Жара стояла такая, что асфальт плавился под ногами. Марина Петровна вышла к подъезду за почтой — пенсию должны были принести, а то уже третий день ждет. Спускалась по ступенькам, держась за перила — ноги-то уже не те, семьдесят два все-таки, — и тут глаз зацепился за что-то яркое у мусорных баков.
Сумка. Женская, кожаная, добротная такая. Красивая, надо сказать. Лежит себе, как брошенная. А может, и правда кто выбросил? Хотя... странно как-то. Сумка-то хорошая, дорогая на вид.
— Что ж это такое, — пробормотала себе под нос Марина Петровна, подходя ближе. — Люди совсем с ума посходили. Добро выбрасывают.
Огляделась по сторонам — никого. Двор пустой, только кошка рыжая в тени прячется от жары. Наклонилась, взяла сумку в руки. Тяжеленькая. Значит, не пустая.
Совесть заныла. А вдруг кто потерял? Надо бы в управляющую компанию отнести или объявление повесить. Хотя... кто ж сейчас объявления читает? Все в этих своих телефонах сидят.
Поднялась к себе на четвертый этаж, еле дышит. Жара проклятая. В квартире чуть прохладнее — окна на север, слава богу. Поставила сумку на кухонный стол, налила себе воды из-под крана. Холодненькой.
— Ну что, посмотрим, что там у тебя, — сказала сумке, как живой.
Застежка легко поддалась. Внутри — кошелек, какие-то бумаги, косметичка... И пакетик с фотографиями. Старые, судя по виду. Пожелтевшие по краям.
Марина Петровна взяла первую фотографию и... мир перевернулся.
Девочка. Лет пяти, не больше. Светлые кудряшки, голубые глаза, родинка на левой щечке. Точь-в-точь как у...
— Не может быть, — прошептала, и руки затряслись так, что фотография чуть не выпала. — Не может быть!
Вторая фотография. Та же девочка, но постарше. Лет семи. В школьной форме, с белыми бантами. Улыбается беззубой улыбкой — передние зубы выпали.
— Аленка... Аленочка моя...
Слезы хлынули так, что ничего не видно стало. Двадцать лет. Двадцать лет как нет ее. Исчезла, как в воду канула. Играла во дворе с подружками, а потом... Искали всем городом. Милиция, добровольцы, собаки. Ничего. Словно растворилась.
Марина Петровна вытерла глаза рукавом халата, посмотрела на фотографии снова. Нет, не показалось. Это точно Алена. Ее дочка. Ее кровинушка.
Но откуда? Откуда эти фотографии в чужой сумке?
Дрожащими руками стала перебирать остальные снимки. Алена в песочнице. Алена на качелях. Алена с мороженым... Стоп. Этой фотографии у нее никогда не было. Когда это снято? И кем?
Сердце колотилось так, что, казалось, сейчас выскочит из груди. Надо успокоиться. Подумать. Разобраться.
Взяла кошелек из сумки. Документы... Права водительские. Елена Сергеевна Морозова. Тридцать два года. Адрес... Боже мой, это же соседний район!
— Елена... — прошептала. — А вдруг... а вдруг это она? Моя Аленка?
Но как? Как это возможно? Алена пропала двадцать лет назад. Ей было семь. Сейчас бы ей было двадцать семь. А этой женщине тридцать два.
Хотя... а что, если в документах неправда? Что, если...
Марина Петровна схватилась за голову. Мысли путались, сердце рвалось на части. Надо что-то делать. Но что? К кому обратиться?
Вспомнила про участкового. Иванов, кажется, фамилия. Молодой еще, но вроде толковый. Может, он поможет разобраться?
Но сначала надо внимательно все изучить. Вдруг есть еще что-то важное в сумке.
Стала аккуратно доставать содержимое. Косметичка — обычная. Помада, тушь, пудра. Ключи от машины и от квартиры. Телефон... Разряженный.
И еще один пакетик. Маленький. А в нем... письмо. Сложенное в несколько раз. Почерк детский, неровный.
"Мама, я жива. Меня зовут теперь по-другому, но я помню тебя. Помню наш дом, помню двор, помню, как ты пела мне колыбельные. Я очень хочу тебя увидеть, но боюсь. А вдруг ты меня не узнаешь? А вдруг не поверишь? Я выросла, изменилась. Но родинка на щеке осталась. Помнишь, ты говорила, что это поцелуй ангела?"
