Пустота имеет свой звук. Это не тишина. Тишина — это просто отсутствие шума. Пустота — это гул на самой низкой частоте, который не слышишь ушами, а чувствуешь всем телом. Он проникает сквозь одежду, кожу, кости и оседает где-то глубоко в груди холодным, тяжелым комом. Наш геологический лагерь, затерянный в безлюдной тундре Кольского полуострова, был эпицентром этого звука. Три вагончика, дизель-генератор и рация, которая уже неделю молчала, — крошечный, хрупкий островок цивилизации в безбрежном океане мха, камней и низкого, свинцового неба.
Нас было трое. Борис, начальник партии, — кряжистый, обветренный мужик за пятьдесят, для которого тундра была вторым домом. Он редко говорил, но каждое его слово было весомым, как валун. Павел, молодой техник, почти мальчишка, попавший сюда за «длинным рублем» и романтикой Севера, которая испарилась в первую же неделю, оставив после себя только тоску и страх в его вечно испуганных глазах. И я, Артем, геолог. Я был где-то посередине: уже не новичок, но еще не прожженный циник, как Борис. Я любил эту суровую, первозданную красоту, но сейчас, когда до прилета вертолета оставался почти месяц, а рация молчала, эта красота начала показывать свои клыки.
Проклятие началось не с крика или крови. Оно началось с тишины. С той самой минуты, когда мы поняли, что Павел исчез.
Мы ужинали в вагончике-столовой. Дизель тарахтел за стеной, ветер завывал, раскачивая нашу металлическую коробку. Павел сказал, что выйдет на пару минут «до ветру». Прошло десять минут, потом двадцать. Борис, дожевав свой кусок тушенки, хмуро посмотрел на дверь.
— Куда его черти понесли?
Он накинул бушлат и вышел. Вернулся почти сразу, один. Его лицо, обычно непроницаемое, как гранит, было встревоженным.
— Нет его.
Мы выскочили наружу. Ледяной ветер тут же вцепился в лицо тысячей иголок. Мир вокруг был серо-белым, без единого ориентира. Только наша маленькая база и бесконечная, волнистая равнина, уходящая в сумерки. Мы кричали, надрывая глотки, пока наши голоса не растворились в вое ветра. Мы прочесывали окрестности, освещая путь фонарями, их лучи выхватывали из темноты только камни, покрытые лишайником, и низкорослый, скрюченный кустарник. Ни следов, ни ответа. Павел просто растворился.
— Медведь, — коротко бросил Борис, когда мы, замерзшие и отчаявшиеся, вернулись в вагончик. — Шатун проснулся. Утащил.
Но в его голосе не было уверенности. Мы оба знали, что медведь оставил бы следы. Кровь, клочки одежды, борьбу. А здесь не было ничего. Только пустота, которая поглотила человека.
Следующие три дня превратились в вязкий, серый кошмар. Мы почти не разговаривали. Борис целыми днями пытался оживить рацию, матерясь сквозь зубы. Я механически обрабатывал пробы, но мысли мои были там, в холодной пустоте. Я представлял, как Павел, один, без еды и огня, замерзает под этим безразличным небом. Чувство вины грызло изнутри. Мы должны были искать дольше, идти дальше. Но куда идти в этой бесконечности?
А на четвертый день он вернулся.
Я вышел из своего вагончика, чтобы долить солярки в генератор, и увидел его. Он стоял метрах в ста от лагеря, просто стоял и смотрел на меня. Это был Павел, но в то же время не он. Он был страшно истощен, его одежда висела на нем, как на вешалке. Но не это было самым страшным. Страшными были его глаза. В них не было ни радости спасения, ни страха. Только лихорадочный, горячечный блеск и какая-то глубинная, всепоглощающая боль.
— Паша! — закричал я, бросаясь к нему.
Он не двинулся с места. Когда я подбежал, он медленно поднял на меня взгляд, и я отшатнулся. От него пахло землей, гнилью и еще чем-то — сладковатым, тошнотворным запахом, который я не мог определить.
— Я… заблудился, — прохрипел он. Голос был чужим, надтреснутым. — Ел… ягоды.
Борис выскочил из своего вагончика с ружьем наперевес, но, увидев Павла, замер. Мы затащили его в столовую. Он набросился на еду с животной жадностью, глотая куски, не жуя, давясь и снова запихивая в рот. Но казалось, еда проваливалась в бездонную пропасть. Он съел три банки тушенки, буханку хлеба, но его глаза оставались такими же голодными и полными боли.
