— Нет, вы это слышали? Слышали, что она сказала? — голос Галины Павловны, дребезжащий от плохо скрываемой ярости, вонзился в тишину кухни, как ржавый гвоздь. — Ей, видите ли, ремонт наш не нравится! Королеве!
Анатолий Иванович, её муж, грузно ворочаясь на венском стуле, который жалобно скрипел под его весом, багровел на глазах. Его кустистые седые брови сошлись на переносице, образуя грозную складку.
— Приживалка. Взяли девку из провинции, на двенадцать лет моложе сына, думали, благодарна будет по гроб жизни. А она вон как — характер показывает.
Вика стояла, вцепившись пальцами в холодную мраморную столешницу. Ей было тридцать шесть, и последние десять лет она отчаянно пыталась стать своей в этой семье. Пыталась угодить, подстроиться, быть удобной, незаметной, идеальной невесткой. Но каждый раз натыкалась на эту глухую, непробиваемую стену из презрения и вечного недовольства.
— Галина Павловна, я не говорила, что мне не нравится, — тихо, но стараясь придать голосу твёрдость, произнесла она. — Я лишь сказала, что, возможно, не стоит сносить стену между гостиной и кухней. У нас однокомнатная квартира, и…
— «У нас»? — передразнила её свекровь, едко скривив тонкие губы. — Деточка, «у нас» — это в твоей деревне, откуда тебя Женечка наш вытащил. А это — квартира нашего сына! И мы, его родители, получше знаем, как тут всё обустроить для нашего комфорта.
Комфорта. Это слово прозвучало как приговор. Две недели назад свёкры заявились к ним без предупреждения, с двумя огромными чемоданами на колёсиках и решительными лицами. «Мы продали свою трёшку, — с порога объявил Анатолий Иванович, отодвигая опешившую Вику в сторону. — Хватит на старости лет одним куковать. Будем жить с сыном. С семьёй».
Вика тогда потеряла дар речи. А её муж, сорокавосьмилетний Евгений, её Женя, её опора и защита, лишь растерянно улыбнулся и пробормотал:
— Мам, пап, ну что же вы… Надо было хоть позвонить…
— А сыну родному теперь записываться на приём нужно, чтобы родителей увидеть? — тут же взвилась Галина Павловна, картинно прижимая руку к сердцу. — Дожили!
И вот уже две недели их уютная, выстраданная в ипотеке однокомнатная квартира превратилась в поле битвы. Свёкры спали на новом раскладном диване в единственной комнате, которую Вика с такой любовью обставляла, превратив её в оазис спокойствия. Теперь этот оазис был завален их вещами, пах валокордином и старческим недовольством. Апогеем стал сегодняшний день, когда Анатолий Иванович, вооружившись рулеткой, заявил, что будет ломать стену.
— Мы хотим пространство! — вещал он, размахивая руками. — Сделаем студию! Поставим тут нашу мебельную стенку «Бухарест», телевизор большой повесим. А то у вас что? Клетка какая-то, а не квартира.
— Но… это несущая стена, — пролепетала Вика, чувствуя, как холодеют кончики пальцев. — Её нельзя трогать. Это незаконно и опасно для всего дома.
— Ой, посмотрите на неё, инженер нашлась! — фыркнула свекровь. — Мой Толя тридцать лет на заводе директором отработал, он что, по-твоему, не разбирается, какая стена несущая, а какая нет? Не учи учёного!
Евгений, который до этого момента молчаливо пил чай, наконец-то вмешался. Но его вмешательство было похоже на попытку потушить лесной пожар стаканом воды.
— Пап, ну правда, давай не будем торопиться. Нужно всё согласовать, получить разрешение…
— Разрешение? У кого? У неё? — рявкнул отец, ткнув в сторону Вики толстым пальцем. — Ты, сын, совсем под каблук залез? Слово поперёк сказать не можешь? Мы тебя не так воспитывали!
— При чём тут Вика? Есть законы, правила…
— Для нас главный закон — это семья! — отрезала Галина Павловна. — А семья должна держаться вместе. Мы с отцом тебе жизнь дали, ночей не спали, последнее отдавали, чтобы ты, Женечка, на ноги встал, инженером стал, в люди выбился! А теперь, когда нам самим помощь нужна, ты нас законами попрекаешь?
Это был её коронный приём. Манипуляция чувством вины, отточенная до совершенства за десятилетия. Вика видела, как сникли плечи мужа, как виновато он опустил глаза. Он снова попался на этот крючок.
