Алиса смотрела на капли дождя, сливающиеся в мутные потоки, и не находила ответа. Почему? Восемь лет с Никитой. Не ад, не рай, а тёплый, обжитый дом. Любимый мужчина? Да. Не идеальный, но свой. Рядом спала их двухлетняя Катюша, розовая щека прилипла к подушке. Счастье было осязаемо. Тогда почему?
Александр. Саша. Старый друг. «Запасной аэродром» – так мысленно, с легкой иронией над собой, называла его Алиса. Их дружба была удобной, безопасной. Завтраки в кафе, прогулки в парке, редкие, чуть затянувшиеся «дружеские» поцелуи в губы – игра на грани, державшая его рядом. А потом... потом прикосновение его руки к её запястью стало вызывать электрический разряд. Шея горела, когда его губы касались щеки в шутливом «привет». А тот вечер, когда он поправил сползшую блузку… Мурашки бежали по спине, дыхание перехватывало. И она видела ответ – в его глазах, в напряженной тишине между словами. Она хотела бежать. Остановиться. Не получилось.
— Саша, я не могу… Я… – голос сорвался в шёпот, когда они сидели на кухне, пока Никита задерживался на работе. – Я влюбляюсь в тебя. Это ужасно. – Слёзы хлынули сами, горячие, стыдные. Он не удивился. Его пальцы стерли слезу с её щеки, потом коснулись губ. В её голове что-то щелкнуло. Разум отключился. Осталось только тело, тянущееся к нему, и оглушающая тишина внутри. Это было не похоже на выбор. Это было падение. Первый раз – на полу кухни, в спешке, со страхом и диким, запретным восторгом.
Потом – везде. У него дома. У неё – в их спальне, пока Катя сладко сопела в детской. Каждый день. Адреналин смешивался с вожделения. С Никитой близость умерла мгновенно. От его прикосновений её теперь воротило, и она придумывала усталость, головную боль, месячные. Он верил. Сначала.
Потом пришли намеки. Соседка тётя Люда, «заботливо»:
— Никитуш, а твоя жена, она у тебя молодая, цветет… И друг её, этот Саша… Уж больно часто я его вижу, когда тебя нет. Так, на всякий случай говорю…
Никита отмахивался:
— Да что вы, тётя Люда! Алиса не такая. Они друзья с института.
Но зерно сомнения, маленькое, чёрное, уже проросло где-то глубоко, под сердцем. Он стал внимательнее. Замечал слишком частые звонки, внезапно замолкающие разговоры, чуть дрожащие руки жены.
Утром все было как обычно.
— Пока, солнышко, – обнял он Алису, поцеловал в макушку. – Целый день совещаний.
Его лицо было спокойным, обыденным. Он вышел, спустился на лифте, вышел из подъезда. И вместо дороги на работу свернул за угол. Взял отгул. И встал в тени старой липы напротив своего же окна. Часы тянулись как смола. Сердце колотилось глухо, гулко. В голове крутились обрывки: «Не может быть. Неужели? Господи, пусть я ошибаюсь…»
Через четыре часа, точно в час Катиного дневного сна, к подъезду подкатила знакомая машина. Вышел Александр. Шевельнул замком – Алиса дала ему даже ключ. Никита видел, как он исчез в подъезде. Ещё полчаса ледяного ожидания. Потом он двинулся. Ключ в замке поворачивался слишком громко. В прихожей пахло чужим одеколоном. Тишина. И вдруг – приглушенный стон. Женский. Знакомый до боли, но с какой-то новой, дикой ноткой. Оттуда. Из их спальни.
Никита не помнил, как оказался в дверях. Картина врезалась в мозг кислотой: спина Александра, его жена под ним, её ноги обвиты вокруг. Глаза Алисы, широко распахнутые в ужасе, встретились с его взглядом. Время остановилось.
— Ты что, творишь? – хрип вырвался из горла Никиты. Он не думал. Тело двинулось само. Кулак со всего размаху врезался в повернувшееся к нему лицо Александра. Хруст. Кровь брызнула на бежевую простыню. Любовник, захлебываясь, скатился на пол, пытаясь прикрыться.
— Никита, стой! – крикнула Алиса, инстинктивно прикрываясь одеялом. Но Никита был уже над Александром. Ещё удар. Ещё.
— Одевайся и убирайся к чертовой матери, пока цел!