Ночью я проснулся от странного звука. Глухой, ритмичный хруст. Я выглянул в окно и увидел Павла. Он сидел на корточках у своего вагончика и грыз собственные пальцы. Не кусал, а именно методично грыз, как собака грызет кость, с тем же сухим, костяным хрустом. Кровь текла по его рукам, капала на мерзлую землю, но он, казалось, не замечал этого. Он был полностью поглощен этим процессом, и в его глазах плескалась все та же мука.
Утром он жаловался на страшную боль в животе.
— Горит… всё горит, — шептал он, скрючившись на койке. — Будто там дыра… пустая, огненная дыра.
Борис осмотрел его. Ни температуры, ни других симптомов. Но когда он попытался прощупать живот Павла, тот закричал так, что у меня заложило уши. Это был не крик боли. Это был вопль существа, которое находится за гранью любых человеческих страданий.
С этого момента ад стал нашей обыденностью. Павел перестал быть человеком. Он стал воплощением вечной, неутолимой агонии. Он почти не спал. Ночами он бродил по лагерю, издавая тихие, стонущие звуки, или сидел и раскачивался, впиваясь ногтями в свой живот. Его тело начало меняться. Он худел с каждым днем, но это была не обычная худоба. Его кожа приобрела сероватый, пергаментный оттенок, а конечности, как мне казалось, стали длиннее и тоньше. Он напоминал рисунок человека, сделанный углем и жестоко растертый.
Мы находили вокруг лагеря трупики леммингов и полярных куропаток. Они не были съедены. Они были разорваны на части с какой-то исступленной яростью, будто нечто пыталось не насытиться, а просто заглушить свою боль чужой смертью. Борис запер ружье в своем сейфе и спрятал все ножи. Мы жили в одной клетке с хищником, который сходил с ума от пытки, происходящей внутри него самого.
Развязка наступила через неделю. Я проснулся от грохота и дикого, нечеловеческого воя. Выскочив из вагончика, я увидел чудовищную картину. Павел был в нашей продуктовой кладовой. Он не ел. Он уничтожал. Он рвал мешки с крупой, топтал банки с консервами, размазывал по стенам сгущенку и масло. Его лицо было искажено гримасой такой муки, что я невольно попятился. Он не пытался утолить голод. Он пытался уничтожить саму возможность еды, которая не приносила ему облегчения, а лишь напоминала о его проклятии.
— Прекрати! — заорал Борис, подбегая к нему.
Павел обернулся. И в этот момент я увидел, как остатки человеческого в нем окончательно умерли. Его глаза были двумя черными провалами, полными ледяного огня. Он издал низкий, гортанный рык, и его живот под рубашкой будто втянулся внутрь, коллапсировал, превращаясь в темную, неестественную впадину. Он бросился на Бориса.
Это не было дракой. Это было избиением. Существо, которое раньше было Павлом, двигалось с невероятной скоростью и силой. Оно не кусало, не рвало когтями. Оно било. Ломало. Оно вбивало Бориса в мерзлую землю, и с каждым ударом из его груди вырывался стон, похожий на звук ломающегося дерева. Я застыл, парализованный ужасом. Я видел, как существо склонилось над обмякшим телом Бориса, как оно вцепилось зубами в его плечо. Я слышал хруст и чавканье.
И я увидел, как на долю секунды гримаса агонии на лице монстра исчезла. Ее сменило выражение почти блаженного покоя. Он замер, прикрыв глаза, словно прислушиваясь к внутренней тишине. Но это длилось лишь мгновение. Затем его тело снова свела судорога, еще более страшная, чем прежде. Боль вернулась, усиленная стократ. Он издал душераздирающий вопль, в котором смешались ярость, отчаяние и невыносимая мука, и, отшвырнув тело Бориса, бросился прочь из лагеря, в серую мглу тундры.
Я остался один.
Один на один с трупом, молчащей рацией и знанием того, что где-то там, в пустоте, бродит существо, которое когда-то было моим другом. Существо, для которого убийство и каннибализм — не цель, а лишь короткая, отчаянная попытка заглушить вечную пытку. Доза обезболивающего.
Следующие дни я провел, как в бреду. Я затащил тело Бориса в пустой вагончик и запер его. Сам я забаррикадировался в столовой. Я заколотил окна досками, подпер дверь столом. Я не спал. Я сидел в темноте с ледорубом в руках и слушал. Слушал гул пустоты.
