Утром 27 апреля 1913 года композитор Сергей Прокофьев, едва проснувшись, обнаружил письмо от близкого друга Макса Шмидтгофа: «Сообщаю тебе последнюю новость – я застрелился. Не огорчайся этим особенно, а отнесись к этому равнодушно. Право, большего это не заслуживает. Прощай. Макс». Сбоку была дополнительная приписка: «Причины не важны». На партитуре Второго фортепианного концерта Прокофьев вывел посвящение: «Памяти Максимилиана Анатольевича Шмидтгофа». Кем был этот загадочный Шмидтгоф, от чьей смерти Прокофьев так и не смог до конца оправиться?
Они познакомились в апреле 1909 году. Прокофьев сидел на балконе Малого зала и слушал, как принимали экзамен. У него не нашлось программки. Макс сидел через проход с маленькой партитурой в руках. «Конечно, это очень красиво сидеть с партитуркой, но зачем же с Трио Бетховена, да ещё для скрипки, альта и виолончели». Прокофьев подошел попросить программку. После антракта Макс подсел к ним.
Не помню о чём и как мы с ним разговорились. Помню только, что отнёсся я к нему вполне равнодушно - такой же, как и все. Среди разговора я, помню, молча взял у него из рук партитуру Бетховена, повертел её в руках и, улыбнувшись, отдал обратно.
Из воспоминаний Сергея Прокофьева
Они начали часто проводить время вместе. Шмидтгоф, судя по всему, был очень язвительным, разговорчивым – и умел производить впечатление. Прокофьев признается в дневниках, что всегда уступал ему, уставал парировать и просто молчал, призная, что Макс выиграл, но первенство всегда оставалось за ним, за Прокофьевым. В качестве основной консерваторской специальности Максимилиана указана «игра на фортепиано», но Прокофьев вспоминал, что при знакомстве играл тот еще не очень хорошо, был на младших курсах, зато отлично разбирался в музыке.
Той же Алперс говорю:
- А мне очень нравится лицо этого самого ученика вашего.
- Да, у него черты довольно правильные. Он очень музыкальный...
- Хорошо играет?
- Нет, ещё не особенно, на младшем курсе, но он прекрасно знает музыкальную литературу. Я с ним иногда спорю, так прямо сержусь - он обо всём решительно знает. Даже знает папины романсы.
Меня это заинтриговало и явилось желание с ним познакомиться. Впрочем, я скоро об этом забыл.
Из дневников Сергея Прокофьева
Сергей и Макс, судя по всему, стали неразлучны. Мясковский Прокофьеву о Шмидтгофе говорил так: «Вот этот, с которым вы носитесь...». Летом друзья «перекидывались короткими, но яростными письмами», и немного поссорились в переписке. 10 сентября Прокофьев уже писал в дневниках: «Интересный человек Макс Шмидтгоф». У Прокофьева было не очень много друзей, и про Шмидтгофа он почувствовал сразу, что они могут стать лучшими друзьями. «Я доволен моей встречей с Максом. Он мне очень нравится».
Шмидтгоф играл не очень хорошо – и технику Прокофьева приводили ему в пример, что Макса, разумеется, раздражало. Тот был заносчивым, тщеславным. Впрочем, в пару к Прокофьеву. Летом 1910 года они договорились играть в шахматы по переписке. И уже Прокофьев, слушая игру Макса на экзамене, замечает, что тот играет отчаянно. Перед концертами, когда Прокофьев исполнял, последним к нему подходил Макс: «Мой совет вам, играйте посильнее, а то может глухо звучать». В дневниках Прокофьев пишет, что надеется посвятить ему какую-нибудь пьеску. Фраза «был Макс» в дневниках становится практически ежедневно: мы были на концерте Скрябина, мы поехали на Финляндский вокзал, мы нанесли визит к..., вечером с Максом прогулялись по Невскому, днем с Максом прогулялись по Невскому.
29 декабря
Вечером был Макс, Катя Игнатьева и трио Яблоньских. Надоедали нам с Максом и не давали уединиться во имя «жёлтой книги». Пани гадала мне и нагадала кучу мерзостей.