Александр, заливаясь кровью, с перекошенным от боли и страха лицом, шарахнулся к двери, на ходу хватая брюки и рубашку. Босиком. Туфли остались, не стал обувать. Дверь хлопнула.
Никита стоял, тяжело дыша, кровь с его костяшек капала на ковер. Он смотрел на Алису. Не плачущую, не молящую. Застывшую. Белую как мел.
— Почему? – голос его был тихим и страшным. – За что? Я тебе что, недодал? Дочка? Семья? Всё было.
— Я не знаю… – прошептала она. Это была правда. Страшная, нелепая, но правда. – Я не знаю, Никита…
— Не знаешь? – он засмеялся, коротко и резко. – Отлично. Запоминай.
Он шагнул к ней. Она инстинктивно отпрянула.
— Ты мне гадка. До тошноты. – Его взгляд был ледяным скальпелем. – Всё кончено. Развод. Проваливай. Или я тебя вышвырну.
В этот момент тоненький плач донесся из детской. «Ма-ма!». Катюша проснулась. Никита вздрогнул. Его лицо исказилось гримасой боли, гнева и чего-то ещё невыразимого. Он посмотрел на дверь детской, потом на Алису.
— Ладно. Я съеду к родителям пока. Подам на развод. – он окинул взглядом комнату, их комнату, – Разделим всё через суд. А дочь… – он сделал паузу, и в его глазах мелькнула дикая, нечеловеческая мука, – …я буду требовать тест ДНК. Чтобы знать, моя ли она вообще.
Он развернулся и вышел, не оглядываясь, хлопнув входной дверью так, что задрожали стены. Алиса осталась сидеть на краю кровати, на простыне с пятном чужой крови, слушая плач дочери. Мир рухнул. И виновата была только она. Почему? Ответа по-прежнему не было. Только ледяное, всепроникающее чувство конца.
Два месяца спустя. Кабинет адвоката.
Отлично, ловите переработанный фрагмент со сцены у адвоката, с учетом реальных юридических практик при наличии малолетнего ребенка и единственного жилья:
---
Два месяца спустя. Кабинет адвоката.
Кондиционер гудел, безуспешно борясь с липкой духотой, застоявшейся в комнате. Алиса сидела напротив немолодой женщины с острым, как скальпель, взглядом. Елена Петровна. На столе – аккуратная стопка папок, её жизнь, разобранная по пунктам. Запах пыли, ламината и безнадежности.
— Итак, Алиса Сергеевна, – адвокат сняла очки, протерла линзы. Жест был неторопливый, почти театральный. – Позиция Никиты Андреевича предельно ясна и… предсказуема. Развод по вашей вине – оснований более чем достаточно. Развод по обоюдному согласию. Переходим к имуществу. Квартира.
Алиса напряглась, вжавшись в спинку кресла. Ее ладони вспотели.
— Приобретена в браке на общие средства
— Да.
— Оценена. Рыночная стоимость. Никита Андреевич претендует на половину.
— Но… где мне взять столько? Я… с Катей… – голос Алисы предательски дрогнул.
— Спокойно, – Елена Петровна подняла ладонь. — Продажа с торгов, о которой иногда пугают – это крайний сценарий. Суды его ненавидят, особенно когда речь о единственном жилье с малолетним ребенком. Для двухлетней Катерины это дом, её привычная среда. Суд будет делать всё, чтобы не выселять её на улицу.
Адвокат взяла ручку, постучала ею по папке.
— Самый вероятный вариант: суд оставит квартиру вам с дочерью. Но. Вы обязаны будете выплатить Никите Андреевичу компенсацию в размере половины её оценочной стоимости.
— У меня таких денег нет! – вырвалось у Алисы, сердце бешено заколотилось.
— Я знаю, – ответила Елена Петровна без тени сочувствия. – Поэтому следующий шаг – ходатайство о рассрочке выплаты этой компенсации. Суды идут на это охотно, когда речь о матери-одиночке с маленьким ребёнком. Рассрочка может быть длительной – пять, семь, иногда до десяти лет. Достаточно, чтобы вы встали на ноги, вышли на полноценную работу, когда Катя подрастет.
