Анна потянулась, с трудом разлепляя глаза. За окном светало, будильник ещё не звонил, но мозг уже беспокойно сканировал предстоящий день: правки по проекту, звонок от клиента, вечером съездить за продуктами. Рядом на подушке дышал Алексей — муж, с которым они вместе уже пять лет. Вроде бы всё нормально. Вроде бы.
Она встала, на цыпочках пошла на кухню и включила чайник. Любила это время — до шума, до слов, до чужих взглядов. Только она, серый свет и старый чайник, который начинал потрескивать, как дедов самовар. Через десять минут, прихлёбывая зелёный чай, Анна уже просматривала список задач в телефоне. Пока не заскрипела дверь спальни.
— Доброе утро, — Алексей, потягиваясь, шёл навстречу ей, взъерошенный, с ленивой улыбкой.
— Привет, — кивнула Анна. — Тебе какой чай?
— Как всегда. Чёрный с сахаром.
— Поняла.
Он включил радио. Заиграл какой-то бодрый шансон, и Анна сдержала раздражённый вздох. Опять. Она предпочитала тишину, особенно по утрам, но Алексей этого не замечал.
— Слушай… — начал он, делая глоток. — Мама вчера опять звонила. Сказала, что у неё давление скачет, и ноги болят.
— Угу… — отозвалась Анна, не отрывая взгляда от кружки.
— Я подумал… может, мы всё-таки пригласим её к нам пожить? Ну ненадолго. Пока ей полегчает.
Она замерла. Сказанное было оформлено легко, почти буднично, как будто речь шла о том, чтобы поменять занавески. Хотя они уже говорили об этом. Неоднократно. Анна каждый раз старалась уйти от прямого ответа.
— Ну… если ненадолго… — выдавила она.
Алексей сразу оживился:
— Вот и отлично! Я знал, что ты поймёшь. Ты у меня умница. Она же не чужая.
Через неделю в их квартире появилась Лариса Ивановна. Не просто появилась — ворвалась. С чемоданами, пакетами, кастрюлями, постельным бельём, своей подушкой, электрогрелкой и даже фикусом в горшке.
— Вот и мы, — бодро сказала она, глядя на Анну, будто проверяя её с ног до головы. — У вас тут так просторно! Намного лучше, чем в моей двушке.
Анна помогла донести последний пакет с продуктами. На кухне свекровь тут же распаковала кучу круп, солений и банок с надписью «тушёнка».
— Это всё домашнее, — сказала она. — Покупное есть — себя не уважать. Ну, ничего, я вас тут на ноги поставлю.
Анна попыталась улыбнуться, но внутри у неё уже начинало сводить мышцы лица от напряжения.
На следующий день, вернувшись с работы, Анна первым делом пошла на кухню. Хотела разогреть вчерашний суп — и обнаружила, что кастрюля исчезла. Вместо неё на плите стоял борщ. Лариса Ивановна, в фартуке и с приподнятым настроением, лепила пельмени.
— А я тут прибралась немного. Твой суп, конечно, ничего, но мне кажется, он уже подкис. Сделала борщ — с говядинкой, настоящий. Попробуешь?
Анна чувствовала, как в груди что-то начинает медленно тлеть. Не огонь, не злость, а скорее тревожное тепло, которое разрасталось под рёбрами.
— Спасибо, я потом.
Она ушла в комнату, сняла пальто и вдруг поймала себя на мысли, что дома больше не хочется быть. Сюда как будто пустили чужого человека. Да что там — не просто пустили, а отдали ключи и разрешили хозяйничать.
В тот же вечер Лариса Ивановна переставила специи в шкафу.
— Так логичнее, — объяснила она, увидев удивление на лице невестки. — А то у тебя всё вверх дном.
Анна молчала. Она пыталась убедить себя, что это ерунда, что женщина просто хочет помочь, устроиться. Всё будет нормально, немного потерпеть — и всё утрясётся.
