В 2011 году на карте мира появились очертания новых границ. Это Южный Судан — страна, родившаяся на автоматах Калашникова, из коровьих стад, рек пролитой крови, нефти и тысячелетних традиций. Ей нет еще и полутора десятков лет. Она — как новорождённый, плачущий в пыли, окруженный вооружёнными родителями, которые до сих пор не договорились, как его воспитывать.
Здесь нет ни музейных экспозиций, ни туристических троп, ни даже асфальта на центральных дорогах. Зато есть нефть (океан нефти), которую нельзя продать по-честному, коровы, которых ценят ближе, чем родных, и оружие, с которым спят, едят и молятся. Это не метафора и не преувеличение. Это — повседневность, в которую мы, прямо сейчас, погрузимся виртуально.
Рождение через насилие: как страна появилась на свет
Южный Судан был выкован из двух десятилетий гражданской войны, из сотен тысяч мёртвых, из колониальных карт, нарисованных европейцами, не знавшими, что такое экваториальные леса и племенные кодексы. Его независимость — не результат дипломатии, а итог усталости от убийств.
Судан, как единое государство, существовал с 1956 года. Но это был не столько единый народ, сколько два мира, стоящих спиной друг к другу. На севере — арабизированный, исламский Судан, с его административной традицией, шариатом и претензиями на цивилизационное лидерство. На юге — более 60 этнических групп, говорящих на разных языках, поклоняющихся духам предков, живущих в джунглях и на болотах, где Нил превращается в лабиринт водных путей.
Этнографически, экономически, религиозно — всё расходилось. Но один ресурс объединял: нефть. Большая часть месторождений оказалась на юге. А трубопроводы — на севере. Это создало фатальную зависимость: юг добывает, север продаёт. И забирает львиную долю.
Первая гражданская война (1955–1972) закончилась временным перемирием. Вторая (1983–2005) унесла более двух миллионов жизней и вынудила мировое сообщество вмешаться. Мирный договор 2005 года предусматривал шестилетний переходный период и референдум. В январе 2011 года 98,8% южносуданцев проголосовали за независимость. 9 июля 2011 года Южный Судан стал 193-м государством в ООН.
Но независимость не означала свободу. Она означала новую фазу хаоса.
Джуба: столица, которой нет
Джуба — столица, но не в привычном понимании. Это не город. Это агломерация из грязи, контейнеров, колючей проволоки и мотоциклов. Население — около 500 тысяч человек. Высотных зданий — ноль. Дорог с асфальтом — единицы. Электроснабжение — от генераторов, если повезёт.
Посольства стран мира — в одноэтажных домах, огороженных как военные базы. На улицах — блокпосты каждые 300 метров. Каждый — это мини-государство в государстве. У каждого — свои правила, свои тарифы. Официально — это "проверка безопасности". Фактически — сбор дани.
В Джубе нет музеев, театров, университетов с нормальной инфраструктурой. Есть рынки, где продают кукурузу, коз, мобильные телефоны и патроны. Есть бары, где пьют местное пиво — густое, тёплое, с осадком. Есть церкви, где молятся на английском, арабском и на языке динка.
И есть один-единственный монумент — "Мать-Южный Судан", установленный в 2014 году. Женщина с ребёнком на руках, символ жертвенности. Его нельзя фотографировать. Почему — никто не объясняет.
Новая столица, которой не будет
В 2017 году президент Сальва Киир объявил о планах переноса столицы в Рамсель — город, которого ещё не было. Ни домов, ни дорог, ни населения. Только лес и болото в 240 км к северу от Джубы. Проект оценили в 10 миллиардов долларов. Для страны, где ВВП на душу населения — около 300 долларов в год, это абсурд.
Но абсурд здесь - это искажённая норма. Рамсель должен стать "новым Сингапуром Африки". По планам должны были быть небоскрёбы, университеты, международный аэропорт. Должно было быть всё, чего нет в Джубе. Но на 2024 год там построено только несколько административных зданий и дорога, которая устремляется в никуда.
Почему? Потому что деньги уходят. Потому что коррупция — не болезнь системы, а сама система. Потому что в Южном Судане власть — это не должность, а доступ к ресурсам. А ресурсы — это нефть, оружие, земля, люди.
Чёрное золото и белый обман
Южный Судан производит около 170 тысяч баррелей нефти в день. Это — 98% всех доходов бюджета. Но страна не владеет ни одним нефтеперерабатывающим заводом. Ни одним портом. Ни одним крупным нефтепроводом.
Весь экспорт идёт через Судан — по старому трубопроводу, построенному ещё в 90-х. За транзит Южный Судан платит до 25 долларов за баррель. Это одна из самых дорогих ставок в мире. В итоге, при цене нефти в 80 долларов, страна получает около 55. Остальное — "сборы", "налоги", "инфраструктурные платежи".
