ЧАСТЬ I
- Ты не жена, а позор для нашей семьи! - кричала она, встав в дверях кухни, как крест на закате. Свет падал ей на плечо, делая силуэт острым, как мясорубка. Игорь молчал. Руки в карманах. Плечи — чужие. Как будто и не его выкормила я любовью и верой, а она, с пельменями и вымытым полом.
Я стояла у раковины и мыла чашку. Она была с трещиной - чашка, не свекровь, - и я каждый раз думала, что выброшу. Но не выбрасывала. Потому что всё равно. Потому что руки сами знают, где она стоит. Как сердце знает, что бьётся зря.
- Ты слышала, что мама сказала? - голос его, тихий, как ржавчина на гвозде.
Я обернулась. Глянула, не в глаза, а в сторону - туда, где окно и занавеска с выгоревшими васильками.
- Слышала, - сказала я.
- Ну… Тогда, может, стоит задуматься? -
Он даже не злился. Он говорил так, как будто речь о покупке новой сковородки. Или о пересадке кактуса.
ЧАСТЬ II
Мы поженились в сентябре. Было ещё тепло, но в тени - зябко.
Я не готовила борщи. Я работала.
Я гладила рубашки. Иногда. Когда он просил. Когда не забывала.
А она смотрела на меня так, как будто я чужая в её доме.
Хотя дом - наш. Хотя кредит - на нас.
Однажды она спросила:
- А у тебя мать что, не учила варить суп?
Я сказала:
- Учила, но я его не люблю.
Она фыркнула:
- А кто тебя спрашивает, что ты любишь? Ты жена.
Игорь засмеялся.
Не громко. Но засмеялся.
После этого я долго мыла ванну. Губкой до крови, до запаха хлорки, до тишины внутри.
ЧАСТЬ III
Иногда мне казалось, что она спит с Игорем.
Нет, не буквально. Но так - слишком близко.
Она гладила ему рубашки.
Она жарила ему яичницу - с двух сторон, как он любил.
Она сидела с ним в гостиной и смотрела сериал, а я - мыла посуду.
Однажды я услышала, как она говорит:
- Женился - теперь тебе всё надо объяснять.
Он ответил:
- Ну, ты у меня одна такая.
Я тогда не заплакала. Я вышла на балкон и смотрела на серый двор, где мальчишки гоняли мяч.
Я думала: если прыгнуть - разобьюсь? Или просто уйду вглубь земли и буду лежать там, с ключами в кармане.
ЧАСТЬ IV
Он стал приносить ей подарки. Крем для рук. Книгу о травах. Тёплый платок.
Мне - ничего. Или почти ничего.
- Ты ведь не обидишься? У тебя же есть всё, - говорил он.
Да. У меня всё было.
Кроме мужа.
Она выбрасывала мои книги.
Тихо. Без слов.
Просто приходила на кухню и говорила:
- А вот эту бумагу можно сдать на макулатуру. Зачем она вам?
Игорь кивал.
Я молчала.
Однажды я нашла в мусоре свой дневник.
Он был из детства.
С нарисованными котами и наклейками.
Я принесла его в комнату и сказала:
- Это ты?
Она сказала:
- Да, я. Нечего хлам держать.
Я сказала:
- Это не хлам. Это я.
Она усмехнулась.
И Игорь тоже.
И тогда я поняла:
Я здесь не человек. Я - пустота между их взглядами.
Хорошо. Продолжаю. Вот следующая часть.
ЧАСТЬ V
Сначала она вошла в ванну без стука.
- Сколько можно сидеть? Вода ведь на счётчике.
Я завернулась в полотенце, как в кожу.
- Извините, - сказала я.
Хотя извиняться было не за что.
Она посмотрела на мои босые ступни.
- В следующий раз подумай, прежде чем в четырёх стенах хозяйничать. Это не гостиница.
Я не ответила. Просто вышла.
А за дверью уже стоял он.
Игорь.
Смотрел на меня так, будто я разбила его любимую кружку.
- Мама устала. Ты могла бы быть помягче.
Я открыла рот. Потом закрыла.
Потом прошла мимо.
ЧАСТЬ VI
Мы лежали в постели. Он читал новости. Я лежала рядом.
Я спросила:
- А ты когда-нибудь думал уехать от неё?
Он пожал плечами.
- Она ведь одна.
- А я? - спросила я.
Он не ответил.
Просто перевернулся на другой бок.
На следующий день я купила себе новый халат.
Молочный, с карманами.
Она посмотрела и сказала:
- Деньги-то на ветер не бросай. Всё равно ты в нём только до порога. Мужчины любят глазами, а ты с утра как тётка.
Игорь стоял за спиной.
Он промолчал.
И я поняла: молчание - это тоже слово.
Только страшнее любого крика.
ЧАСТЬ VII
Однажды я заболела.
Температура под сорок, горло - как наждаком.
Она постучала в дверь спальни.
- Ты будешь готовить, или мне самой тащить всё на себе?
- Я не могу, - прошептала я.
- Притворяешься. У меня с детства бронхит, и ничего, на корову корову поила и не умерла.
Она ушла.
Через час пришёл Игорь.
Положил таблетки на тумбочку.
- Мама сказала, ты истеришь.
- А ты? Что скажешь ты?
- Я не знаю, - сказал он.
И ушёл.
Без поцелуя. Без взгляда.
ЧАСТЬ VIII
Потом она начала намекать.
