— Нам не чего было есть, — голос Сергея Газарова дрожал, когда он вспоминал те дни. — В карманах — ветер. А на руках — двое детей. Голодных.
Конец девяностых. Разбитые надежды, пустые холодильники, долги. После смерти Ирины Метлицкой мир словно выключили. Но Газаров не мог позволить себе сломаться. Он грузил мешки на стройке, крутил баранку такси, стирал руки в кровь — лишь бы сыновья не узнали, что такое настоящая нужда.
— Когда твой ребёнок смотрит на тебя и ждёт ужина, — говорил он позже, — ты готов горы свернуть. Да хоть в шахту спуститься.
Смешной азербайджанец с грустными глазами
Москва, середина 70-х. В коридорах театрального института толпились абитуриенты — самоуверенные, громкие, нарядные. А в углу, сжимая потрёпанный томик Гоголя, стоял он — нескладный паренёк с тёмными кудрями и глазами, в которых горел огонь.
— Ну что, представитель азербайджана, покажешь, на что способен? — крикнул кто-то из комиссии, едва Сергей Газаров вышел на прослушивание.
Он начал читать отрывок из «Носа». Голос дрожал, акцент резал слух. В зале захихикали.
— Ну и ну, — шептались педагоги, — этак он и «Мцыри» с кавказским колоритом прочтёт!
Но один человек не смеялся. Олег Табаков пристально смотрел на этого «смешного азербайджанца» и видел не ошибки, а страсть. Ту самую, которую не купишь и не подделаешь.
— Ты знаешь, почему они ржали? — позже говорил Газаров, уже ставший звездой. — Потому что я был живой. А в театре мёртвых — боятся.
Табаков взял его на курс. Не из жалости — из упрямства. «Пусть попробует сломать этот стереотип», — думал он.
И Сергей ломал. Днём зубрил тексты, ночами тренировал дикцию. Однокурсники покатывались со смеху:
— Газаров, да ты же «ш» и «щ» путаешь!
— Зато я «любовь» и «ненависть» не путаю, — огрызался он.
Через год над ним уже смеялись меньше. Через два — перестали совсем. А через три — аплодировали.
Табаков привёл его в «Современник». И там, среди мэтров, этот «смешной азербайджанец» вдруг стал… своим. Не потому, что изменился — потому что его наконец разглядели.
— А ведь если бы не Олег Павлович, — вздыхал Газаров, — я бы, наверное, так и остался для них просто «тем самым парнем с акцентом».
Но судьба распорядилась иначе. И очень скоро этот «нелепый провинциал» заставит говорить о себе всю страну. Уже без смеха.
Богиня в свитере
Она вошла в репетиционный зал «Современника» так, будто случайно открыла не ту дверь – небрежно, немного неловко. Высокая, с лёгкой походкой, в просторном свитере, сползающем с одного плеча. Ирина Метлицкая.
— Ну всё, – мысленно сдался Газаров, впервые увидев её. – Теперь можно не стараться.
Он, обычно такой бойкий, вдруг стал запинаться на ровном месте. На репетициях забывал текст, путал мизансцены.
Она была на голову выше. На два года младше. И уже – звезда. Её фотографии в журналах, главные роли в кино, толпы поклонников у театрального подъезда.
— Ну и что она в тебе нашла? – не понимали друзья.
— Наверное, чувство юмора, – отшучивался Газаров.
Но правда была проще и сложнее одновременно.
— С ним я могу быть не актрисой, – признавалась позже Ирина. – Просто женщиной.
Он носил её сумки со съёмок. Тихонько подкладывал котлету в её тарелку, когда она худела к роли. Разогревал ужин в три ночи, если она задерживалась на спектакле.
Когда родился первый сын, Никита, Газаров сутками не отходил от кроватки.
— Иди спать, – уговаривала Ирина.
— А вдруг он проснётся и захочет поговорить? – серьёзно спрашивал он.
Их любовь не была пафосной. Не было миллионов роз, шикарных машин, показных страстей. Были тёплые взгляды Ирины, её смех на кухне в пять утра и его руки, бережно поправляющие одеяло, когда она засыпала перед телевизором.
— Вы же такие разные, – удивлялись знакомые.
— Именно поэтому, – улыбалась Метлицкая.
Он был её тихой гаванью. Она – его вечным вдохновением. До самого конца.
— Знаешь, – как-то сказал он ей, – я ведь до сих пор, когда ты входишь в комнату, забываю, что хотел сказать.
— Вот и молчи, – смеялась она. – Я и так всё знаю.
Чёрная полоса длиной в три года
1990 год. В их маленькой квартирке пахло молоком и детским кремом. Ирина, уставшая, но счастливая, прижимала к груди новорождённого Петю — второго сына, такого же шумного и живого, как его отец. Сергей стоял в дверях, сжимая в руках букет полевых цветов, и не мог надышаться этим моментом.
— Ну что, команда Газаровых в полном составе? — шутил он, бережно касаясь крошечных пальчиков сына.
