Глава 10
Утро в лагере Османа началось с надежды. Решение бея отпустить детей и отвергнуть золото вселило в воинов новую, гордую уверенность. Они сражались не за добычу, а за справедливость. Все ждали ответа из Бурсы, надеясь, что благородный жест Османа будет встречен таким же благородством.
Но из ворот Бурсы пришла не оливковая ветвь, а буря.
Новая делегация, возглавляемая молодым и надменным офицером, подъехала к лагерю. Они не просили аудиенции. Они остановились на расстоянии крика. Один из воинов спешился и бросил на землю тяжелый, окровавленный мешок.
– Наш новый правитель, текфур Ликург, шлет тебе этот подарок, Осман-бей! – прокричал офицер, и его голос был полон ядовитого торжества. – Он говорит, что так Бурса поступает со стариками, которые ведут переговоры с варварами!
Тургут-бей, стоявший в оцеплении, медленно подошел и развязал мешок. Даже его, воина, видевшего тысячи смертей, заставило отшатнуться то, что он увидел внутри. Это была отрубленная голова текфура Сароса.
– Переговоры окончены! – продолжал кричать офицер. – Все пленники, находящиеся в твоем лагере, отныне считаются предателями Империи, и их судьба нас не волнует! Их дома будут сожжены, их земли отобраны! Убирайся с нашей земли, или мы сделаем с тобой то же, что и с этим старым глупцом!
С этими словами делегация развернулась и умчалась обратно в город, оставив за собой звенящую, ошеломленную тишину и страшный «подарок» на выжженной солнцем траве.
Новость разнеслась по лагерю, как лесной пожар. Воины, еще утром гордившиеся милосердием своего бея, теперь были в ярости. Их благородный жест был растоптан. Их враг оказался не воином чести, а подлым убийцей. Правила игры изменились. Теперь это была не война. Это была вендетта.
***
Самым тяжелым было донести эту весть до тех, кого она касалась напрямую. До пленных византийских аристократок.
Осман понимал, что это не может сделать мужчина-воин. Это была ноша для женщины. Он попросил Бала-хатун.
Она вошла в шатер скорби, и ее собственное сердце разрывалось от боли. Женщины, обрадованные вестью о возвращении своих детей, встретили ее с надеждой в глазах. Среди них была и Елена, вдова одного из казненных советников Сароса, та самая, что писала письмо.
– Госпожа Бала, – сказала она, поднимаясь навстречу. – Есть вести от моего господина, текфура?
Бала-хатун не смогла произнести ни слова. Она просто подошла к Елене, взяла ее руки в свои и посмотрела на нее глазами, полными слез. И Елена все поняла.
По шатру пронесся стон, перешедший в отчаянный, безутешный женский плач. Их мир рухнул. Их муж, отец, защитник, единственный, кто пытался спасти их по законам чести, был убит. И убит своими же. Они были больше не знатными дамами, не пленницами, за которых можно заплатить выкуп. Они стали вдовами и дочерьми предателей. Изгнанницами. Им некуда было возвращаться. Их собственный город приговорил их к смерти.
Бала не пыталась их утешать пустыми словами. Она просто была рядом. Она обнимала плачущих, поила их водой, баюкала их детей, которые, не понимая причин, заражались горем своих матерей. Она делила с ними их боль не как победительница, а как женщина, знающая, что такое терять близких.
– Пока вы под моей защитой, – прошептала она Елене, – пока я жива, ни один волос не упадет с вашей головы. Я не знаю, что решит мой Бей. Но я знаю, что вы – не пленницы. Вы – гостьи моего очага. И я буду защищать вас, как своих сестер.
В этот страшный час, в шатре, полном горя, между женщинами, которые должны были ненавидеть друг друга, родилось нечто новое. Хрупкое, основанное на общем страдании, сестринство.
***
В шатре Османа, напротив, бушевала ярость. Его командиры были вне себя.
– Он сам развязал нам руки! – ревел Бамсы, и его кулаки были сжаты добела. – Их судьба его не волнует? Отлично! Казнить их всех! Всех до единой! На глазах у этого щенка Ликурга! Пусть посмотрит, как мы отвечаем на оскорбления!