Он начал приходить по ночам. Я не видел его, только слышал. Сначала это был тихий плач за стеной. Плач Павла. Он звал меня по имени, просил помочь, говорил, что ему очень больно. Я сидел, вцепившись в ледоруб, и слезы текли по моим щекам. Я знал, что это ловушка. Но часть меня хотела открыть дверь и обнять его, утешить, как ребенка.
Потом плач сменился яростью. Он начал царапать стены, скрестись в дверь. Звук был таким, будто огромный зверь пытается прогрызть себе путь сквозь металл. Затем он начал приносить мне «дары». Утром я находил под дверью разорванных на куски песцов и птиц. Он не ел их. Он оставлял их для меня. Он не хотел меня убить. Он хотел, чтобы я стал таким же. Чтобы я разделил его проклятие. Или, может, он просто хотел, чтобы рядом был кто-то, кто понимает его боль.
Самым страшным был голод. Не его, а мой. Еда в моем вагончике кончилась на второй день осады. Я пил талую воду, но голод становился физической болью, тупой и ноющей. И я начал понимать его. Не проклятие, нет. Но я начал понимать отчаяние, на которое способен живой организм, когда голод становится единственной реальностью. И в самые темные часы, слушая его скрежет за дверью, я ловил себя на мысли: а что, если?.. Что, если он прав? Что, если это единственный выход?
Кульминация наступила на пятую ночь. Ветер стих. Наступила абсолютная, мертвая тишина. Я знал, что это затишье перед бурей. Я сидел, прижавшись спиной к двери, и вдруг услышал его дыхание. Прямо за тонкой металлической обшивкой. Хриплое, прерывистое. А потом он заговорил. Голосом Павла. Тихим, разумным, полным бесконечной усталости.
— Артем… я больше не могу. Эта дыра… она съела все. Мои кишки, мой желудок… Я гнию изнутри, Артем. Я чувствую, как она жрет мои кости. Пожалуйста. Открой. Мне нужна всего минута покоя. Всего одна.
И в этот момент дверь содрогнулась от удара чудовищной силы. Металл прогнулся внутрь. Еще удар. Доска, которой я подпирал дверь, треснула. Я видел, как в щель просунулись длинные, серые пальцы с обломанными, почерневшими ногтями.
Я закричал. Это был крик не страха, а ярости. Ярости на эту тундру, на это небо, на эту тварь, которая украла моего друга и теперь хотела украсть мою жизнь. Я схватил ледоруб. Когда дверь с оглушительным скрежетом слетела с петель, я уже был готов.
Он стоял в проеме, черный силуэт на фоне серого ночного неба. Он был выше, чем я его помнил, его тело было неестественно вытянутым и худым, словно его растянули на дыбе. Он шагнул ко мне, протягивая свои страшные руки. В его глазах-провалах горел огонь вечной агонии.
Я не думал. Я ударил. Острие ледоруба вошло ему в грудь с глухим, мокрым звуком. Он даже не покачнулся. Он посмотрел на рукоятку, торчащую из его тела, а потом на меня. И в его взгляде не было злобы. Только удивление и… благодарность?
Он сделал еще один шаг. Я ударил снова, целясь в голову. Он отшатнулся, и я увидел, как на его лице, на этом пергаментном, сером лице, проступило что-то человеческое. Уголки его рта дрогнули в подобии улыбки.
— Спасибо… — прошептал он, и из его горла вместо слов вырвался тихий, облегченный вздох.
И он рухнул на пол.
Вертолет прилетел через два дня. Меня нашли в состоянии крайнего истощения и нервного срыва. Официальная версия: Борис и Павел погибли в результате нападения медведя, а я чудом выжил, забаррикадировавшись в вагончике. Я не стал спорить. Кому я мог рассказать правду? Что я убил своего друга, превратившегося в чудовище из древних легенд?
Я выжил. Я вернулся в город, к людям, к теплу и свету. Но я никогда не смогу забыть тот гул пустоты. Я навсегда остался там, в холодном вагончике, прислушиваясь к скрежету за дверью. Иногда, проходя мимо бездомного, жадно глотающего кусок хлеба, или видя в новостях репортажи о голодающих странах, я чувствую фантомный холод. Я знаю, что такое настоящий голод. Это не когда пуст желудок. Это когда пустота внутри тебя начинает пожирать твою душу. И нет на свете такой еды, которая могла бы ее насытить. Я спасся, но часть меня умерла там, в тундре, убитая не монстром, а состраданием к нему. И эта смерть оказалась страшнее любой другой.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#СтрашныеИстории #Крипипаста #Выживание #Вендиго