Марина Петровна упала на стул. Ноги подкосились. Поцелуй ангела... Так она действительно говорила Аленке про родинку. Никто больше этого не знал.
— Живая... Моя девочка живая...
Дочитала письмо до конца:
"Я живу недалеко от нашего старого дома. Иногда прохожу мимо, смотрю на окна. Свет горит — значит, ты дома. Значит, ждешь. Я обязательно приду. Скоро. Только наберусь смелости. Твоя Аленка."
Внизу дата — вчерашняя.
— Вчера... — прошептала Марина Петровна. — Она была здесь вчера...
Вскочила, подбежала к окну. Двор как на ладони. Неужели дочка стояла где-то там, смотрела на ее окна?
А сумка... Сумка не потерялась. Ее специально оставили. Чтобы мама нашла. Чтобы поняла.
— Умница моя, — всхлипнула. — Умница...
Но где она сейчас? По адресу в правах? А вдруг это не ее адрес? Вдруг документы чужие?
Надо ехать. Немедленно. Искать. Найти свою девочку.
Марина Петровна метнулась в комнату, стала собираться. Платье получше надеть, волосы причесать. Вдруг дочка не узнает? Двадцать лет — срок немалый. Постарела небось, поседела.
Остановилась перед зеркалом. Да, не та уже. Морщины, седина. А тогда, двадцать лет назад, была еще ничего. Красивая даже. Алена всегда говорила:
— Мама, ты самая красивая на свете!
— Узнаешь ли ты меня, доченька? — спросила у отражения.
Взяла сумку, документы, фотографии. Все аккуратно сложила обратно. И письмо тоже. Это теперь самое дорогое, что у нее есть.
На улице жара не спала. Солнце палило нещадно. До автобусной остановки идти минут десять. Далековато для ее ног, но ничего, дойдет. Ради дочки и не то выдержит.
Автобус долго не шел. Марина Петровна стояла в тени рекламного щита, сжимая сумку в руках. А вдруг это все сон? Вдруг она сошла с ума от горя, и ей все мерещится?
Нет. Фотографии настоящие. Письмо настоящее. Почерк... Алена всегда так писала. Буквы неровные, строчки съезжают вниз.
Автобус наконец приехал. Битком набитый, душный. Марина Петровна втиснулась между пассажирами, держась за поручень. Ехать полчаса. Полчаса до встречи с дочерью.
А что, если ее не будет дома? Что, если она испугается и убежит? Двадцать лет — большой срок. Мало ли что могло случиться за это время.
— Следующая моя, — сказала водителю.
Вышла на незнакомой улице. Дома новые, современные. Ничего общего с их старым районом. Нашла нужный номер. Подъезд чистый, домофон исправный.
Нажала кнопку квартиры 47. Сердце колотилось так, что слышно было даже в шуме улицы.
— Кто там? — голос женский, молодой.
— Я... я по поводу сумки. Вы потеряли сумку?
Долгая пауза. Потом:
— Поднимайтесь. Седьмой этаж.
Лифт работал. Слава богу. Семь этажей пешком она бы не осилила. Поднялась, нашла нужную дверь. Постояла, собираясь с духом.
Дверь открылась.
И Марина Петровна увидела ее. Свою дочку. Выросшую, взрослую, но узнаваемую. Те же голубые глаза, те же светлые волосы. И родинка на левой щеке. Поцелуй ангела.
— Мама? — прошептала женщина.
— Аленочка... Доченька моя...
Они бросились друг к другу, обнялись, заплакали. Двадцать лет разлуки растворились в этих слезах.
— Я так долго искала тебя, — всхлипывала Алена. — Так долго боялась подойти...
— А я ждала. Каждый день ждала. Знала, что ты вернешься.
Они стояли в дверях, обнявшись, и плакали. А соседи выглядывали из квартир, удивленно переглядывались.
— Пойдем в дом, — сказала Алена. — Расскажешь мне про эти годы. А я расскажу тебе про свои.
— Да, — кивнула Марина Петровна. — У нас теперь вся жизнь впереди. Вся жизнь, чтобы наверстать упущенное.
И они вошли в квартиру, закрыв дверь за собой. А в коридоре осталась только сумка — та самая, которая помогла им найти друг друга в этот жаркий летний день.