— Мам, ну что ты такое говоришь… Никто вас не попрекает. Просто… это и Викина квартира тоже. Мы её вместе покупали.
— Вместе? — хохотнул Анатолий Иванович. — Не смеши мои седины. Что она там вложила? Свои три копейки, что за рисование цветочков получает? Основной взнос мы тебе дали! Мы! Так что и прав у нас тут побольше, чем у некоторых.
Вика замерла. Это была ложь. Наглая, беспардонная ложь. Да, его родители дали им на первый взнос, но это было десять лет назад, и сумма по нынешним меркам была смехотворной. Всю остальную ипотеку они с Женей тянули вдвоём, отказывая себе во всём. Последние пять лет, когда её фирма по ландшафтному дизайну раскрутилась, её доход был даже больше, чем у мужа. Она молча платила за ремонт, покупала мебель, создавала уют, который сейчас безжалостно разрушали.
— Это неправда, — голос Вики зазвенел от подступающих слёз обиды. — Мы платили вместе. И вы это прекрасно знаете.
— Ах, она ещё и спорит! — Галина Павловна всплеснула руками. — Женя, ты посмотри на свою жену! Она обвиняет нас во лжи! Нас, твоих родителей! Стариков! Может, у нас уже и с памятью плохо, по-еёному? Может, нам пора в дом престарелых, чтобы не мешать её величеству?
Она схватилась за сердце, тяжело задышала, её лицо приняло страдальческое выражение. Анатолий Иванович тут же подскочил к ней, засуетился.
— Галочка, тебе нельзя волноваться! Сядь, выпей воды. Вот, видишь, сын, до чего твоя жена мать доводит? У неё же сердце больное! А если приступ? На её совести будет!
Женя метнулся к матери, протягивая ей стакан с водой.
— Мамочка, успокойся, пожалуйста. Вика, ну зачем ты так? Извинись перед мамой.
Вика смотрела на эту сцену, и внутри неё что-то обрывалось. Словно тонкая нить, которая все эти годы удерживала её терпение, с треском лопнула. Она увидела всё как на ладони: дешёвый спектакль, разыгранный двумя опытными манипуляторами, и своего мужа — нерешительного, слабого, готового принести её в жертву ради собственного спокойствия.
— Извиниться? — переспросила она, и в её голосе появились новые, ледяные нотки. — За что? За то, что я сказала правду? За то, что я не хочу, чтобы в моём доме ломали стены и врали мне в лицо?
Она выпрямилась, подняла голову и посмотрела прямо в глаза свекрови, которая на мгновение даже забыла «изображать» сердечный приступ.
— Хватит, — сказала Вика. — Этот цирк окончен.
— Что-о-о? — выдохнула Галина Павловна.
— Я сказала, хватит, — повторила Вика, чувствуя, как по венам разливается странная, холодная ярость. — Вы не будете здесь жить. И вы не будете ломать здесь стены. Завтра же вы соберёте свои вещи и съедете.
В кухне повисла звенящая тишина. Даже скрипучий стул под Анатолием Ивановичем замолк. Евгений смотрел на жену так, словно видел её впервые.
Первым опомнился свёкор. Его лицо из багрового стало пунцовым.
— Ты… ты что себе позволяешь, соплячка?! — проревел он, вскакивая на ноги. — Ты кто такая, чтобы нас из дома нашего сына выгонять?!
— Это и мой дом тоже! — отчеканила Вика, удивляясь собственной смелости. — Я такая же собственница, как и ваш сын! И я против вашего здесь проживания! Вы отравляете нам жизнь, вы разрушаете нашу семью!
— Семью? — взвизгнула Галина Павловна, её болезнь как рукой сняло. — Да это ты её разрушаешь! Ты настроила сына против нас! Околдовала его, вертихвостка! Женя, скажи ей! Скажи ей, кто здесь хозяйка!
Все взгляды устремились на Евгения. Он стоял, бледный, растерянный, переводя взгляд с разъярённых родителей на свою решительную жену.
— Мам, пап… Вика… Давайте… давайте всё обсудим спокойно, — промямлил он.
— Не о чем тут больше разговаривать! — отрезала Вика. — Я всё сказала. Либо они, либо я. Выбирай, Женя.
Она развернулась и, не глядя больше ни на кого, вышла из кухни. Она прошла в прихожую, схватила свою сумочку и ключи от машины. Ей нужно было дышать. Нужно было уехать отсюда, пока она не взорвалась.
— Ты куда? — крикнул ей в спину муж.
