— Тамара Николаевна, ну что вы опять?
— А что я? Я просто спросила, почему в подъезде пахнет газом. Я, между прочим, за безопасность радею!
— Ага. И по этой причине снова в аварийку звонили?
Клавдия Григорьевна стояла на лестничной площадке с руками в карманах халата и смотрела на соседку сверху так, будто вот-вот плюнет с досады. Тамара Николаевна держала в руке телефон и не собиралась отступать.
— Я, между прочим, мать троих детей! Мне не всё равно, чем тут пахнет. И если ты, Клава, уже ничего не чувствуешь, это не значит, что остальные тоже нюх потеряли.
— Да не пахнет ничем, я вчера горох варила, ну, немного пригорел...
— Вот и молчи! Я думала, это утечка, мало ли!
Из-за двери выглянула молодая женщина в спортивных штанах и с заплетённой на скорую руку косой.
— Мам, ты чего там опять сцепилась? — зевнула она. — Папа сказал, не шумите, он лёг.
— Ты бы лучше пришла и помогла объяснить, — недовольно буркнула Тамара Николаевна. — Здесь травят, а все молчат!
— Никто никого не травит, — отрезала Клавдия Григорьевна. — Просто вы опять с ума сходите.
— Я тебе не вы, а ты мне не тыкай!
Женщина захлопнула дверь, но не до конца, а оставила щёлку. Клавдия повернулась к своей, на первом этаже, открыла ключом, буркнула: «Надоела хуже горькой редьки…» — и скрылась внутри.
Во дворе сидел старик с газетой. Он поставил рядом трость, надел очки и старательно читал объявления. Напротив на лавке цедили семечки две старушки — Вера Петровна и Нина Михайловна.
— Видела, опять эта Тамарка из пятой квартиры сцену закатила?
— Видела… Клава бедная уж и огрызаться устала. Та ей, мол, газ, газ… А у самой и носа нет, лишь бы повод найти.
— Сама ж и принесла ту кошку, ты помнишь? С подъезда вонь стояла три дня. А теперь, видите ли, ей пахнет горелым.
— Ты нам мешаешь жить спокойно, — как-то сказала ей Наташа, дочь Клавдии, когда Тамара среди ночи стучалась в дверь из-за того, что якобы кто-то громко смеялся.
— Это не я мешаю, а безответственные соседи!
— Ну да, ну да, — пожала плечами Наташа. — Может, вам уже камеру наблюдения установить, и сразу в милицию подавать?
С тех пор Наташа с Тамарой не разговаривала.
Тамара Николаевна жила с мужем и взрослой дочерью. Муж, Александр Васильевич, был человеком молчаливым, спокойным. Пятнадцать лет работал сторожем в типографии, раньше преподавал в училище. Дочка, Лариса, трудилась на почте, приходила домой уставшая, но терпеливая, не злилась, когда мать её тормошила. Только отстранялась, когда начинались разговоры про соседей, заговоры и «специальные вредительства».
Они переехали в этот дом пятнадцать лет назад, как только им дали квартиру по очереди. Тогда Тамара Николаевна ещё улыбалась, приносила на собрания пирожки, спорила в меру. Но потом умерла мать, на работе начались проблемы, дочка развелась… и что-то в ней изменилось. Всё чаще замечали, что она выглядывает в глазок по десять раз в день, слушает чужие шаги, стучит в трубы, если ей кажется, что кто-то слишком шумит.
В девятом подъезде её называли просто: «та, что со второго этажа».
— Смотри, опять она с блокнотом вышла, — шептались у подъезда. — Записывает, когда кто мусор выносит.
— И кто из какой квартиры выходит.
— Вот честно, мне бы и в голову не пришло считать чужие пакеты.
Однажды в доме поменяли сантехника. Новый, Лёша, молодой парень, симпатичный, с руками из плеч. Только устроился — так сразу и столкнулся с Тамарой.
— А вы, значит, теперь за трубы отвечаете? — с прищуром спросила она.
— Я. А что?
— У меня в ванной кран свистит. И воняет в раковине. Сами понюхайте.
— Давайте посмотрю.
Он прошёл в квартиру. Там чисто, почти стерильно. Но воздух тяжелый, и не из-за запаха — из-за напряжения, которое витает в каждой стене.
— Вот, слушайте. Слышите?
— Ну… там воздух в системе. Я клапан спущу, должно помочь.
— А вонять? Это тоже «воздух»?
— Может, сифон засорился. Прочищу.
Он покопался, вытащил оттуда клубок волос, жир, что-то ещё.
— Теперь всё должно быть в порядке.
— А точно? А если снова начнёт? А вы отчёт мне дадите, что сделали?
