Марина стояла у окна и смотрела на двор. Двор был стандартный — асфальт, три сиротливых клёна и ржавая скамейка, на которой каждое утро сидели две бабки с недоверием к миру и к себе.
Пятиэтажка, в которой она прожила последние двадцать лет, вызывала у неё эмоции, похожие на отношения с бывшим мужем: всё уже надоело, но съехать жалко. Квартира была её. Вернее, теперь их — её и Вовки, её взрослого, наглого сына, который после развода вдруг вспомнил, что мама — не просто человек, а бесплатный хостел.
— Мам, ты чего стоишь, как призрак коммунизма? — протянул голос Вовы из кухни. — Кофе сделать?
— Мне — валерьянку, — с тоской ответила Марина. — Или ипотеку погасить. На выбор.
Вова захихикал.
— Я бы с радостью. Но у меня всё в биткоинах.
— Да у тебя всё в подгузниках! — выкрикнула Марина, развернувшись. — Ты даже мусор выносишь, как будто это подвиг.
Он стоял в её халате. В её. Синий, с пятнами от томатного сока. Ещё бывший в нём варил борщ, когда изображал заботливого мужа. Тот самый борщ, из-за которого они однажды чуть не развелись ещё в двухтысячных. Ну как — “ещё”. Развелись они всё-таки в прошлом году. По-тихому. По обоюдному. Только ни хрена не по-дружески.
— Мам, ну не начинай. Я просто поживу немного, пока с Лерой не помиримся.
— А ты уверен, что Лера — это та, с кем надо мириться? А не я — та, с кем пора поссориться?
— Мам, ты драматизируешь, — Вова потёр шею, как будто там было написано объяснение его тупости. — Ну, я не хочу у Леры на шее сидеть. Её мама каждый день мне делает пассивно-агрессивные бутерброды. Вчера, например, был бутерброд с горчицей. Без хлеба. Просто горчица на салфетке.
Марина посмотрела на сына, как смотрят на пожилого пса, который нагадил в тапок — с жалостью, но уже без надежды.
— А у меня, значит, можно? — сухо бросила она. — У меня можно сидеть, есть, оставлять носки, пялиться в телевизор, как будто у тебя там личный офис.
Он кивнул, как ребёнок в песочнице, которому сказали, что теперь лопатка — его.
— У тебя — это другое. Ты — мама.
Марина закатила глаза так высоко, что почти увидела свои прошлые мечты.
— Нет, сынок. Я — женщина. С дипломом бухгалтера, двумя кредитами, и хронической усталостью от родственных манипуляций. А ещё у меня новая жизнь. Без мужиков и без твоих разводов.
Тут в дверь позвонили.
— О, Лерка, наверное, за вещами. — Вова обрадовался, как будто кто-то принёс ему справку, что он опять женат.
Но в дверях стояла не Лера.
Там стояла она.
Свекровь.
— Ну здрасьте, Мариш. Я тут на пару деньков, Вовка сказал, ты не против! — прогремела свекровь её бывшего.
Марина замерла.
— Что значит "пару деньков"? — с трудом выговорила она.
— Ну… Может недельку, — весело добавила Татьяна Григорьевна, скидывая чемодан в коридор. — У меня ж внук тут! Мне с ним надо наладить душевный контакт! А ты не переживай, я скромная. Холодильник делить не буду — у меня гастрит.
— Так гастрит — это как раз когда делят, — прошептала Марина и отошла от двери, чувствуя, как её личное пространство сжалось до размера кружки.
Через полчаса кухня превратилась в зону семейного насилия. Морального.
— А ты чего так похудела, Мариш? Или это теперь мода — как кость в платке? — с улыбкой сказала Татьяна Григорьевна, заливая в чай больше сахара, чем Марина видела за последний год.
— Спасибо за заботу, — сдержанно ответила Марина, потирая виски. — Но я просто перестала есть после девяти. И после общения с бывшими родственниками.
— Ах ты, язва! — хихикнула старуха. — Прям как в молодости!
— Ну, тогда я хотя бы жила в своей квартире. Без гостей. И без гастритов.
Вечером Марина попыталась поговорить с Вовой наедине. Он лежал в ванной и делал вид, что слушает музыку. По факту — просто прятался.
