— Мама, почему всё всегда ложится на мои плечи? — спросила я, машинально сминая в пальцах плотный чек с пугающими цифрами.
Цифры эти нолями кололи глаза почти физически: 41 870 рублей. Не катастрофа, конечно, но достаточно, чтобы сердце подпрыгнуло. Мы пришли отпраздновать мамины шестьдесят пять, а в итоге, как всегда, платить должна… ну вы догадались, кто.
Мама сняла очки в тонкой золотистой оправе, прищурилась и неожиданно улыбнулась:
— Марин, а разве тебе не нравится быть сильной?
— Сильной? Одно дело быть сильной, другое — вечной лошадью, — буркнула я.
— Официант, минуточку! — вдруг позвала она.
Я уже собиралась заученно отмахнуться: «Мам, дело не в сумме…», но мамин голос прозвучал хрипло, чуждо. В глазах мелькнуло нечто тревожное.
Официант — тот самый, что чуть раньше пересыпал комплиментарные конфеты из ладони в ладонь, будто делал ставку в покер, — склонился над ней:
— Слушаю?
Мама достала из сумочки плотный конверт:
— Вы не могли бы передать его мистеру К. из четырнадцатого зала?
— Конечно, мадам.
Мистер К.? Зал четырнадцатый? Я замерла. Ресторан был старый, с ложным зеркалом вместо одной из стен, и располагался в помещении бывшего доходного дома. Я успела прочитать в интернете, что планировка сохранилась: множество кабинетов и «скрытых комнат», где когда-то любили вести дела подпольные банкиры, а сегодня любят заседать сомнительные бизнес-персонажи.
— Мам, что за «мистер К.»?
Она сложила очки, положила в футляр, медленно перевела взгляд на меня:
— Пойдём.
Тут произошло то, чего я никак не ожидала: мама поднялась и, не сказав больше ни слова, направилась к лестнице, ведущей вниз, где, по легенде, был «тот самый» четырнадцатый. Я, как послушная девочка, — вот он мой вечный груз — схватила сумку и последовала за ней.
* * *
Полутёмный коридор пах пылью и дорогим табаком. В свете тусклых бра бордовые обои казались запёкшейся кровью. Я вдруг вспомнила детство: мамины длинные командировки, отца, исчезнувшего «по делам» в девяносто восьмом, и себя, вытирающую пыль со стола в пустой квартире. Всегда на моих плечах.
Дверь четырнадцатой комнаты оказалась приоткрыта. Оттуда слышались тихие голоса. Мама постучала, вошла, кивнув мне, чтобы следовала.
Внутри стоял стол, накрытый зелёным сукном, словно в старой канцелярии. Сидел лишь один человек — худощавый седовласый мужчина лет восьмидесяти. Он поднялся, когда увидел нас, и чуть поклонился:
— Марина? Вы так выросли…
Я остолбенела: в голосе слышалось еле уловимое знакомое дрожание.
— Папа?
Слово вырвалось прежде, чем я успела сообразить. «Исчезнувший по делам» стоял живой, вполне бодрый. Только морщины глубокие, а в серых глазах — вина.
— Мариша, — тихо сказал он.
— Ты… ведь мы думали… мы хоронили тебя мысленно! — слёзы подкатили сами собой.
Мама осталась у двери, словно неживая. Потом шагнула вперёд, положила мне ладонь на плечо:
— Дай ему объяснить.
* * *
История оказалась невероятной. Отец, банковский аналитик, в конце девяностых раскрыл крупную схему отмывания. За ним охотились. Чтобы спасти семью, ему пришлось «умереть» — инсценировать гибель во время командировки.
Мама была в курсе, но под присягой дала подписку о неразглашении, иначе подпольщики нашли бы нас. Вместо привычной жизни она выбрала тайную переписку с мужем через доверенных лиц, чтобы когда-нибудь, когда все сроки давности истекут, вернуть его.
— Но зачем же тогда столько лет молчали? — я всхлипывала.
Отец опустил глаза:
— Мы ждали, пока обнулятся риски. Только в этом году главные фигуранты получили реальные сроки и решили сотрудничать со следствием.
Мой разум бурлил. Где-то внутри всё кричало: «Предали! Бросили! Заставили тянуть!». Но вместо крика я услышала собственный спокойный голос:
— Хорошо. Значит, скоро вы вернётесь. Но почему все заботы всегда падали на меня? Возможно, вы хотели, чтобы я стала сильной, но могли бы хотя бы сказать… хоть намёком.