— Туда, где меня не унижают! — бросила она через плечо и захлопнула за собой входную дверь.
Сидя в машине на парковке у дома, Вика долго не могла завести мотор. Её трясло. Слёзы, которые она так долго сдерживала, хлынули потоком. Это был конец. Конец её терпению, конец её браку. Она не сомневалась, какой выбор сделает Женя. Он всегда выбирал их. Своих родителей. А она была лишь досадным недоразумением, временным неудобством на их пути.
Она проплакала, наверное, с час, пока слёзы не кончились, оставив после себя лишь тупую головную боль и звенящую пустоту внутри. Надо было куда-то ехать. К подруге? Нет, не хотелось никого грузить своими проблемами. В гостиницу? Глупо. Она завела машину и бесцельно поехала по ночному городу.
Мысли в голове путались. Почему они так её ненавидят? Что она им сделала? За десять лет ни одного грубого слова, ни одного упрёка. Она ухаживала за ними, когда они болели, дарила дорогие подарки на праздники, принимала у себя их многочисленных родственников. И в ответ — лишь холодное презрение.
И тут её осенила одна мысль. А почему, собственно, они продали свою квартиру? Их трёхкомнатная «сталинка» в хорошем районе стоила приличных денег. Они никогда не жаловались на нехватку средств. Анатолий Иванович получал хорошую пенсию, плюс у них всегда были какие-то сбережения. Так зачем? Зачем было продавать просторную квартиру и переезжать в тесную однушку к сыну и ненавистной невестке? Это было нелогично.
Вика резко развернула машину. Внутри неё проснулся холодный азарт следователя. Она должна была узнать правду.
Она знала, что у свекрови есть лучшая подруга, тётя Нина, болтливая и простодушная женщина, которая жила в соседнем с ними подъезде. Галина Павловна часто жаловалась ей на свою «непутёвую» невестку, и тётя Нина потом, при встрече, сочувственно качала головой, глядя на Вику.
Подъехав к старому дому свёкров, Вика увидела в окнах тёти Нины свет. Сердце колотилось. Она не знала, что скажет, но чувствовала, что поступает правильно.
Тётя Нина открыла дверь не сразу. Увидев на пороге Вику, заплаканную и решительную, она всплеснула руками.
— Викочка? Что случилось, деточка? На тебе лица нет! Галочка с Толей что, опять?
Вика молча кивнула.
— Проходите, проходите, — засуетилась женщина, впуская её в квартиру. — Ох, я ей говорила, Галька, не лезь ты к молодым, дай им пожить спокойно. Так нет же, упёрлась…
Она налила Вике чаю, подсунула вазочку с печеньем.
— Тёть Нин, — начала Вика, собравшись с духом. — Скажите мне честно, пожалуйста… Зачем они продали квартиру? Только не говорите, что им одним тяжело. Я в это не верю.
Тётя Нина отвела глаза, замялась.
— Ну… как же… Старые люди, помощь нужна…
— Это неправда, — твёрдо перебила её Вика. — У них есть Светлана. Их дочь. Почему они не переехали к ней? У неё двухкомнатная квартира, она живёт одна.
При упоминании Светланы, золовки Вики, лицо тёти Нины стало ещё более смущённым. Светлана была полной противоположностью Жени — избалованная, капризная, вечно в долгах и проблемах, но при этом обожаемая родителями.
— Ну, у Светочки своя жизнь… — неопределённо протянула тётя Нина.
— Тётя Нина, умоляю вас! — Вика подалась вперёд, заглядывая женщине в глаза. — Для меня это очень важно. Я на грани развода. Я должна понять, что происходит.
Пожилая женщина вздохнула, посмотрела на Вику с искренней жалостью и, видимо, приняла решение.
— Ох, дитя моё… Не должна я была, конечно, Галька меня убьёт… Но и тебя жалко до слёз. Ты ведь им как родная была, а они…
Она помолчала, собираясь с мыслями.
— Беда у них со Светочкой. Опять. Взяла кредит огромный в банке, под залог своей квартиры. Хотела бизнес какой-то открывать, салон красоты. Прогорела, конечно. Банк прислал уведомление, что квартиру забирают. Вот родители и…
Вика слушала, и картинка складывалась. Жестокая, уродливая, но предельно ясная.
— Они продали свою квартиру, чтобы погасить кредит Светы? — шёпотом спросила она.
Тётя Нина виновато кивнула.
