Ранние девяностые. Практику в столярной мастерской проходил – тогда в ПТУ на плотника учился. Мастерская – три человека: я, Стас, парень лет на двадцать пять, подающий надежды художник (кисти менял на рубанок, чтобы хлеб был), и Юрий Васильевич, мужик за пятьдесят, видавший виды.
Стас, помимо стружки, имел талант иного рода. Прямо в углу мастерской, под аккомпанемент дрели и циркулярки, он набивал тату. Аппарат – самопал: моторчик от магнитофона, гитарная струна, корпус от шариковой ручки. Но работал он чисто, клиенты шли.
Очередной визитёр принёс эскиз – тетрадный листок. На нём: паук, замерший в углу паутины. Ничего выдающегося, просто членистоногое. Но Юрия Васильевича картинка словно током ударила. Раньше он молча наблюдал, а тут – начал отговаривать парня: "Эх, сынок, не твоя это метка... Там, за колючкой, такие знаки *зарабатывают*. Да и кожу портить – зачем?" Уговорил. Парень ушёл, так и не став "холстом".
Мы со Стасом переглянулись. Что с дядей Юрой? Никогда не лез. Загадка. Допытываться – молчал. Пока вечером, после смены, не налил себе рюмку дешёвой водки. И тогда полилось:
"Брат у меня, Сергей, был. Старше. Мне шестнадцать – его по дури на зону упекли. Там в драке кого-то покалечил. Два года. Вернулся – не узнать. И до того был крут, а теперь – весь из себя блатной, феню ввернет, важничает. И... наколку привёз. На груди. Точь-в-точь как у твоего парня – паук в паутине. Мастер, видать, бил – жуть как живо вышло. Паук – как настоящий. Иногда казалось, лапки шевелятся, когда Сергей дышал.
Не успел обрадоваться – меня в армию. Два года. Вернулся – сразу к родителям. Мать накрыла стол, родню созвала. Вечером Сергей с работы пришёл... Я обомлел. Он всегда крепышом был, даже тюрьма не сломила. А тут – скелет, обтянутый кожей, сгорбленный. Будто не на пять лет старше, а на двадцать пять.
Мать потом шептала: Сергей чахнет. Скорую вызывали за последний год чаще, чем за всю жизнь соседской старухе. Подруга матери шептала про "порчу на смерть". Сам Сергей плевался: "Чушь!" Мать с подругой ездили по знахаркам – толку ноль. И наколку она ненавидела. Умоляла меня поговорить с братом: своди тату, сходи к бабке, хоть к врачу! Я согласился.
Позвал Сергея в баню. Дескать, давно не парились. Обрадовался. Думаю, там и уговорю.
Раздеваемся... И я вглядываюсь в ту наколку. Раньше она полгруди занимала. Теперь... расползлась. На всю грудь, даже на живот наползла! Говорю ему. Махнул рукой: "Такая же была, это я похудел". Спорить не стал, но знал – наколка РОСЛА. Убедился – дело в ней. Не порча, так что-то иное. Стал уговаривать: к врачу, к знахарке с матерью. Взъярился: "Мать тебя натравила! В дурку упечь? Работа тяжёлая, нервы!" На том и разошлись.
Через пару недель зовёт на рыбалку. Согласился. Но в ту субботу начальство объявило рабочим днём – не отпустили. Сергей не расстроился – поехал один. И... пропал. Заявление в милицию писали, но где искать? Место не обговаривали. Обычно на электричке ездили – мог сойти где угодно у любой речки или озера.
Уже отчаялись, когда звонок из милиции: "Приезжайте в морг. Опознать".
Приехали с матерью. Мент (следователь, наверное) ко мне: "Давай ты первый посмотришь. Мать побереги, вид... тяжёлый".
Зашли... Это был он. Сергей. Узнал не сразу. Тело – иссохший остов. И покрыто оно было... синей паутиной. Густой, как будто вены лопнули и застыли сетью. Только лицо чистое. А на впалом животе... сидел ТОТ САМЫЙ ПАУК. Весь такой же мерзко-реалистичный, только теперь казалось, что он ВПИЛСЯ в плоть."
Дослушав, мы со Стасом молча налили себе по полной. Молча и выпили.