Мама сжала мои ладони:
— Марин, мы ошиблись. Думали, лучше лишить тебя лишней тревоги. Мы следили, помогали косвенно. Стипендия в университете? Это были деньги отца, но проводить их пришлось через благотворительный фонд.
— Мой первый взнос на ипотеку…
— Тоже мы, — тихо признался он.
Я вспомнила: тогда действительно появился «лихой» покупатель на мою старую «Ниву», заплативший на сорок процентов выше рынка, и я смогла закрыть первый транш. Я считала, что мне просто повезло.
* * *
Мы говорили больше часа. В какой-то момент официант принес чайник с мятой — «комплимент от заведения». Я вдруг поняла, зачем мама позвала именно сюда, да ещё и заказала столько дорогих блюд: нужно было время до встречи, а пустой стол подозрителен.
Конфликт, крутящийся в груди, требовал выхода.
— То есть я зря ощущала себя ослом с поклажей? — спросила я почти шутливо.
— Не зря, — отец усмехнулся. — Ты действительно вынесла многое. Мы признаём это, и… — он вынул из внутреннего кармана ещё один конверт. — Это акции. Небольшой пакет, но стабильные дивиденды. Хотели передать позже, но пора сейчас.
Я взяла конверт, ощущая шелест плотной бумаги. Не деньги, а признание.
— Однако, — сказала я, — подарок чудесный, но устойчивость семьи — не только финансовый вопрос. Мне нужна правда. И помощь, когда я прошу, а не когда вам удобно.
Отец кивнул, и в его глазах блеснула слеза:
— Мы рядом. Всегда. Но отныне — открыто.
Я глубоко вдохнула. Внутри будто щёлкнул замок: напряжение спало, уступив место странному облегчению и лёгкой, ещё чесоточной радости. Груз с плеч окончательно не исчез, но стал… разделённым.
* * *
Мы поднялись в основной зал, чтобы расплатиться. Официант взял чек, но вдруг склонился:
— Просили вас ничего не оплачивать, счёт закрыт.
— Кем? — машинально уточнила я.
— Четырнадцатым залом, — улыбнулся он.
Я посмотрела на родителей. Мама развела руками, будто говоря: «Ну вот, теперь все иначе».
— Хорошо, — ответила я официанту. — Но дайте, пожалуйста, письменное подтверждение. Я бухгалтер, люблю порядок.
Мы вышли на улицу. Жаркий июль наваливался плотным, как пуховое одеяло. На центральных часах рядом с входом все те же 14:04. Я вспомнила, что в пять у меня встреча с заказчиком, а значит — пора ехать. При мысли об очередных делах сердце больше не тянуло вниз: за моей спиной теперь шагали мама и папа — двое, таившие тайну, но готовые наконец разделить ответственность.
— Мариш, — сказал отец, нагоняя меня у поребрика, — можно я отвезу тебя?
— Ты водить-то не забыл? — ухмыльнулась я.
— Сомневаешься? Испытаем прямо сейчас.
Я села на пассажирское сиденье старенького «Сааба» — такого же, как был у него двадцать семь лет назад. Двигатель заурчал, как довольный кот. Машина мягко вырулила на оживлённую Пятницкую.
— Я думала, что всегда одна, — сказала я.
— Ты никогда не была одна, — ответил он, выжимая сцепление. — Просто мы прятались в тени. Теперь — пора на свет.
Дома меня ждал работу до поздней ночи, звонки, счета — и всё то, что прежде ложилось на мои плечи. Но прямо сейчас, в салоне пахнущей тонким ностальгическим бензином машины, я почувствовала: вместо привычного «сама-сама» у меня впервые появился роскошный выбор — поделиться весом, поверить и позволить себе хоть чуть-чуть расслабиться.
* * *
…А чек из ресторана я не выбросила. Расправила, сложила пополам и спрятала во внутренний карман пиджака. Пусть будет напоминанием: даже самые тяжёлые цифры можно перекроить в историю, которая заканчивается не нолями, а новыми началом.
И если вдруг снова захочется спросить: «Мама, почему всё всегда ложится на мои плечи?», — я уже знаю ответ. Потому что раньше не позволяла кому-то подставить свои. Но сегодня — совсем другое дело.