Тишина в заимке Лыковых была не пустой, а густой.
Она звенела в ушах, давила на виски, наполнялась шелестом старой лиственницы за окном и вечным шумом Ерината.
Агафья перекрестилась перед темной иконой.
Пять лет.
Пять лет, как она осталась совсем одна.
Карп Осипович, Наталья, Савин, Дмитрий – все ушли в сырую землю у горы, что зовется теперь Лыковой. Мать, Акулина Карповна, умерла еще раньше.
Теперь только она, Агафья, последняя искра лыковского рода, да нескончаемая тайга вокруг.
Вечерело.
Воздух стал колючим.
Агафья торопилась закончить дела: подоить козу Марфушку (последнюю, любимицу, подаренную геологами), занести дров, запереть скот в загон.
Марфушка сегодня вела себя беспокойно, блеяла глухо, упиралась. «Чуешь что, глупая?» – пробормотала Агафья, сильным движением привязывая животное к колу у загона.
Холодно что-то... Неуютно.
Вернувшись в избу, она затопила печь.
Огоньки плясали за решеткой, отбрасывая гигантские, дрожащие тени на стены – тени тех, кого больше не было.
Агафья села на лавку, взяла в руки старую, истерзанную иголку и лоскут. Шитье успокаивало, отгоняло навязчивую мысль: А что, если... если я умру здесь?
Кто похоронит?
Кто помянет?
Она крепче сжала иглу.
Нет.
Я не одна.
Пока помню отца, мать, братьев – они тут, со мной.
И Тайга-матушка не даст пропасть.
Вдруг – удар.
Глухой, мощный. Не в дверь. В стену сруба. Изба аж качнулась. Пыль посыпалась с потолка.
Агафья замерла. Игла выпала из окоченевших пальцев.
Ти-и-и-шина.
Сердце колотилось, как пойманная птица. Она знала этот звук. Знакомый ужас детства, о котором отец строго-настрого запрещал говорить вслух, чтобы «не накликать».
Хозяин .
Медведь-шатун. Голодный, злой.
Еще удар! Сильнее прежнего. Раздался треск бревен.
Марфушка за стеной взвыла от ужаса.
Агафья вскочила. Страх сковал тело ледяными клещами.
Он чует козу! Он сломает загон!
Мысли метались.
Бежать?
Куда?
В тайгу, ночью, от медведя?
Нож?
Топор?
Против шатуна – как щепка.
Отец учил: огонь!
Шум!
Голос!
Она бросилась к печи, схватила железную кочергу. Распахнула дверцу. Жар ударил в лицо.
Загремела кочергой по чугунной заслонке печи!
Звон, грохот, искры!
- УЙДИ!!! УЙДИ ОТСЮДА, НЕЧИСТЫЙ!!! АЗАЗИЛО! ШАЙТАН!!! – завопила она во всю мощь своих легких, голосом, сорванным от страха и ярости.
Голосом, который эхом отозвался в пустой избе, голосом Карпа Осиповича, голосом Савина, голосом всех Лыковых, живших и умерших в этой тайге.
Она била кочергой по срубу изнутри, по печной заслонке, создавая невыносимый грохот.
«ВО ИМЯ ОТЦА, И СЫНА, И СВЯТАГО ДУХА! УБЕГИ!!!»
Снаружи на мгновение воцарилась мертвая тишина.
Потом – тяжелое, хриплое сопение, топот отступающих лап.
Визг Марфушки стих, сменившись тихим, жалобным блеянием.
Агафья стояла, прижавшись спиной к горячей печи, дрожа всем телом. В ушах еще стоял ее собственный крик и жуткий лязг железа.
По щекам текли слезы – слезы страха, бессилия и вдруг нахлынувшей, острой тоски по тем, кто когда-то был рядом, кто защитил бы.
Но слезы быстро высохли. Она выпрямилась. Подошла к окну, затянутому мутным пузырем. Темнота.
Только отсвет печи тускло золотил снежинки за стеклом.
Ушел.
Хозяин ушел.
Марфушка цела.
Изба стоит.
Она медленно опустилась на колени перед иконами.
Не молитвой, а простыми, нахоженными словами, как учила мать: «Спасибо, Господи... Спасибо, тайга... Спасибо, отец... братья... Держитесь рядом. Агафьюшка еще поживет. Не сдамся».
За окном тайга, темная и безбрежная, будто вздохнула в ответ.
И в густой, звонкой тишине заимки снова зазвучали голоса.
Голоса ушедших.
Голос Агафьи.
Голос жизни, упрямо горящей последней свечой в бескрайнем море таежной ночи.
Первой и главной мыслью была благодарность Богу за спасение. Агафья была глубоко верующим человеком, и в этом критическом моменте она видела прямое вмешательство Божественной силы. Она молилась, благодаря за чудо спасения, за то, что Бог не оставил её одну перед лицом смертельной опасности. Это подкрепляло её веру в свою избранность и особую защиту свыше.
Победа над медведем не могла заглушить леденящее чувство полного одиночества.
Она вновь осознала, что осталась совсем одна в бескрайней, суровой тайге.
Рядом нет никого, кто мог бы помочь, защитить, разделить страх или радость.
Эта мысль о своей абсолютной уязвимости в мире, где человеку выжить в одиночку почти невозможно, была неизбежна.
Несмотря на страх и одиночество, Агафья, вероятно, испытывала тихую гордость и даже удивление собой. Она, немолодая, физически не сильная женщина, смогла победить страшного зверя, благодаря хитрости, знанию природы и, главное, невероятной силе духа и инстинкту самосохранения.
Она смогла постоять за себя в ситуации, где многие бы пали духом. Эта мысль о своей внутренней силе, возможно, была для неё откровением и давала опору.
Спасение от медведя не снимало груза повседневной борьбы за существование.
Мысль о том, что нужно продолжать рубить дрова, носить воду, ухаживать за козами, поддерживать огонь в печи – всё в одиночку , в условиях жестокой зимы – нависала над ней.
Каждый день – это вызов, и этот вызов теперь казался еще более трудным после пережитого потрясения.
Несмотря на ужас встречи, тайга оставалась её домом, её миром. Мысли могли быть и о том, что медведь – такая же часть этого мира, как и она сама.
Она не проклинала тайгу, а, возможно, с ещё большим смирением и пониманием принимала её законы, в которых жизнь и смерть соседствуют постоянно. Её победа была победой внутри этого мира, а не над ним.
В такие переломные моменты воспоминания об умерших родителях, братьях и сестре могли быть особенно острыми.
Она могла мысленно обращаться к ним, чувствовать их незримую поддержку или еще острее переживать их отсутствие.
Сны Агафьи в ту ночь были беспокойными.
Но главным чувством, с которым она заснула, была всепоглощающая благодарность Богу за дарованную жизнь , смешанная с горечью абсолютного одиночества и трезвым осознанием невероятной тяжести своей доли.
Это был сон выжившей, чудом избежавшей смерти, но оставшейся лицом к лицу с бескрайней, безмолвной и требовательной тайгой, где её единственными спутниками были вера, память и непоколебимая воля к жизни. Победа над медведем стала доказательством её силы духа, но не сняла бремени её уникальной и трагической судьбы.