Из дневника Прокофьева
«На Невском нежданно столкнулся с Максом, шедшим по делу, но не торопившимся. Видно, нам суждено ходить по Невскому вместе». Порой Прокофьев и Шмидтгоф совершали совместные прогулки. На Рождество Прокофьев дал Шмидтгофу денег на поездку в Симферополь. 12 января он встретил его на вокзале: «Очень рад, что Макс возвращается. В 10.40 утра я был на Николаевском вокзале и встретил севастопольский поезд». Парой дней позже – довольно милое: «В восемь часов пришёл Макс, у которого сегодня настроение скверное, но которому я очень обрадовался».
В конце января 1913 года Прокофьев и Шмидтгоф вместе едут в Крым. Причем, Прокофьев уступает ему свой дневник (!) и путевые заметки они ведут вместе. Композитор по этому поводу дает пояснение: «Здесь дневник мой прерывается на время путешествия, но взамен его являются путевые записки, которые писались мною и Максом, по очереди. Юмористический их тон свидетельствует о нашем отличном настроении, да и вообще поездка удалась и была чрезвычайно приятна и освежительна. С Максом мы незаменимо подходим друг другу и прекрасно спелись. Редко бывает, когда два сходных человека найдут один другого. Мы нашли».
Макс: Я проснулся только в девять, а Серёжа наслаждался невинными голосками детей, собиравшихся в школу в семь утра.
Я: Симферополь встретил нас довольно порядочной погодой, но внешностью весьма посредственной, вплоть до Европейской гостиницы, вполне оправдавшей своё название.
Макс: Описывая невероятную спираль, мы поднимались на Байдарский перевал. Опять стал появляться снег. Серёжа укутался в плед и мы вспоминали быструю езду предыдущего дня. Когда совсем уже стемнело, в восемь часов, мы увидели яркий свет фонарей, экипаж прогромыхал под сводом ворот, и мы подъехали к так называемой гостинице.
Фрагменты общих путевых записок
Шмидтгоф всё свободное время проводит в компании Прокофьева. Уезжая, Прокофьев шлет ему открытки. Они почти ежедневно завтракают и ужинают вместе.
С утра до двух сидел над лёгкой партитурой интермеццо. Сделал восемь страниц. В половину третьего зашёл за Максом на его Невский, 63 и предложил ему большую прогулку. Мы прорезали Летний сад, весь Каменноостровский, Каменный и Елагин острова. Старую деревню и вышли на Сестрорецкое шоссе. Глядя на то, как два молодых человека, кокетничая с молодой хорошенькой девчонкой, учили её править огромным автомобилем, мы разожглись не столько на девчонку, сколько на автомобиль. Я заявил, что не в это, а в будущее лето мы должны сделать путешествие по России в автомобиле, что будет колоссально интересно, ново и даже романтично и что, в конце концов, это будет совсем не так дорого стоить, ибо автомобиль по случаю можно купить тысячи за две, а потом за полторы продать. Макс заявил, что такую поездку сделать необходимо, а ежели он получит наследство, то уж конечно, автомобиль у нас будет шикарный.
Из дневника Прокофьева
До самоубийства Шмидтгофа после фантазий об автомобиле оставалось меньше месяца. Прокофьев не жаловался ни на его плохое настроение, ни на мрачный вид. 27 апреля он получил от Макса письмо.
Из дневников Прокофьева:
27 апреля. Едва я проснулся, как палкой по голове меня хватило письмо Макса: «Сообщаю тебе последнюю новость — я застрелился».
Я заметался по кровати, по комнате, подошёл к зеркалу, выскочил в соседнюю комнату. Моя первая полусознательная мысль была: зачем же, зачем ломать так счастливо сложившееся течение жизни?! Он говорил несколько раз, что застрелиться очень просто, что это даже «страшно шикарно», иной раз он обдумывал, как-бы это сделать... и я знал, что он ни в грош не ставит жизнь. Он мог так же просто застрелиться, как иной раз выпить залпом рюмку бенедектину и найти это «страшно шикарным». Ужас охватил меня от вероятности события — и в то же время хотелось думать, что что-нибудь да не так. В это время позвонила его тётка Софья Ивановна и перепуганным голосом спросила: что значит письмо, которое она только что получила. Макс писал ей, что, решив лишить себя жизни, он избирает укромный уголок, дабы избавить родных от возни с похоронами и полицией. Матери ничего не пишет, потому что не поднимается рука.