— Вова, у нас тут что? Санаторий? Или квест по выживанию?
— Мам, ну ты же понимаешь… Бабушка скучает. У неё там в деревне один кот и сквозняк. Ей тяжело. Я не могу ей отказать.
— А мне можно? Мне можно отказать, да?
Он молчал.
И тогда Марина пошла и сделала то, что раньше никогда бы не сделала.
Она позвонила бывшему мужу.
— Серёжа, привет. Скажи мне, ты с ума не сошёл?
— Эээ… Привет. Это ты?
— А кто ещё может в десять вечера звонить, чтобы пожаловаться на твою мать?
— Ох... Что она там натворила?
— Да ничего. Просто живёт у меня. Вместе с твоим сыном. Я тут подумала, может, ты к себе их заберёшь?
— Ты хочешь, чтобы я... кого?
— Твою маму. И твоего сына. Пока они меня не превратили в святую мученицу с дуршлагом на голове.
Он рассмеялся.
— Да ну, Марин, не преувеличивай.
— Серёжа, хочешь, я тебе скину видео, где твоя мама моет мой блендер с мылом для собак, потому что "пена лучше"? Или где она рассказывает моему телевизору, что я ведьма?
— Ладно… — он выдохнул. — Я с ней поговорю. Но ты же понимаешь — она долго не задержится.
— У меня терпение тоже не вечное. Это квартира — мой последний островок свободы. Мне даже тараканы уже по привычке салютуют.
После разговора Марина вышла на кухню. Татьяна Григорьевна уже резала салат. Огурцы — толсто, небрежно. Как будто пыталась отомстить им за всё зло мира.
— Ты куда звонила, Мариш? — спросила она без тени улыбки.
Марина взглянула прямо.
— Серёже. Я считаю, вы слишком комфортно себя чувствуете в моём доме.
— Ах, вот как. — свекровь хмыкнула. — Ну ничего. Я ему тоже кое-что скажу. Пусть узнает, как ты живёшь. Тут атмосфера — как в фильме ужасов. Всё кричит: “Скоро будет скандал”.
Марина резко подошла к холодильнику, достала бутылку минеральной воды, открыла и сказала:
— Тогда пусть фильм закончится хэппи-эндом. Вы уедете. Сами. Завтра.
И ушла в комнату, закрыв за собой дверь.
Но не успела дойти до кровати, как услышала за дверью:
— Ты слышал, Вовчик? Мы ей мешаем. Она нас выгоняет.
— Мам, ну ты же знаешь… она просто… устала.
— Устала она. От кого? От жизни? Или от нас? Что за времена пошли: родной сын — как квартирант, мать — как чемодан без ручки.
— Мам…
— Не мамкай. Я ведь помню, как мы её на даче спасали от ос. А теперь, видишь, мешаем. Пусть сидит в своей коробке, с углами и тишиной. Одинокая королева трёхкомнатной тоски.
Марина прижалась к двери.
И поняла, что завтра действительно всё изменится.
В какую сторону — не знала.
Но точно знала одно: её дом — это не проходной двор. И не музей семейных претензий.
С утра в квартире стояла тишина. Настороженная. Как перед грозой. Только кофемашина гудела — старая, как воспоминания, и упрямая, как бывший.
Марина стояла у раковины, чистила мандарин и думала:
"Может, правда всё бросить? Сдать квартиру, уехать в Ярославль. Или хотя бы в душ. Подальше от этого цирка."
На кухне восседала Татьяна Григорьевна. В халате с тигром. Читала газету, как будто в 1993-м. Без телефона, без разговоров. Просто газета и недовольное сопение — настоящий аналоговый упрёк.
— Доброе утро, — натянуто сказала Марина, вытирая руки.
— Доброе оно, когда без сюрпризов, — ответила свекровь и отложила газету. — Я вот, например, проснулась — а у меня подушка пахнет… духами. Не моими.
Марина кивнула:
— Угу. Это мои. Я их не надевала. Я ими — вещи душу. Иногда. Особенно после визитов родственников.
Татьяна Григорьевна вздохнула:
— Знаешь, Марина… У тебя в доме холодно. Как в сердце.
