Вероника не была в моем салоне почти полгода. Она тяжело опустилась в кресло, словно несла на плечах не дамскую сумочку, а пару мешков с цементом. Всегда идеально прямая спина ссутулилась, а в глазах, которые она тут же отвела от своего отражения в зеркале, застыла серая, выцветшая усталость.
- Ксюш, как обычно. Просто кончики подровнять. Ничего не меняйте, пожалуйста.
«Ничего не меняйте» - это был ее девиз последние несколько лет. После развода с Вадимом она словно заморозила себя. Та же прическа - длинные, русые волосы, которые она убирала в строгий хвост. Тот же макияж - вернее, его почти полное отсутствие. Та же одежда - практичная, немаркая, безликая. Словно боялась любым изменением привлечь к себе внимание. Или нарушить хрупкое равновесие, в котором с трудом научилась существовать.
Я накинула на нее пеньюар, смочила волосы из пульверизатора. Вода заструилась по прядям, как слезы, которые она себе не позволяла.
- Как девочки? - спросила я, чтобы нарушить гнетущую тишину, которую нарушал лишь щелчок моих ножниц.
- Растут, - она слабо улыбнулась отражению. - Старшая в музыкалку пошла. Младшая… Младшая все про папу спрашивает.
И тут плотину прорвало. Не криком, не рыданиями. А тихим, монотонным, выматывающим рассказом. Я уже слышала эту историю по частям, но сегодня она складывалась в цельную, уродливую картину. Про то, как Вадим делил деньги на «свои» и «наши», где «наши» были только ее. Про кредиты на дорогие игрушки, которые она потом закрывала из своей учительской зарплаты. Про его вечное вранье - то премию задержали, то оклад урезали. А на самом деле - прокуренные вечера с друзьями в баре на другом конце города.
- Знаешь, самое страшное было не безденежье, Ксюш, - ее голос дрогнул. - А то, что я перестала себе верить. Он так убедительно врал, что я начала думать - может, это я схожу с ума? Может, я слишком многого требую?
Когда она подала на развод, он не просто согласился. Он рассмеялся ей в лицо. «Да ты без меня пропадешь. Кому ты нужна с двумя прицепами?». И исчез. Ни алиментов, которые он хитро скрывал, устроившись «всерую», ни звонков, ни открыток дочкам на день рождения. Три года пустоты.
Три года Вероника пахала на двух работах, тащила девочек, штопала колготки и клеила порванные книжки. Она не жаловалась. Она просто окаменела.
- А вчера он позвонил, - сказала она, и я увидела, как ее пальцы вцепились в подлокотники кресла. - Впервые за три года.
Я замерла с ножницами в руке.
- Сказал, хочет девочкам подарки на Новый год привезти. Я не поверила, но… запретить не смогла. Он же отец.
Он пришел. Трезвый, одетый в новый дорогой свитер. Протянул две крошечные коробочки с дешевыми конфетами. Девочки даже не вышли - побоялись. А он смотрел не на дверь детской, а на нее. На Веронику.
- Я не выдержала, спросила: «Вадим, что тебе на самом деле нужно?». А он, знаешь, так гордо выпрямился и говорит: «Я женюсь, Ника. Нашел свою любовь. Так что можешь меня больше не ждать. Я тебе… разрешаю жить дальше».
Она замолчала. В зеркале я видела ее лицо - бледное, с темными кругами под глазами. Она смотрела на себя, но видела ту женщину, которой великодушно «разрешили» быть счастливой.
- Он всем нашим общим знакомым растрепал, что я одна, потому что все еще по нему сохну. Что жду, когда он нагуляется и вернется. И теперь он… разрешил. Понимаешь? Словно я собака на привязи, которую он милостиво отпустил.
Я молча стригла. Слова тут были бессильны. Любое «да забудь ты этого козла» прозвучало бы пошло и фальшиво. Ее держал не Вадим. Ее держала эта уродливая история, которую он про нее сочинил и в которую, кажется, она сама отчасти поверила.
Прошло еще несколько месяцев. Вероника снова пришла. Но что-то изменилось. Она не рухнула в кресло, а села ровно. И впервые за долгое время посмотрела мне прямо в глаза через зеркало.
Она рассказала про Сергея. Коллегу из параллельного класса. Вдовца. Тихого, надежного, с добрыми морщинками у глаз. Который не говорил громких слов, а просто однажды пришел и починил вечно текущий кран на ее кухне. Который разговаривал с ее девочками не как с «прицепами», а как с маленькими, интересными людьми. Который позвал ее замуж не с «разрешения», а с букетом ромашек и испуганной надеждой в голосе.
- Мы расписались на прошлой неделе. Тихо, вдвоем. Девочки и он.
- Я очень за вас рада, Ника, - искренне сказала я.
Она кивнула и усмехнулась. Но усмешка вышла кривой.
- А вчера мне подруга позвонила. Говорит, Вадим всем рассказывает, что это он меня с Сергеем познакомил. Что это он все устроил. И что я вышла замуж, потому что он мне… ну, ты поняла. Разрешил.
Она замолчала, и я ждала. Ждала боли, гнева, обиды. А Вероника вдруг внимательно посмотрела на свое отражение. Долго, изучающе, будто видела себя впервые. Она коснулась пальцами своего виска, где я уже давно замечала тонкую серебряную ниточку.
- Какая же это все… пыль, - сказала она тихо, почти шепотом. Не мне. Себе. - Просто пыль.
И в этот момент я увидела, как в ее глазах что-то щелкнуло и встало на место. Цементные мешки с плеч рухнули, и спина ее выпрямилась по-настоящему. Не из гордости, а из легкости.
Она посмотрела на свои длинные, безжизненные волосы, которые я уже собиралась, по привычке, лишь немного подровнять.
- Ксюша, - ее голос прозвучал твердо и ясно. - А давайте… каре. Короткое. Чтобы шея была открыта. Надоело это все.
Я улыбнулась. Это был самый лучший звук, который я слышала за весь день. Мои ножницы сверкнули, и первая тяжелая прядь, хранившая память о годах ожидания чужого разрешения, беззвучно упала на пол.
Она уходила от меня другим человеком. С легкой походкой, открытой шеей и улыбкой, которая принадлежала только ей. А я, убирая ее волосы, думала: сколько же среди нас таких женщин, которые годами живут в невидимой клетке, построенной из чужих злых или просто глупых слов? И что нужно, чтобы однажды понять, что дверь в этой клетке никогда и не была заперта?
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами была Ксюша!