Какие причины?
Нет причин. «Причины не важны» — криво приписано в письме ко мне. Я вызвал мотор, быстро оделся и поехал к Софье Ивановне. После краткой, ни к чему не приведшей, попытки выяснить причины катастрофы, мы поехали заявить в участок, а оттуда в сыскную полицию, прося всюду сообщать результаты не матери, но Софье Ивановне. Затем мы отправились на Финляндский вокзал, чтобы выяснить штемпель на письме: он был финляндский, но совершенно непонятный, неизвестно откуда шла ужасная весть.
И вот по дороге раскрылись все причины. После смерти отца Макса семья осталась в бедности и всё время тянула с трудом существование. Макс презирал труд, Макс стыдился бедности, Максу надо было, чтобы всё было «страшно шикарно», чтобы пускать пыль в глаза, чтобы поражать всех. Даже материального благосостояния Максу было мало: ему надо было швырять деньги — в этом было его счастье. А между тем дома была бедность. Первый шаг к наклонной плоскости, по которой он скатился в бездну, было лето 1911 года, когда Софья Ивановна поручила ему дела своей театральной антрепризы в Пятигорске. Он повёл их отлично, доходы Софьи Ивановны увеличились, ему, безусловно, верили и кучи денег — все выручки из касс — потекли через его руки. Он швырял их как хотел, и был «страшно шикарен». На следующее лето, т.е. теперь, это повторилось, но сверх того он подружился со мною, и дружба эта погубила его. Он страшно привязался ко мне — и перед кем же блистать, как не передо мной?
В начале мая 1913 году тело Макса нашли под Выборгом. До тех пор, то есть до обнаружения тела, Прокофьев еще думал порой, что Макс, может быть, просто разыграл с ним глупую шутку. Композитор писал: «Утром, лёжа в постели, я почувствовал себя одиноким до отчаянья». Тело Шмидтгофа обнаружили дети.
Макса нашли дети. Он лежал около леса, на каменистой почве; дальше было болото. Рядом с ним валялся очень хороший «браунинг». Дети позвали пастухов: пастухи - полицию. Его перевезли в Выборг, в покойницкую. Он лежал со спокойным лицом, широко раскрытыми глазами и с кровью у обоих висков. Волосы растрёпаны, но это, вероятно, случилось во время перевозки. В покойницкой с него был снят костюм, и он лежал в одном белье. Оно было безукоризненно чисто и это свидетельствовало о том, что он застрелился в тот же день. Софья Ивановна справила с полицией все формальности. Макса похоронили на выборгском кладбище сурово, без отпевания. Кажется, Софья Ивановна уехала, не дождавшись похорон. Я просил от меня купить на двадцать пять рублей цветов. Софья Ивановна свидетельствует, что сделала это.
«Раскрытые глаза и оба виска, залитые кровью...». Макс был верен себе: он глазом не моргнул и рука была тверда: через правый висок навылет в левый. Верный выстрел. Молодец.
Из воспоминаний Сергея Прокофьева
В день похорон Макса Прокофьев надписал на Втором Концерте: «Памяти Максимилиана Анатольевича Шмидтгоф». Семья Шмидтгофа на панихиде по Максу передала Прокофьеву его кольцо с сапфиром, и Прокофьев решил его носить как память.
Лежал на диване и вспоминал Макса, каким он был летом. Небольшого роста, с чрезвычайно элегантной фигурой и оживлённым, интересным лицом, всегда нарядный, с жёлтой розой в петлице светлого костюма, он ходил быстрой, деловой походкой, слегка припрыгивая на ходу, и постоянно был занят делом: то принимал кассу, то отправлял труппу в соседний курорт, то отдавал приказания за кулисами, то подписывал контрамарки просителям. На момент серьёзное лицо сейчас же становилось весёлым, в случае неприятности - дерзким, а когда швырял деньги, то небрежным. Всегда бодрый и живой, нарядный и привлекательный, деловой и весёлый, отлично ведущий дела и отлично развлекающийся - он производил впечатление человека ни в ком не нуждающегося, дерзкого и очень счастливого.
Из воспоминаний Сергея Прокофьева