— Погасили. А куда самим деваться? К Светочке не пойдёшь, она сказала, что не потерпит их у себя. Вот и решили… к Женечке. Сказали, сын обязан помочь. А тебе велели ничего не говорить. Галька так и сказала: «Эта фифа если узнает, что мы без копейки остались, житья не даст, будет каждым куском попрекать».
Холод сковал Вику изнутри. Так вот в чём дело. Их просто использовали. Выкинули на улицу, предварительно отдав все деньги любимой доченьке, а теперь пришли жить за счёт сына и ненавистной невестки. И не просто жить, а устанавливать свои порядки, ломать стены, унижать и вытирать ноги.
— Спасибо, — глухо сказала Вика, поднимаясь. — Спасибо, тётя Нина. Вы мне очень помогли.
Она ехала домой, и в её голове больше не было ни слёз, ни жалости к себе, ни страха. Там был только холодный, звенящий гнев и чёткий план действий. Она больше не была жертвой. Она была воином, идущим на свою главную битву.
Когда она вошла в квартиру, было уже за полночь. В комнате горел ночник. На диване, отвернувшись к стене, спали свёкры. Евгений сидел на кухне, обхватив голову руками. Увидев её, он вскочил.
— Вика! Слава богу, ты вернулась! Я чуть с ума не сошёл! Где ты была?
— Неважно, — она сняла плащ и повесила его в шкаф. Её движения были спокойными и точными. — Мы поговорили? Ты сделал свой выбор?
— Викуль, ну какой выбор? — он подошёл к ней, попытался обнять, но она отстранилась. — Это же мои родители. Я не могу их выгнать на улицу. Ты пойми…
— О, я всё понимаю, — усмехнулась она. — Я теперь понимаю даже больше, чем ты думаешь. Скажи мне, Женя, ты знал?
— Знал о чём?
— О том, что они продали свою квартиру, чтобы отдать деньги Свете на погашение её долгов? О том, что они пришли к нам, потому что им больше некуда идти, а любимая доченька выставила их за дверь? Ты знал об этом?
Евгений побледнел. Он отвёл взгляд, и по этой реакции Вика всё поняла. Знал. И молчал. Позволил ей чувствовать себя виноватой, истеричкой, неблагодарной тварью, пока за её спиной разыгрывалась эта грязная пьеса.
— Знал, — прошептал он. — Они просили не говорить… Они сказали, что потом всё объяснят…
Предательство. Вот как это называется. Не слабость, не нерешительность. А самое настоящее, осознанное предательство.
— Вон, — сказала она тихо, но так, что это слово прозвучало громче любого крика.
— Что?
— Вон отсюда, — повторила она, глядя ему прямо в глаза пустым, холодным взглядом. — Собирай свои вещи и уходи. К ним. К своей маме и своему папе. Раз они для тебя важнее.
— Вика, ты не в себе! Прекрати! Куда я пойду?
— Куда хотите, — её голос был абсолютно спокоен. — Можете снять квартиру. Все вместе. Ты, мама, папа и Светочка, которую вы так дружно спасали за мой счёт. А этот дом… — она обвела взглядом свою квартиру, — отныне только моя территория.
— Ты не имеешь права! — закричал он. — Это и моя квартира!
— Имею, — холодно парировала она. — Завтра же я подаю на развод и на раздел имущества. И поверь, я найму лучшего адвоката. И он докажет, что большая часть средств, вложенных в эту квартиру за последние годы, — мои. И что ваши «подарки» были просто способом отмыть деньги для вашей драгоценной Светланы.
Она видела страх в его глазах. Не раскаяние, не сожаление, а именно животный страх потерять комфортную жизнь, квартиру, налаженный быт.
Шум из комнаты дал понять, что свёкры проснулись и подслушивают у двери. Отлично. Пусть слушают.
— Ты… ты пожалеешь об этом! — прошипел он.
— Нет, Женя, — ответила Вика, и впервые за много лет улыбнулась ему, но улыбка эта была страшнее оскала. — Жалеть будете вы. Все вы. Вы думали, я испугаюсь? Сломлюсь? Буду и дальше молча сносить все унижения? Нет. Вы сами этого хотели. Сами напросились. А теперь игра будет идти по моим правилам.
Она развернулась и пошла в комнату, намеренно громко хлопнув дверью перед самым его носом. Она слышала, как за дверью начался возмущённый шёпот его родителей. Пусть. Битва была объявлена. И она, к своему собственному удивлению, была к ней абсолютно готова. Любопытство, что же они предпримут теперь, пересиливало страх. Она знала одно: отступать она не будет. Ни на шаг.