Пролог с дождём и папкой с грифом “ШШ”
На Лубянке, утверждают сумасшедшие (и один архивист), до сих пор хранится папка с инициалами «ШШ». Документ датирован 1962 годом и, якобы, содержит расшифровки телефонных разговоров молодого актёра Театра Сатиры, в которых он говорит вещи, несовместимые с должностью... космонавта.
Погодите, космонавта? Да.
«Я не понимаю, — писал лейтенант, — зачем Ширвиндт каждый вечер звонит жене и говорит: “Сегодня я снова не полетел”».
Возможно, это была шутка. А возможно — нечто большее.
Но всё это — дымка вокруг одной из самых загадочных фигур отечественного театра и телевидения. Александр Анатольевич Ширвиндт. Не просто актёр. Не просто сатирик. Не просто интеллигент. А человек, которого забыть невозможно, даже если очень постараться. Он сам об этом позаботился.
Мастер фразы, убийца логики
Ширвиндт — это не просто артист. Это целая эпоха, с голосом, словно выжатым из старого самовара. С манерами, как у оперного дирижёра, сбежавшего в кабаре. Его фразы не цитируют — ими живут. Вот, к примеру:
«Умереть — не страшно. Страшно, что потом в театре вакансия откроется».
Кто ещё мог сказать это с выражением скучающего сфинкса и взглядом, в котором читается:
«А сейчас я добавлю ещё одну фразу, которая испортит вам ужин — и настроение на год».
Ширвиндт и театр: игра в четыре руки
🎭 «Это не театр, это — шахматный клуб, где пьянствуют!» — вспоминает один из актёров Театра Сатиры.
В театре его боялись. Не потому, что он был страшен — наоборот, он был опасно обаятелен. Руководя Сатирой почти два десятилетия, он говорил, что «театр должен быть как коньяк: крепким, тёмным и в меру дорогим». Под его руководством репетиции превращались в турниры по остроумию, а премьеры — в политические митинги под соусом водевиля.
Ширвиндт не боялся цензуры. Он заигрывал с ней. Иногда — в открытую. Однажды, после цензурной правки в пьесе, он просто вставил в текст:
«А теперь — сцена, которую вырезала цензура». И сыграл её молча. Под аплодисменты.
Голос, который смеётся, когда все молчат
Вы точно его слышали. Может быть, в лифте. Может быть, в «С лёгким паром». А может быть, в голове — после очередного бессмысленного разговора с начальником.
Голос Ширвиндта — это голос ленивой мудрости. Он будто знает всё, но ленится объяснять. В этом голосе — библиотека, сожжённая по пьянке, и лекция по абсурду, прочитанная ёжику на болоте.
«Один актёр, — рассказывал Юрий Яковлев, — однажды попытался пародировать Ширвиндта. Через две минуты он умер от стыда».
Его бой с телевидением (он победил, но был разочарован)
Если бы телевидение могло родить сына, он выглядел бы как Ширвиндт — с сигарой, портфелем из кожи крокодила и репликой:
«Что это вообще за передача?!»
В советских 70-х и 80-х он стал лицом интеллигентного юмора на грани дозволенного. Он не кричал, не кривлялся, не строил из себя «своего парня». Он смотрел в камеру, как в зеркало, и говорил:
«Государство должно заниматься тем, чем оно может. А не тем, что ему хочется. Это я про телевидение, если что».
Его эфиры вели к странным последствиям. Один из них, как утверждает режиссёр Плучек, однажды сорвал заседание в Министерстве культуры:
«Все смотрели Ширвиндта. А потом — друг на друга».
Мифы, слухи и один чемодан
Говорят, что у Ширвиндта был чемодан, в который он складывал купленные, но не раздаренные подарки. В нём были: серебряная фляжка, миниатюрная скульптура Дарвина, билет в Вену (неиспользованный) и письмо от Райкина с надписью:
«Ты не актёр. Ты — диагноз».
Этот чемодан после его ухода из театра пропал. Кто-то уверяет — сгорел. Кто-то говорит — украден фанаткой. А один бывший работник сцены утверждает, что чемодан сам ушёл. Уполз. Как символ эпохи, которой больше нет.
Свидетели Ширвиндта: живые показания
«Он мог заговорить камень. И убедить его в том, что тот — неудавшийся актёр», — Игорь Золотовицкий.
«У него был ум уставшего фокусника. Каждая шутка — как вытянутый кролик из шляпы, но уже с паспортом и ипотекой», — Александр Олешко.
«Когда он уходил, казалось, что из комнаты уходит человек, а остаётся только его сарказм. Который смотрит на тебя, как бухгалтер на любовницу», — Мария Миронова.
VIII. Ирония как броня и проклятие
Ширвиндт не мог не шутить. Даже в трагедии. Даже на похоронах.
В день, когда он хоронил близкого друга, он сказал:
«Ну что, артист ушёл в последний антракт. Думаю, сейчас он где-то спорит с Богом, у которого, кстати, ужасный вкус в драматургии».
Это не богохульство. Это — защита. Его юмор был не для смеха. Он был как каска — от взрывов реальности.
Эпилог. Без занавеса
Сегодня Александру Ширвиндту 90. Почти. А может быть, уже нет. Или ещё есть. Он ушёл со сцены. Но не ушёл из языка. Его интонации живут в каждом, кто пробует быть остроумным. Его паузы звучат между строк в устах тех, кто пытается «сыграть умного».
А сам он, возможно, сидит где-то в старом кресле, на даче под Звенигородом, смотрит в небо и думает:
«Вот опять облако. И ведь никто не потребовал у него справку».
А каким Ширвиндт остался в вашей памяти? Поделитесь своими мыслями в комментариях — возможно, именно ваша история откроет новую грань его многоликого образа.