Но уже через четыре года этот семейный уют разлетелся вдребезги. Диагноз Ирины — лейкемия — прозвучал как приговор. Газаров метался между больницей, домом и съёмками, пытаясь успеть всё. Продал машину. Взял деньги в долг у всех, кто соглашался дать — даже у сомнительных людей.
Он возил Ирину в Германию, в Израиль. Платил за экспериментальное лечение. А когда врачи разводили руками, пошёл к знахарке — отчаянный шаг отчаявшегося человека.
Странные травяные настои только ухудшили состояние Ирины.
31 декабря 1996 года. Новый год, который они встречали в больничной палате. Ирина, исхудавшая до прозрачности, вдруг собрала последние силы:
— Серёжа... Пообещай... Мальчиков...
Он не дал ей договорить. Прижал к себе, вдыхая знакомый запах её волос, смешанный теперь с больничным запахом смерти. Через полгода её не стало.
После похорон Газаров сидел в пустой квартире, слушая, как за стеной играют Никита и Пётр. Они ещё не понимали. А он должен был объяснить. Должен был... Но как?
Долги висели дамокловым мечом. Работы не было. Кино отвернулось — "не тот типаж". Он ходил на пробы, но везде — отказы.
Днём — стройка, ночью — такси. Дома — два голодных рта, школьные сборы, взгляды учителей: "Газаров, опять не сдали деньги на экскурсию?"
Однажды, разгружая кирпичи, он услышал:
— Эй, артист! Давай быстрее!
И вдруг осознал — он больше не артист. Просто измождённый мужик за тридцать, от которого пахнет дешёвым табаком и отчаянием.
Но вечером, когда сыновья делали уроки при свете настольной лампы, он снова становился тем самым Газаровым — весёлым, неунывающим. Рассказывал им про театр, показывал, как держать паузу, как входить в образ.
— Пап, а когда мама вернётся? — вдруг спросил Никита.
Сергей замолчал. Потом обнял обоих так крепко, что они заверещали.
— Она никуда не уходила. Просто теперь она... всегда с нами. В твоей улыбке, Петька. В твоих стихах, Никита. Понимаете?
Мальчики кивнули — не поняли, но поверили.
А он в ту ночь, когда они уснули, вышел на кухню, опустил голову на руки и... впервые за все эти месяцы позволил себе тихо, чтобы не разбудить детей, выть от бессилия.
Но утром снова был грузчиком. Потом таксистом. Потом отцом. Потом — просто человеком, который, стиснув зубы, тащил эту чёрную полосу дальше. Потому что за спиной — два маленьких доверчивых существа, для которых он теперь был целым миром.
Ресторан, любовь, второе дыхание
Помещение бывшей киностудии "Никита и Пётр" покрывалось пылью. Газаров стоял посреди пустого зала, где когда-то мечтал снимать кино, и сжимал в руке очередную квитанцию за аренду. Сыновья-подростки переглядывались у двери.
— Пап, может, сдадим это? — осторожно предложил Никита.
— Нет, — резко ответил Сергей, потом мягче: — Нет, сынок. Здесь будет... Здесь будет наш ресторан.
Он снова залез в долги. На этот раз — к людям, у которых не принято просить отсрочки.
Первые месяцы он работал один: повар, официант, уборщик, кассир. Вставал в пять утра — закупал продукты на оптовке. Ложился в три ночи — мыл полы. Руки, привыкшие держать сценарии, теперь чистили картошку килограммами.
Однажды утром, когда он разгружал мясо, к нему подошёл незнакомый мужчина:
— Ты Газаров? Артист?
— Ну, да, — буркнул Сергей, ожидая очередных насмешек.
— Я твои фильмы смотрел. Дай меню.
С этого дня в ресторане стали появляться первые постоянные клиенты. Актёры, режиссёры, театралы. Они приходили "к Газарову" — не за едой, а за актерскими историями, которые он рассказывал, разнося заказы.
А потом пришла она. Лена. Молодая журналистка, пришедшая сделать материал о необычном ресторане. Сергей, заляпанный соусами, увидел её в дверях и...
— Брат звонит: "Беги сюда, там твоя судьба!", — вспоминал он позже. — Я думал — шутит. А она стояла — солнечная, живая. И я вдруг понял: это моё второе дыхание.
Они поженились, несмотря на восемнадцать лет разницы. Когда родился Стёпа, Газаров-старший нянчился с младенцем так же трепетно, как когда-то с Никитой и Петей.
Ресторан расцвёл. Долги закрылись. Сыновья выросли. А сам Газаров... Он снова стал актёром. Только теперь в его глазах, помимо страсти к профессии, была ещё и глубокая, выстраданная мудрость.
— Всё, что не убивает... — начинал кто-то.
— ...оставляет шрамы, которые потом можно сыграть, — заканчивал Сергей.
И играл. Так, что зрители плакали. Так, что сыновья гордились. Так, что Ирина, где бы она ни была, точно улыбалась.
Спасибо, что дочитали до конца и до скорых встреч!
Подписывайтесь на канал, ставьте лайки и обязательно оставляйте свои комментарии.
Вам также будет интересно:
Будьте первым! Узнавайте о выходе новых публикаций в Телеграмм канале "Кумиры из СССР"