Однажды Мотя выяснил, что за входной дверью – свобода. И не просто какая-то там «фу-свобода», а абсолютно безопасная, представляете?! У Мотеньки нашего, как я неоднократно говорила, очень и очень трепетная натура, несмотря на довольно широкую харизму и флегматичный характер.
Хотя мой дражайший супруг называет это неприятным для Мотеньки плебейским словом «трусло»... Но кому нужна такая правда, да же?
В общем, Мотя обнаружил, что недомерка, который вышел и прошёл ДО САМОГО КОНЦА КОРИДОРА (!) никто не стукнул, не пнул и даже не откусил ему хвост! А значит что? А значит, Моте тоже туда надо!
Тем более, что Мотя тоже ходил... Да, ходил! И нюхал табуретки и велосипеды! Два! Два велосипеда нюхал!
Не знаю, чем пахнут велосипеды, но, вероятно, чем-то упоительным. Домой Мотю я буквально затаскивала силой. И, уже втянутый в квартиру, Мотя долго мечтательно смотрел в потолок.
- Мотя, иди поешь! – звала я, грохоча пакетом с сушкой.
Мотя задумчиво молчит.
- Мотя!..
- Я! Я иду! Я буду есть! Я!
Зёма, звезда моей души, бодрой рысью несётся к мискам, красиво выкидывая вперёд «ножки Цискаридзе». Вот уж кого не нужно уговаривать покушать. Мамина гордость, бабушкина радость. Ему бы внуком быть, а не котом. Был бы вне конкуренции!
Пришлось вскрывать «креветки в соусе», а как же. Как говорится, «вы избаловали, а наказывать меня?!»
Мотя, конечно, тоже поел, но позже. И одно это должно было меня заставить насторожится. Но я нет.
А потом началось. Каждый божий день Мотя стал подходить к двери и требовать прогулок. Самое главное – молча! В отличие от Ликалепного Мотя вообще редко чего-то добивается глоткой. Но его молчание порой гораздо эффективнее.
Потому что гораздо проще сердито сказать:
- Зёма! Замолчи, а? Сколько можно орать?!
Проще, чем… что? Какую сердитую фразу можно сказать с…коту, который молчит?! То есть вот ты понимаешь, что он требует, да. Но молчит же!
- Мотя!
Молчит. Ну и что прикажете делать?
- Мотя, - уговариваю, - ну какого хрена ты там будешь делать? Ну там же страшно, там лифт грохочет! Там нет никого…
Молчит. Смотрит в дверь. Я иду ва-банк:
- Я не буду тебя пасти! Я закрою дверь! И ты останешься там один!
Мотя слегка дёргает спиной, но не сдаётся. Он видел – там не страшно! А если одна там женщина еще и закроет страшный лифт дверью – то вообще прекрасно! Он останется наедине с этими прекрасными велосипедами! И будет их безнаказанно нюхать!
Ладно, Мотя… И Мотя пошёл ГУЛЯТЬ!
Божечки-кошечки, как он гулял! Самозабвенно, вдохновенно, с полным погружением в процесс. Не реагируя ни на «Мотенька!», ни на «Хватит, иди домой!», ни даже на хруст французской булки любимой сушки.
Ну, на лёгкие пинки под филей пришлось, конечно, среагировать. Сатрапы!
За одним гулянием последовало второе, третье… С каждым разом Мотенька убеждался, что он не ошибся: прогулки – это прям его! Он создан быть свободным! А вы тут – «пупусечка, пупусечка»… Позорище.
Ну и однажды, конечно, случилось то, что должно было случиться: я забыла Мотю в предбаннике. На улице внезапно поднялся сильный ветер, а окна открыты, сквозняк. Порывом захлопнуло всё разом – и окно, и входную дверь. Я от резкого грохота вздрогнула, чуть не обварила себя кипятком, разозлилась на себя, ветер, окна и дверь одновременно. В нервах закрыла на защелку окно и дверь.
Ну и всё. А чего они?! А что там, в предбаннике, гуляет Пупусечка, выветрилось напрочь.
Да. А Мотя остался нюхать велики. И нюхал бы их до глубокой ночи, и то, если бы я вдруг удивилась, почему никто не спихивает мои ноги, потому что не помещается.
Но на помощь, как ни странно, пришёл заклятый друг-и-соперник. Хотя почему странно? Они ж друг без друга жить не могут… Ну так вот именно Зёма завёл свой очередной концерт в прихожей, выводя меня из равновесия. Оно хрупкое у меня, неустойчивое. А тут:
- Ма-а-ао! Ма-а-о!
Мысленно я всегда добавляю «Дзе Дун!», а вслух сержусь:
- Ну Зёма! Чего опять?!
- Ма-а-ао!
Пришлось идти и лично затыкать рот Ликалепному путём выглаживания трёх километров кота. Включаю в прихожей свет, а там – сидит Ликалепный и пристально смотрит в дверь.
И тут меня осенило:
- Мотя!!!!!
Рывком распахиваю дверь, судорожно натягивая тапки и готовясь уже начать поисковую кампанию. За дверью, красиво подобрав лапки, сидел Мотя. Молча. Глядя в пространство. В его глазах плескалось море невысказанного – куда там Ликалепному, тот проорёт всё, что думает, и немного больше. Мотя же молчал, но, как часто пишут в красивых романах – «его молчание было красноречивее любых слов».
Я немедленно испытала раскаяние и втащила Мотю в квартиру.
- Мотенька, заинька, солнышко моё, котик мой ненаглядный! Прости меня, мой хороший, сокровище моё, лапочка моя!
Мотя, не меняя выражения лица, молча прошествовал к лотку. Так вот в чём дело: расплескать боялся! Всё в дом, всё в семью! Какой хозяйственный кот, божечки мои!
Потом так же молча прошёл к миске и захрустел. Потом долго мылся. Потом запрыгнул на кровать, упал и уснул мёртвым сном. Знатно обиделся.
Я продолжала страшно раскаиваться. Покрывало с кровати снимали в четыре руки: двумя бережно поднимали Мотю, стараясь не разбудить, двумя быстро-быстро освобождали спальное место для кота. Ибо намучился. Странник.
Наутро обида заспалась, Мотя меня простил, изволил завтракать и, пока я пила кофе, запрыгнул на колени.
- Нагулялся, Мотя? Поди, понял, что ничего хорошего там нет, правда? Сиди дома, радость моя.
… На третий день Мотя опять сидел носом в дверь.
Всё-таки некоторых мужчин не учит даже личный опыт.