- Знаешь, Игорёк, я не уверена, что эта девочка тебе подходит.
Я слышала это ночью, через приоткрытую дверь.
- Она ничего плохого не делает, мам.
- А хорошего? Ты подумай. Сколько раз она гладила тебе рубашки за эту неделю? А как она к тебе говорит? Сухо. Я чувствую. Женщина должна быть нежной. А она... как кактус.
Я лежала в спальне и сжимала простынь.
Кактус.
Жалко, что у кактуса нет ног.
А то бы ушёл. Сам. Без скандала. Без объяснений.
ЧАСТЬ IX
Потом она сказала:
- Ты не жена, а ошибка природы.
Я стояла с ножом в руке, чистила морковь.
Не знаю, почему не бросила нож. Не ушла.
Наверное, потому что усталость стала частью меня. Как вросший ноготь. Как боль, которую уже не замечаешь.
Он пришёл вечером.
- Мама плакала.
- Я тоже.
- Только ты не показываешь. Значит, не по-настоящему.
Я рассмеялась.
Горько. Хрипло.
Как собака, которую бьют - не потому что злая, а потому что рядом.
ЧАСТЬ X
Потом она предложила:
- Пусть поедет к маме. Отдохнёт.
- У меня нет мамы.
- Значит, в общежитие. Вон, на работе подруга говорила, есть койко-место. На месяц.
- А ты, Игорь?
Он не ответил.
Через неделю я собрала сумку.
Там были трусы, зубная щётка и тетрадь.
Я оставила кольцо на полке.
Он не спросил почему.
Просто сказал:
- Будь осторожна.
Продолжаю. Вот следующая часть.
ЧАСТЬ XI
Общежитие пахло капустой и сыростью.
Окно открывалось только с внутренним стуком. Соседка курила прямо в комнате - с балкона сквозняк, говорила.
Я не возражала.
Нос всё равно не чувствовал запахов.
А душа - тем более.
Я работала в медицинском центре, в регистратуре.
Семь утра - шесть вечера.
Пальцы слипались от карточек. Голос сел на вторую неделю.
Начальница сказала:
- Ты стала вялой. Люди это чувствуют.
Я кивнула.
И пошла чистить умывальник.
ЧАСТЬ XII
Он не звонил.
Ни в первый день. Ни на третий. Ни через месяц.
Однажды я не выдержала и написала:
Как ты?
Ответ пришёл через сутки:
Нормально. У нас всё спокойно.
"У нас".
Я читала и перечитывала эти два слова, как приговор.
"У нас" - это не "у нас с тобой".
Это "у нас с ней".
С мамой.
Я пошла в магазин. Купила бутылку вина.
Выпила полбокала. Остальное - вылила в раковину.
Вкус детства: компот, прокисший на солнце.
ЧАСТЬ XIII
Прошло полгода.
Я сняла комнату в старом доме. Обои - с пузырями, кран подтекает. Но зато - тишина.
Там я научилась дышать.
Сначала медленно. Потом - чуть свободней.
Иногда по выходным шла к пруду.
Кормила голубей.
Смотрела, как мальчик с огромным рюкзаком бежит к трамваю.
Думала: а если бы у нас был сын?..
Как бы он её называл?
Бабушка? Или просто: мама, я к ней не пойду.
ЧАСТЬ XIV
Однажды Игорь позвонил.
Я не сразу поняла голос. Он был тише. Седее.
- Привет. Ты можешь зайти? Мама… заболела.
Я пришла.
Дом тот же.
Крючок в ванной - тот же.
Даже мыло - как будто не высохло за эти месяцы.
Она лежала в комнате. Плед - до подбородка. Глаза - острые, как спички.
- Смотрю, не умерла, - сказала она.
Я молча налила ей воды.
Она смотрела на меня так, будто просила прощения.
Только глазами. Ртом - нет.
А я подумала: "Даже если бы и сказал - поздно".
ЧАСТЬ XV
Она умерла через неделю.
Он звонил, плакал, просил помочь.
Я пришла.
Пыль, фотоальбомы, старый халат на вешалке.
Мы молчали.
Потом он сказал:
- Прости. Я не понимал.
- Понимал. Но тебе было удобно.
Он кивнул.
- А теперь? - спросил он.
- А теперь - поздно.
Я встала.
Пошла к двери.
Он не удержал.
ЧАСТЬ XVI
Весной я купила себе велосипед.
Каталась вдоль канала.
В кармане — записка:
Я больше не кактус. Я как тополь. С корнями. Но подвижная.
Иногда я слышала, как кто-то говорит с сыном у магазина.
Я поворачивалась.
Но это были чужие.
И слава Богу.
ЧАСТЬ XVII
Письмо от Игоря пришло осенью.
Рукой. Бумажное.
Я скучаю. Мне тебя не хватает. Хочешь, начнём заново? Без неё.
Я долго смотрела на эти слова.
А потом взяла спичку.
И подожгла.
Пепел - на ладони.
Ветер унёс.
Я улыбнулась.
Впервые - не в ответ, а сама.
Потому что жить - это когда внутри тихо.
И даже молчание - твоё, а не навязанное.
Иногда всё рушится не сразу.
Иногда - не ударом, а каплями.
По капле, по слову, по взгляду.
И ты не замечаешь, как предательство - не событие, а фон.
Фон, на котором ты рисуешь жизнь.
Я живу.
Без борщей. Без поглаженных рубашек.
Без него.
Но с собой.
И это - не предательство.
Это - возвращение.