Прошла неделя. Лариса Ивановна уверенно заняла не только кухню, но и половину ванной, часть шкафа, а также кресло у окна — «моё любимое место». Каждое утро теперь сопровождалось лекцией о том, как правильно питаться, как стирать, как надо «вести себя с мужем».
— Ты с ним разговаривай помягче, — говорила она. — Лёшенька у меня нежный. Если грубить — он замыкается. Я-то знаю.
Анна слушала и чувствовала, как её личность начинает постепенно размываться.
Однажды вечером, набравшись храбрости, она попыталась поговорить с Алексеем:
— Лёш, нам надо обсудить ситуацию. Я понимаю, что мама твоя, и всё такое, но я чувствую себя чужой в собственном доме. Это не может продолжаться вечно.
Алексей оторвался от телефона:
— Что тебе не нравится? Она же ничего плохого не делает. Помогает, готовит. Ты знала, что мама будет жить с нами, чего ты теперь недовольна?!
Слова резанули. Как холодной водой.
Анна медленно встала из-за стола.
— Я не знала, что жить — это значит вместо меня.
Она ушла в спальню, закрыв за собой дверь. И впервые всерьёз подумала: а может, и правда, она здесь — лишняя?
Она села на край кровати и долго смотрела в одну точку. С кухни доносились голоса — Лариса Ивановна что-то шептала Алексею, тот вяло отвечал. Слова не различались, но интонации били по нервам. Анна встала, достала чемодан с верхней полки, открыла, посмотрела на него и закрыла обратно. Слишком рано. Слишком эмоционально.
Но мысль уже поселилась в голове: «Я не хочу так жить».
Не с ней. И, что страшнее, возможно, уже не с ним.
На следующий день она вышла из дома раньше обычного. Просто чтобы не завтракать за одним столом с Ларисой Ивановной, не обсуждать сахар в чае и не слушать, кто что "в её время" делал. Она взяла кофе навынос и медленно шла вдоль улицы. Москва просыпалась — с трещоткой трамваев, запахом пыли, свежих булочек из пекарни и утренним ветром.
Она набрала Марину — единственную подругу, с которой могла говорить откровенно.
— Ты как? — раздалось в трубке.
— Хуже, чем вчера. А вчера было отвратительно.
— Приходи вечером ко мне. У меня будет вино и тапки твоего размера.
Анна слабо улыбнулась.
— Ты знаешь, я ведь правда старалась. Приняла её, терпела. Я не думала, что так будет тяжело.
— Ты не обязана терпеть, — спокойно ответила Марина. — Ты не нанималась быть сиделкой. У тебя есть право на свою жизнь.
— Алексей думает иначе. Он считает, что я эгоистка.
— Он не думает. Он отдал ответственность маме. Удобно же — теперь у него есть две женщины, и он ни за что не отвечает.
С этими словами в голове Анна провела весь день.
Вечером, вернувшись домой, она увидела, что в коридоре стоит её сумка.
— Я твою одежду сложила, — сказала Лариса Ивановна с видом победителя. — Она пахла рыбой, пришлось постирать. А те кофты, в катышках, я выбросила — тебе всё равно не идёт. Я завтра на рынок схожу, куплю что-нибудь нормальное.
Анна молчала. Стояла с открытым ртом, пока внутри что-то не щёлкнуло. Даже не сломалось — просто отключилось. Как лампочка, что вдруг гаснет.
— Это были мои вещи, — тихо произнесла она.
— Ну что ты как девочка, — отмахнулась свекровь. — Всё равно носить такое стыдно.
Анна прошла в спальню. Всё было аккуратно, но… по-другому. Кофта, в которой она когда-то целовалась с Алексеем на первой прогулке, исчезла. Розовый свитер, купленный в Праге, тоже. Как будто кто-то стёр куски её жизни.
Она снова набрала Марину.
— Скажи, у тебя найдется место для меня?
— Приезжай. Хочешь — на ночь, хочешь — на неделю. Хочешь — навсегда. Только скажи. Приготовлю комнату.
Анна кивнула, хотя подруга этого не видела.
— Я приеду.
Когда она стала собирать вещи, Алексей зашёл в комнату.