— Ну… обычно не даём. Я просто прочистил сифон.
Она подозрительно посмотрела, как будто искала подвох. А потом вдруг улыбнулась.
— Ну, ладно. Спасибо, что пришли. Сейчас не дождёшься. Раньше хоть Андрей был, а этот новый мастер, Игорь, всё обещает, да не приходит.
Лёша кивнул, попрощался и вышел. На следующий день она снова вызвала его.
И через день.
И ещё через день. То раковина, то труба, то ручка на кране «подозрительно хрустит».
На третий вызов он пришёл с начальником.
— Тамара Николаевна, — начал тот вежливо, — у вас всё в порядке. Мы уже трижды были. Никаких поломок.
— А вы точно специалист? А вы гарантируете?
— Давайте мы к вам больше не будем приходить без крайней необходимости, — сказал начальник и развернулся.
— Ну вот, — прошептала она, закрывая за ними дверь. — Никому ничего не надо. Все заодно.
Соседи стали жаловаться, что она звонила в управляющую по пустякам, подавала заявки в Роспотребнадзор на шум, на запах, на «подозрительную деятельность».
— А ты слышал, как она на того мальчишку наорала?
— Какого?
— Ну, Сашку, сын Кати с третьего. Он мячик кинул, попал в её дверь.
— А! Да, слышал. Говорят, она на мать жалобу написала.
— Да она вообще уже… того.
Однажды Наташа шла по лестнице с пакетом картошки, тяжёлым. Навстречу Тамара.
— Что вы там носите всё?
— Еду. А что?
— Снизу и так трясётся всё. Вы ходите, как кони.
Наташа остановилась, уставилась на неё.
— Знаете что, Тамара Николаевна? Вы бы лучше радио включили, да в окно посмотрели. А не в глазок целыми днями.
— А ты мне что указываешь? Я вас насквозь вижу! Вы мне жить мешаете, понимаешь?
— Нет, — сказала Наташа. — Это вы мешаете жить. Всё вам не так. Соседи вам мешают, дети мешают, вода мешает, свет мешает. Может, дело не в нас?
Сзади подошла Клавдия. Она встала между дочерью и Тамарой.
— Идём, Наташ, нечего спорить.
— А вы её хоть раз осаживали?
— Осаживали, не помогает. Она такая.
Тамара молча поднялась на этаж и захлопнула дверь.
А потом пропала.
Не вышла ни утром, ни днём, ни вечером. На следующий день снова тишина.
— Слушай, ты её не видела? — спросила Клавдия у соседки.
— Нет… странно. У неё же всё время окошко открыто.
— Закрыто. Даже форточка.
Пошли, постучали. Тишина. Лариса была на работе. Александр Васильевич — где-то на огороде.
Вызвали участкового. Вскрыли.
Тамара лежала на диване, руки на груди. На столике — пустая баночка от таблеток, записка.
«Я устала. Всем мешаю. Никому не нужна. Не бойтесь, никого винить не надо. Просто отпустите.»
В тот вечер в подъезде было очень тихо. Ни шороха, ни разговоров.
Клавдия плакала. Даже Вера Петровна, что всегда про всех знала что-то едкое, молчала.
Похоронили скромно. Александр Васильевич шёл, держась за Ларису, она не плакала, только шла, будто каменная.
— А ведь правда, — сказала Наташа позже. — Мы же все её ненавидели.
— Она и правда мешала.
— Но ведь это не значит, что не человек.
— Не значит…
Через месяц Лариса начала выносить из квартиры вещи. Соседи предлагали помочь. Она сначала отмахивалась, потом вдруг заговорила.
— Вы же все её боялись, да?
— Ну…
— Я тоже. У нас дома нельзя было смеяться, петь, даже чихать. Она всё запрещала. Но я всё равно думала, что она хорошая. Просто... тревожная.
— А она вас... обижала?
— Нет. Только душила этим постоянным «а что скажут». И мне тоже казалось, что это всё от любви.
Она поставила коробку с книгами у мусоропровода.
— Простите, если она вас мучила. Она не со зла. Просто, кажется, жить не умела иначе.
С тех пор в доме больше не слышали стука в трубы и жалоб на запах газа. Но каждый раз, когда кто-то проходил по лестнице, задерживался взглядом на двери второй квартиры. Там теперь жили чужие люди. Молодая пара, с девочкой лет пяти.
Иногда она бегала по лестнице и визжала от смеха.
Клавдия тогда говорила дочери:
— Слышишь, как смеётся?
— Слышу.
— Хорошо, когда дети смеются.
— Хорошо.
И только в глазах у Наташи на секунду появлялось что-то похожее на боль.