— А у вас в речи — драма, как на “России 1”, — спокойно ответила Марина и села напротив. — Вы приехали “на пару дней”. Уже неделя. Может, определимся с планами?
— Мои планы простые: я не хочу жить одна, как выброшенная кофта. Мне хочется семьи, тепла. У меня сын здесь. Внук будет. Жить вы будете с ним, хочешь ты того или нет.
Марина подняла бровь:
— Прошу прощения, а ты с кем сейчас разговариваешь — с заложницей или с кандидатом в домработницы?
Тут вбежал Вова. В наушниках, в футболке с дыркой и с хлебом в руках.
— Девочки, не ссорьтесь. Я тут кое-что подумал… — начал он, жуя.
— Это опасно, — вставила Марина.
— Я серьёзно! Я поговорил с Лерой. Мы вроде как… решили попробовать снова.
— Господи, опять? — вздохнула Марина. — А я тут только начала радоваться, что ты перестал пить чай из моей кружки.
— Мам, ну правда! Я хочу к ней вернуться. Но… не могу оставить бабушку.
— А вот это уже ваши семейные качели, Вовочка. — Марина встала. — Я больше не буду жертвовать своим комфортом ради чьей-то нерешительности.
— Ты серьёзно? — он отступил. — Мам, ну ты ведь всегда нас принимала. Мы семья!
— Слово “семья” не должно звучать, как угроза. — Она взяла свою чашку. — Я не гостиница. И не “запасной аэродром”. Я человек. С нервами. Которые, между прочим, уже в ипотеке.
Свекровь поднялась.
— Вот оно, настоящее лицо! Выгнать старуху! Позорище! А я ведь защищала тебя, когда Серёжа говорил, что ты сухарь. Что у тебя душа, как счёт в Сбербанке — нулевая. А я говорила: “Нет! Она просто осторожная…”
— Осторожная? — Марина повернулась. — Я просто была глупая. Позволяла вам садиться на шею и болтать ногами. А теперь хватит. Все — взрослые. У всех — ключи от жизни. Воспользуйтесь, откройте свои двери. Не мои.
— Мама, ну ты же понимаешь… — жалобно начал Вова. — Это временно. Я же с ней снова начну. С Лерой. Там как-то... уютно. А здесь…
— Здесь порядок, — холодно сказала Марина. — И никто не оставляет носки на столе.
В комнату зазвонил телефон.
Марина пошла — подняла.
— Да, Сергей. Что?.. Сейчас?..
Она медленно повесила трубку.
— Приехал. У подъезда стоит.
— Кто? — хором спросили Татьяна и Вова.
— Твой отец, Вова. И твой сын, Таня. Забирает вас обоих.
Повисла пауза. Затянутая, неловкая.
— Он что, с ума сошёл? — прошептала свекровь. — Я ему такое устрою…
— Не устроишь, — спокойно сказала Марина. — Потому что я сказала ему, что ты тоскуешь. Что ты одинока. Что тебе нужно быть ближе к семье. К родной. А не к бывшей.
Татьяна Григорьевна зло засопела. Потом резко выпрямилась.
— Ну и ладно. Поживу с Серёжей. Он у меня хоть человек. А не... автомат с кофе и претензиями.
— Вот и прекрасно. — Марина кивнула. — Сына забери. И тапки свои. Он твой. Тоже бывший.
Татьяна хлопнула дверцей шкафа, собрала свои вещи. Чайник звякнул, как на похоронах. Вова шмыгнул в ванную — и оттуда вылез с вещами в рюкзаке. Было видно, что ему и стыдно, и грустно, и… немного полегчало.
— Мам… — тихо сказал он. — Прости. Я просто… всё как-то не так вышло.
— Вышло так, как я позволила. — Марина поправила волосы. — Больше не позволю.
Они вышли. Хлопнула дверь.
Тишина. Чистая. Настоящая. Тёплая.
Марина поставила чайник.
Села. Смотрела в окно.
На скамейке опять сидели бабки. Одна трясла газетой, другая рылась в сумке. Всё как всегда.
Но внутри у неё — что-то было по-новому.
Телефон загудел.