— Ты куда?
— К себе.
— В смысле?
— В прямом. Мне нужно пространство. Свобода. Воздух. Всё то, чего здесь давно нет.
— Ты всё преувеличиваешь. Мама старается.
— Слишком. Как будто я умерла, и она заняла моё место.
Он подошёл ближе, хотел взять её за руку, но она отступила.
— Не трогай. Я не хочу, чтобы ты меня уговаривал. Я просто ухожу.
— Так просто?! — вспылил он. — Из-за борща, кофты и моих слов?!
— Не просто. А потому, что ты никогда не был на моей стороне. Ни разу.
Она взяла сумку, надела пальто и закрыла за собой дверь.
Марина встретила её с пледом и бокалом вина.
— Твоя комната — вон там. Я убрала всё, даже старую лампу, которую ты ненавидела.
Анна села на диван и вдруг разрыдалась. Не от боли. От облегчения. Никто не повышал голос, не передвигал её вещи, не называл истеричкой.
— У тебя всё впереди, — тихо сказала Марина. — Главное — не возвращайся туда, где тебя нет.
Анна только кивнула. И впервые за долгие месяцы почувствовала: она — на своём месте.
Тихая комната, мягкий плед, старый абажур над креслом и ровное дыхание подруги рядом — всё это казалось ей гораздо ближе и роднее, чем та квартира, в которую она вложила душу. Впервые за долгое время Анна не чувствовала тревоги по утру. Не ждала подвоха. Не собиралась мысленно оправдываться, не сжималась от шагов в коридоре.
В понедельник она взяла выходной. Просто чтобы посидеть в тишине, пересортировать свои мысли, выдохнуть. Она гуляла по району, зашла в кофейню, где её никто не знал, купила в цветочном магазине букет лилий. Без повода. Просто потому, что могла.
Она вновь ощущала себя собой — не «женой», не «невесткой», не «помехой» между мужчиной и его матерью, а просто Анной.
Алексей не звонил три дня. И на четвёртый — тоже. Но на пятый прислал короткое сообщение:
«Ты не можешь вот так всё бросить. Надо поговорить».
Она долго смотрела на экран. Потом заблокировала его номер. Не из злости. Просто потому, что говорить было уже не о чем.
Через неделю он пришёл сам. Позвонил в домофон, стоял у подъезда Марины с букетом роз и чем-то вроде раскаяния на лице. Анна вышла, но не пригласила его внутрь.
Они стояли напротив друг друга — она в пальто и шерстяной шапке, он с опущенными плечами и растерянным взглядом.
— Я всё обдумал, — начал он. — Ты права была. Мама заняла слишком много. И я позволил. Я просто хотел, чтобы всем было хорошо…
— …кроме меня, — спокойно закончила Анна.
Он опустил глаза.
— Если хочешь, она съедет. Найдём отдельное жильё для мамы. Всё можно наладить.
Анна молчала. Она слышала в его голосе искренность. И усталость. Но больше всего — страх остаться одному. Он не про неё думал. Он просто боялся тишины в доме, пустого холодильника и одиночества перед телевизором. Она больше не хотела быть «спасательной шлюпкой» от его страхов.
— Я не готова возвращаться, — тихо ответила она. — Мне нужно время. Пространство. И уверенность, что ты больше никогда не поставишь меня на последнее место.
— Я тебя люблю, — выдохнул он.
— А я себя, — сказала Анна. — И впервые за долгое время — по-настоящему.
Она вернулась в квартиру Марины. Той не было дома — только записка на столе:
«Ты справишься. Я в тебя верю».
Анна поставила чайник. На подоконнике лежал её старый ежедневник. Она открыла его и впервые за многие месяцы сделала новую запись:
«Понять, чего я хочу. И больше никогда не соглашаться на меньшее».
Она выдохнула. За окном начинался вечер. Тепло от батарей, аромат чая, кошка, забравшаяся на колени — всё это не было роскошью. Это было её право.
Право быть. Право жить. И больше не просить за это прощения.