— Но… половина… это же огромные платежи…
— Сумму определят. И учтут интересы ребенка. Существует неформальное понятие – «детская доля». Фактически, при расчёте компенсации Никите Андреевичу, стоимость «метров», необходимых для проживания ребенка, может быть условно вычтена из общей суммы перед разделом. То есть, вы платите ему компенсацию не за всю его половину, а за половину уменьшенной на детские потребности стоимости квартиры. Это снизит итоговую сумму. Но не ждите чуда – сумма все равно будет очень серьезной.
Алиса почувствовала, как по спине пробежал холодный пот. Годы долга. Годы кабалы.
— Теперь ребенок, – адвокат перевернула страницу. Голос стал еще суше. – Никита Андреевич требует установления порядка общения. И настаивает на проведении молекулярно-генетической экспертизы. Тест ДНК.
— Но Катя его! Внешность, все! – Алиса чуть не вскочила.
— Юридически, он сейчас – её отец. Но он имеет полное право подать иск об оспаривании отцовства. Учитывая обстоятельства развода… – Елена Петровна выразительно посмотрела на Алису, – …суд почти наверняка удовлетворит его ходатайство о назначении экспертизы. Вам придётся согласиться. Сдать анализы. Ждать. Это необходимо.
— А если… если она не его? – шепотом спросила Алиса, сама ужаснувшись этой мысли.
— Тогда он будет освобожден от уплаты алиментов на Катю. Но его право на половину стоимости квартиры это не отменит. Квартира – совместно нажитое в браке, независимо от отцовства. А вот что касается Катерины… – адвокат вздохнула, …он, скорее всего, полностью прекратит общение. Исчезнет. Готовы ли вы к этому психологически? Для девочки?
Алиса сжала кулаки, ногти впились в ладони. Нет. Не готова.
— Если отцовство подтвердится – он обязан платить алименты: четверть своего подтвержденного дохода. Плюс возможна компенсация части расходов. Но это позже. Сейчас фокус – на экспертизе и установлении графика общения. Он использует вашу измену как аргумент против вас: «аморальный образ жизни», «нестабильная среда». Суд не оставит Катю без матери в два года из-за измены.
— То есть шансы оставить Катю?
— Высокие. Приоритет матери для ребёнка этого возраста – почти железное правило. Но будьте готовы к тому, что суд будет пристально изучать вашу жизнь. Характеристики с места жительства, работы (когда появится), справки от психолога, что вы вменяемая мать… – Елена Петровна сделала паузу, её взгляд стал ледяным. – Ваш друг, Александр. Где он сейчас?
— Я… не общаюсь. Он исчез.
— И слава Богу. Он должен исчезнуть навсегда. Из вашей жизни, из поля зрения Кати, и, главное, из материалов этого дела. Любое упоминание, любой его контакт с вами – это бомба, которую Никита Андреевич с радостью подложит под вашу репутацию матери. «Аморалка» и «разрушительница семьи» – это тот ярлык, который вы сейчас носите. Не давайте повода его закрепить.
Алиса кивнула, глядя в пол. «Аморалка». Всего несколько месяцев назад она была просто Алисой.
— Рекомендации: соглашайтесь на экспертизу без проволочек. Соберите все справки, что вы – адекватная мать. Ищите работу, даже неполный день. Покажите суду, что вы способны обеспечивать дочь. И главное – никаких скандалов, никаких встреч с Александром, никаких лишних эмоций в суде. Только холодный расчет и доказательства вашей материнской состоятельности. Цена ошибки – ваша дочь.
Елена Петровна встала, сигнализируя, что время вышло.
— Документы я подготовлю. Ждите повестки. И держитесь. Вам предстоит марафон, а не спринт.
Алиса вышла из прохладной тюрьмы кабинета в слепящий, шумный город. Солнце обжигало кожу.
Она шла по тротуару, мимо витрин, отражавших её потерянное лицо. Слова адвоката – «компенсация», «рассрочка», «ДНК», «алименты», «детская доля», «график общения», «органы опеки» – звенели в ушах кандальным звоном. Она разрушила дом. Теперь ей предстояло годами выплачивать деньги за его обломки, доказывать, что она достойна быть матерью своей же дочери, и ждать вердикта теста, который решит, останется ли у Кати отец. Настоящее. Жесткое. Без прикрас. Цена того помутнения оказалась неподъемной. И платить по счетам ей предстояло долго-долго. Ответа на вопрос «Почему?» так и не было. Только бесконечная расплата.
Подписывайтесь на мой ТЕЛЕГРАММ канал ⬇️