущениями, но тем не менее подчиняющуюся законам не героического эпоса и не мифа, а какой-никакой, но все-таки истории. Так появился Олмер — герой со своей правдой, с которой можем не соглашаться, но она вела за собой людей. Проигрывает Олмер именно в тот момент, когда принимает помощь темных сил, и становится ясно, что он больше не вождь со своей вдохновляющей идеей, а марионетка, разрушительное начало, которое нужно остановить любой ценой.
— У вас появляется еще один герой — дракон Орлангур, дух познания, своего рода нейтральное божество, которое выше добра и зла.
— В системе Толкина, конечно, никакого духа познания быть не может. Но для меня было принципиально важным создание третьей силы, относительно которой взвешиваются дела героев.
Мне нужен был беспристрастный судья, который будет изрекать вещи, может быть, циничные, но справедливые. Важно было показать, что наши представления о том, что хорошо и плохо, правильно и неправильно, — они все равно относительны.
Сила, которая хочет зла, нередко совершает благо, в отличие от классического Люцифера, который совершать благо не может априори. Орлангур следит за неким равновесием между злом и благом, потому что только в состоянии равновесия возможно движение вперед.
— Почему сообщество толкинистов так агрессивно отреагировало на эти нововведения? Понимаю, что вы лицо заинтересованное, но давайте попробуем посмотреть на это с нейтральной позиции дракона Орлангура.
— Приведу такой пример. Я большой поклонник книг Анджея Сапковского о ведьмаке. Но когда я пробовал читать фан-фикшен по ним, я поймал себя на том, что меня ужасно раздражают принципиально новые герои, которые не были задуманы Сапковским, создание новых школ ведьмаков, расширение всей этой вселенной на север, юг, запад и восток. Я подумал, что, наверное, те же чувства испытывали поклонники Толкина, которые прочитали «Властелина колец» не как авантюрный роман, а как книгу о духовном восхождении. А тут появляется автор, который начинает размахивать топором, вводить новые сущности да еще пытается объяснить, что профессор был не прав и все было не так. Естественно, это вызывает раздражение: куда ты с грязными сапогами лезешь на белую скатерть? Тем более тогда феномен фан-фикшена не был так широко распространен. Вторая волна претензий касалась сюжетных расхождений: не может быть никакого Орлангура; назгулы не могли выжить в огне Роковой горы; Олмер не мог собирать остатки их колец… Все мои допущения были сделаны не в рамках канона. И третье — отход от толкиновской метафизики, от толкиновского пути к богу через смирение и жертву. Да, Фродо проявляет героизм, жертвенность и готовность идти до конца, но при этом он просто делает то, что ему говорят. Ему сказали отнести кольцо в Мордор и бросить его в огонь — он пошел, донес и бросил. Он не является героем, формирующим смысл. А в «Кольце тьмы» нет героев, которые двигались бы в рамках предначертанного, всем приходится делать выбор, искать свой путь. Многим это пришлось не по душе.
— Ваш цикл «Об Упорядоченном» — в чем там основная идея?
— Ключевой конфликт — это выбор между предначертанным и тем, что ты считаешь правильным и нужным. Мои главные герои — боги равновесия, которые поняли, что сложнейшую систему миров, населенных людьми и другими мыслящими существами, невозможно удержать грубой силой и страхом. Можно только аккуратно подправлять наиболее вопиющие отклонения от нормы, как делает хороший садовник. Да, мы хотим избавить людей от горя, от страдания, сделать так, чтобы все были счастливы, но никакие божественные силы не способны сделать это в силу природы человека. Человек полон страстей и желаний, он хочет сам прокладывать свою дорогу, ошибаться, набивать шишки, вставать и идти снова. Чтобы сделать человека счастливым, нужно уничтожить все, что делает человека живым. Превратить его в муравья в идеальном муравейнике, где все работают, подчиняясь химическим медиаторам и заложенным в гены инстинктам. Но человек не может быть домашней скотиной, которую держат в стойле, и мои герои вынуждены с этим смириться.