Нефтяные компании — в основном китайские, малайзийские, индийские. Они работают в условиях высокого риска, но получают доступ к сверхдешёвым энергоресурсам. А местные чиновники — к "комиссиям". По оценкам Transparency International, до 90% нефтяных доходов исчезает в теневой экономике.
В 2020 году министр финансов Южного Судана заявил, что в казне осталось 50 долларов. Это, возможно, преувеличение. Но суть верна: страна де-юре богата, а люди де-факто — нищие.
Коровы как валюта, религия и семья
Если нефть — экономика государства, то коровы — база экономики южносуданцев. Для племён динка, нуэр, мундари и других — корова не животное. Это счёт в банке, свадебный подарок, медицинский арсенал, духовный проводник.
У мундари, например, быков красят белой глиной, чтобы защитить от насекомых. Но это ещё и ритуал. Каждый узор — знак принадлежности к клану. Мальчик, получивший первую корову, становится взрослым. Девушка может быть выкуплена за 40-50 голов скота.
Коровье молоко — основа рациона. Его пьют свежим, тёплым, прямо из вымени. Кровь — в смеси с молоком — используется как тонизирующее средство, особенно в засуху. Мясо едят редко — только во время проведения ритуалов или когда животное умирает.
Для мундари корова — старший член семьи. Ей дают имя. С ней разговаривают. Её оплакивают. Дома строятся вокруг загона, а не наоборот.
Автомат как продолжение руки
В Южном Судане на 10 миллионов человек приходится около 3 миллионов единиц оружия. Это один из самых высоких показателей вооружённости в мире. Калашников — элемент идентичности и неотъемлемый атрибут взрослого мужчины.
Мальчики получают автоматы в 12–14 лет. Не для войны — для "защиты стада" и для демонстрации силы. В племенных конфликтах за пастбища или воду перестрелки — обыденность. Один случай — 2011 год: 600 человек погибло за неделю из-за спора между динка и нуэр.
Полиция, армия, миротворцы ООН — все вооружены. Но никто не контролирует ситуацию. В 2013 году вспыхнула новая гражданская война — уже не против Севера, а внутри южносуданского руководства. Президент Сальва Киир (динка) и вице-президент Риек Мачар (нуэр) — бывшие союзники — начали борьбу за власть. Конфликт унёс более 400 тысяч жизней, 4 миллиона стали беженцами.
Мирное соглашение 2018 года до сих пор не реализовано полностью. Коалиционное правительство существует на бумаге. Но на улицах — всё те же разномастные патрули, блокпосты, проверки.
Школы, где учатся с оружием
Образование в Южном Судане — лотерея. Только 35% детей заканчивают начальную школу. Учитель получает 100 долларов в месяц (если получает). Многие работают полгода-год без зарплаты.
В сельской местности школы — хижины из соломы. Учебников — нет. Доски — редкость. Дети учатся на улице, под деревьями. Автоматы — рядом. В некоторых школах висят таблички: "No weapons allowed". Но это скорее пожелание, чем правило.
Девочки бросают учёбу в 13–14 лет. Беременность — не исключение, а норма. Браки по договорённости — обычай. В племени динка 50% девочек выходят замуж до 18 лет.
Мальчики также уходят пасти скот намного раньше 16 лет или вступают в вооружённые группировки. Учёба — для "городских", для тех, кто верит в будущее. Но будущее — понятие размытое.
Будущее, которого нет
Международные организации, ООН, МВФ — все говорят о "восстановлении", "стабилизации", "развитии". Но на земле — другое. Инфраструктура не строится. Больницы не открываются. Школы не ремонтируются.
Зато строятся дома для чиновников. Закупаются джипы для министров. Открываются частные клиники — только для элиты.
Китай, ОАЭ, прочие страны — все хотят нефти. Все предлагают "помощь". Но помощь — это не гранты, а кредиты под залог ресурсов. Это строительство дорог — чтобы возить нефть, а не людей.
Южный Судан — не страна. Это проект. Проект, который может сработать — если удастся остановить кровь, если чиновники начнут думать о народе, если нефть начнёт работать на страну, а не на отдельных людей. Но пока — это государство-парадокс: богатое — нищее, молодое — уставшее, независимое — зависимое.
И каждый день здесь — не жизнь, а выживание.
С уважением, Иван Вологдин
Подписывайтесь на канал «Культурный код», ставьте лайки и пишите комментарии – этим вы очень помогаете в продвижении проекта, над которым мы работаем каждый день.
Прошу обратить внимание и на другие наши проекты - «Танатология» и «Серьёзная история». На этих каналах будут концентрироваться статьи о других исторических событиях.