СЕРГЕЙ (бывший)
Сообщение:
"Марин, если хочешь, заеду позже. Просто поговорить. Нормально. Без матери."
Она усмехнулась.
"Без матери" — это почти как «без последствий». Или «без сахара». Становится легче, но не факт, что вкусно.
Но пальцы сами набрали:
— Заезжай.
Марина накрывала на стол как на допрос: всё строго, симметрично, с подозрением. Даже хлеб нарезала так, будто каждую корочку готова была использовать как доказательство в суде.
Сергей приехал без цветов. Зато с бутылкой красного. И в новой рубашке, купленной, вероятно, по акции "Верни жену — получи скидку". Он выглядел прилично. Старше. Но прилично.
— Привет, — сказал он, входя. — Без матери. Как просила.
— Какой ты у нас исполнительный, — усмехнулась Марина, жестом приглашая на кухню. — Раньше бы так...
Он сел, опустив плечи. Смотрел в стол. Тот молчал. В отличие от них.
— Марин, я хотел... поговорить по-человечески.
— Ммм, как интересно. — Она отпила чай. — А как это? Без упрёков? Без "а помнишь, как я"?
Он нервно хохотнул:
— Ну, если хочешь, можем с упрёками. Я умею. Я ж мужик после пятидесяти — у нас все упрёки отложены, как деньги в матрасе.
— У тебя и деньги в матрасе были. Только матрас в итоге остался у твоей любовницы.
— Марин, я не за этим…
— А зачем?
Он замолчал. Марина смотрела на него, как на документ с мелким шрифтом. Знаешь, что важный, но читать не хочется.
— Знаешь, я тут подумал… — начал он, отводя взгляд. — Может, мы всё зря тогда закончили. Много лет вместе. Дом, сын, привычки…
— Ага. Привычка изменять, привычка сбегать, привычка молчать, когда надо говорить. Такие привычки не лечатся.
Он покачал головой:
— Я не святой, да. Но, может быть, это шанс. Ну, ты сейчас одна, я один… Жизнь ведь не заканчивается после пятидесяти, да?
Марина встала. Медленно. Спокойно.
— Да. Не заканчивается. Но у меня она только началась. И вот теперь, когда все "гости" уехали, я наконец могу дышать. Ты понимаешь, что я сейчас впервые за год проснулась без ощущения, что мне кто-то дышит в шею?
Сергей встал тоже. Уже неуверенно. По-стариковски.
— Я просто… Я скучал, Марин.
— А я — нет. — Она посмотрела прямо. — Понимаешь, Серёж, раньше я боялась одиночества. А потом поняла, что хуже — это быть среди своих и чувствовать себя чужой.
Он выдохнул.
— Понятно.
— Нет, не понятно. Ты думаешь, ты пришёл, и я снова стану твоей "Маришей", той, что гладила тебе рубашки, пока ты гладил чужие бёдра? Ты серьёзно?
Сергей бросил взгляд на окно.
— Я просто хотел сказать, что я тебя ценю.
— Поздно. — Она подошла к двери и открыла. — Сергей, ты хороший отец. Иногда. Но как муж… тебя бы я больше не выбрала. Даже из списка "срочно, крайний вариант, эвакуация".
Он застыл.
— То есть, ты…
— Нет. Я тебя не жду. Не скучаю. И не хочу. Я хочу покоя. Хочу, чтобы в моём доме больше не было постоянного ощущения, что я — лишняя в собственной жизни.
Он кивнул. Помолчал. И ушёл.
Марина закрыла дверь. Осталась одна. Прислонилась к косяку. Плакать не хотелось.
Наоборот — было как-то… тихо.
Как будто только что вынесли старый шкаф, в котором хранились все воспоминания, претензии и обиды. Стало пусто. И просторно.
Телефон загудел. СМС.
Вова:
"Мам, ты молодец. Я понял. С Лерой снова не вышло. Но мне уже не нужно к тебе. Я снял комнату. Спасибо за всё. Прости."
Марина усмехнулась.
"Вот теперь — тишина. И новая глава. С чистого листа. Без скобок. Без пояснений."
Она достала новую чашку.
Белую. Без рисунков. Только она и чай. И утро. Без гостей. Без сквозняков. Без прошлого.
Конец.