— Если посмотреть с другой стороны, это о том, что возможности прогресса и просвещения не безграничны?
— Во многом да. Просвещение родилось из понятного бунта против церковных практик того времени, которые реально раздражали людей. Им казалось, что церковь — это и есть торгующие индульгенциями епископы, которые пируют и роскошествуют, пока народ голодает. Но просвещение вместе с грязной водой выплеснуло и ребенка. Оно поставило во главу угла даже не человека, а капризы человека. Просвещение сказало: «Ты, человек, есть мера всех вещей, поэтому все, что тебе взбрело в голову, прекрасно, велико и свято. Следуй своим желаниям и только так добьешься счастья». В результате мы получили то, что мы получили.
Если человек есть мера всех вещей и его желания есть альфа и омега, то все рано или поздно сведется к обретению комфорта и пребыванию в комфорте.
То, что мешает развлекаться и получать удовольствие от жизни, нужно отбросить. Возьмите любую страну, за исключением, может быть, беднейших стран Африки, и везде вы увидите одну и ту же картину: дети никому не нужны. Мы хотим весело провести тот краткий период времени, который нам отпущен, а после нас хоть потоп. Лично для меня это и есть прямые плоды просвещения. Дальнейшее — уже вопрос веры. Возможно, человечество просто должно прекратить свое существование в течение ближайших двухсот лет. Оно просто вымрет, и Земля будет крутиться вокруг Солнца, а где-то через 1 миллиард 300 миллионов лет Солнце взорвется, следуя неумолимым законам физики, и слизнет крошечный шарик, который мы называем планетой Земля.
— Плюс Студия начинает работу над фэнтези-игрой по вашей книге «Алмазный меч, деревянный меч». Как вам кажется, что в этой книге может стать основой для хорошей игры?
— За каждой большой игрой стоит большая история. В «Алмазном мече» это прежде всего история выборов, которые делают разные герои. История о том, как ненависть, испытываемая персонажами, поглощает их и превращает в орудие уничтожения. Эта ненависть воплощается в двух магических мечах, и, когда они сталкиваются, происходит высвобождение таких сил, которые способны разнести по кускам весь мир. В центре этой схватки — император Мельинской империи. Он пытается вырвать власть из рук магов — носителей древней силы, пытающихся обеспечить себе прекрасную жизнь за счет тех, кто этой силы не имеет. Это прямая отсылка к книге великого советского русского атлета Юрия Власова «Справедливость силы». Когда вы шаг за шагом учитесь, развиваетесь, тренируетесь, неважно, развиваете ли вы свои мышцы, разум или магические способности, с этим должно приходить и осознание того, что силу нужно использовать по справедливости. Вот об этом «Алмазный меч».
— Много ли вы сами играете?
— Я геймер, играл во все крупные тайтлы начиная с начала 1990-х, но сейчас, когда я много работаю в лаборатории, у меня, конечно, мало времени. Повезло, если удастся поиграть часок в выходные. В свободное время я в основном пишу.
— Из жанров вам больше всего нравится RPG?
— Да, я люблю погружение в мир, особенно фэнтезийный. Не люблю киберпанк и не играл в Cyberpunk 2077, а еще не проходил третьего «Ведьмака», потому что люди мне сказали: «Ты там утонешь». Я не мог себе это позволить, поэтому смотрел на YouTube прохождение — было интересно, как это сделано.
— А какие из последних игр могли бы назвать?
— Diablo 4. Я остаюсь поклонником классической World of Warcraft. Когда ее запустили, я радостно туда пришел. А там жуткий гринд, очень медленный прогресс, но, когда мимо вас проходит человек в лиловом эпике, вы на него смотрите, а все ему кланяются. Потому что он много в рейды ходит.
Фото: Арсений Несходимов для Кинопоиска