– Это будет справедливо! – поддержал его один из командиров Гермияна. – Око за око! Кровь за кровь!
Но Тургут, чье лицо было мрачнее грозовой тучи, покачал головой.
– И чем мы тогда будем лучше него? – спросил он тихо. – Казнив беззащитных женщин, мы опустимся до его уровня. Мы станем такими же подлыми убийцами. Все то, за что мы сражались, вся наша справедливость, все наше моральное превосходство, которое с таким трудом завоевала для нас Бала-хатун, – все это превратится в пыль.
– Честь – это хорошо, когда твой враг тоже знает, что это такое! – возразил Самса Чавуш. – А когда ты имеешь дело с бешеной собакой, ты не рассуждаешь с ней о благородстве. Ты просто берешь дубину потяжелее.
Осман слушал их. Его душа была полем битвы. Часть его, та, что была воином, жаждала мести. Простой, ясной, кровавой. Он хотел заставить Ликурга пожалеть о том, что он родился на свет. Он хотел обрушить на Бурсу огонь и сталь.
Но другая его часть, часть правителя, слышала правоту в словах Тургута. Он строил не банду разбойников. Он строил государство. А государство не может жить по законам кровной мести. Оно должно жить по законам справедливости, даже когда это невыносимо трудно. Он был в аду. Любое решение казалось неверным.
***
Осман ударил кулаком по столу, и все споры мгновенно смолкли.
– Нет, – сказал он, и его голос был спокоен, но в этом спокойствии чувствовалась несокрушимая воля. – Мы не будем убийцами женщин. Мы не уподобимся этому шакалу. Честь – это не то, что мы требуем от врага. Это то, что мы храним в себе.
Он обвел взглядом своих командиров.
– Но мы и не будем просто стоять и ждать, пока он смеется над нами. Он думает, что показал нам силу. Мы покажем ему, что такое настоящая власть.
Он повернулся к Аксунгару.
– Этот Ликург – узурпатор. Он убил законного правителя, назначенного Империей. Он предал свой город и свой долг. Он – преступник не только для нас, но и для своих. И мы донесем эту правду до каждого.
План, родившийся в его голове, был гениален в своей дерзости.
– Мы не казним пленниц, – продолжил Осман. – Мы даруем им нашу защиту. Мы выделим им земли рядом с Караджахисаром. Мы построим для них новое, небольшое селение. И мы объявим их «благородными изгнанницами Бурсы», находящимися под личным покровительством Османа-бея.
Его беи слушали, ошеломленные.
– Это превратит их из нашего слабого места в наше главное оружие, – пояснил Кёсе Михал, первым поняв всю глубину замысла. – Мы создадим «правительство в изгнании». Мы покажем всем в Бурсе, что есть другая жизнь, под властью справедливого правителя.
– Именно, – кивнул Осман.
Он подозвал писца.
– Пиши мое послание жителям Бурсы.
И он начал диктовать. Он не угрожал. Он сообщал. Он рассказывал о том, как их благородный текфур Сарос был предательски убит честолюбцем Ликургом. О том, что он, Осман-бей, взял под свою защиту их знатные семьи, спас их от ярости узурпатора. Он заканчивал свое послание словами: «Я пришел к вашим стенам, чтобы сразиться с воином. Но теперь я остаюсь здесь, чтобы освободить вас от тирана. Выбор за вами».
Война за Бурсу перестала быть осадой. Она превратилась в войну за освобождение.
Вместо того чтобы поддаться на провокацию и утонуть в крови, Осман перевернул шахматную доску. Он превратил подлый удар врага в свое главное политическое оружие.
Теперь он не просто завоеватель у стен чужого города. Он – защитник законной власти и покровитель изгнанников. Он начал войну не за стены, а за умы и сердца жителей Бурсы.
Как ответит на этот гениальный ход безжалостный, но не слишком умный Ликург? И как отреагируют на это сами горожане, узнав, что их новый правитель – убийца?