Лаванда.
Именно этот запах — первое, что вспоминается Марине о бабушкиной квартире. Не духи, не крем... лаванда. Мыло такое покупала всегда в одной лавке. Дорогое. Французское.
— Зачем тебе эта роскошь? — удивлялась мама.
— А затем, что жизнь коротка для дешёвого мыла, — отвечала бабушка.
Сейчас Марина стоит у того самого окна, где когда-то бабушка поливала фиалки. Десять дней — и запах лаванды исчезнет. Навсегда. Новые хозяева принесут свои ароматы: кофе из капсул, освежители воздуха, готовую еду из супермаркета.
Каблуки стучат по паркету. Громко. Нарочно громко.
Лариса Михайловна — тётка, сестра мамы — расхаживает по комнатам. Оценивает. Прикидывает. Считает в уме.
Пятьдесят семь лет ей. Всегда при полном параде: маникюр френч, стрижка "под мальчика", костюмы строгие. В молодости работала администратором в салоне красоты. Привычка следить за собой — на всю жизнь.
— Мебель устаревшая, конечно... — Лариса проводит пальцем по столешнице комода. Пыли нет. Марина убиралась каждый день. Даже после... — Но антиквариат нынче в цене. Этот гарнитур мама покупала — помню! — три года копила. С каждой зарплаты откладывала.
В голосе — нотки хозяйки. Уже хозяйки.
Люстра хрустальная — антикварам продать. Ковёр персидский — тоже денежка. Книги... ну, книги — макулатура. А вот полки из дуба — это да, это стоит!
Марина молчит.
Перекладывает фотографии в коробку. Осторожно. Как хрупкие листья осенние.
Чёрно-белые лица улыбаются с карточек. Незнакомые теперь люди в одежде театральной. Бабушка в белом платье — совсем девчонка! — рядом с дедушкой. Молодые они. Красивые. Глаза — полные надежд на счастье.
Семейное фото: бабушка с дочерьми. Мамой Марининой и Ларисой. Школьницы в форме, белые воротнички накрахмаленные. Дедушка в военной форме — перед фронтом. Серьёзный. Подтянутый. Медали на груди блестят.
Каждая карточка — история.
Свадьбы, юбилеи, выпускные, первые шаги внуков... Жизнь прожитая. Полная. Насыщенная.
Десять лет назад всё по-другому было.
Тогда у Марины была половина этой квартиры. Наследство от мамы. Та умерла внезапно — инфаркт, сорок девять лет. Слишком рано.
Двадцать пять Марине тогда. Работа — секретарь. Съёмная однушка на окраине, вид на промзону, соседка за стеной орёт по ночам на мужа.
И вдруг!
Половина трёхкомнатной в центре. Историческом центре! Потолки высокие, лепнина, паркет довоенный.
Впервые почувствовала — что значит "своё". Могла сказать: моя квартира, мой дом. Планировать ремонт, выбирать обои, решать — какие цветы на балконе сажать.
Опьяняющее чувство — владеть кусочком Москвы!
Но.
Счастье оказалось коротким.
Дядя Костя заболел.
Рак. Четвёртая стадия.
Российские врачи: "Поздно. Ничего не поделаешь. Полгода максимум."
Германия предлагала экспериментальное лечение. Новый протокол. Результаты обнадёживающие.
Цена — как квартира. Два с половиной миллиона.
Лариса металась между больниц и банков. Костя лежал — таял на глазах. Некогда крепкий мужчина превращался в тень. Глаза — когда-то весёлые — потускли от боли.
Вечерами Лариса приходила к ним. Садилась на кухне. Плакала.
Не навзрыд — тихо. Устало.
Макияж растекался. Помада оставляла следы на салфетках. Причёска — всегда безупречная — растрепалась.
— Не знаю, что делать... — шептала бабушке. — Денег таких нет. Квартира в ипотеке. Машина — копейки дадут. А время уходит...
Бабушка молча наливала чай. Ставила блюдце с печеньем — Лариса не ела. Слушала. Кивала. Гладила дочь по руке.
И предложила.
— Мариночка, — тихо сказала однажды вечером, — подари мне свою долю.
Что?!
— Я продам квартиру. Отдам деньги Ларисе на лечение. А на остальное — купим маленькую квартирку. Будем вместе жить.
Тот вечер Марина помнит до мелочей.
Бабушка в любимом кресле — старинном, с высокой спинкой. Досталось от её матери. Вязала шарф очередной для соседских детей. За зиму штук пять успевала связать — раздавала направо-налево.
Руки её — узловатые, в пятнах старческих — ловко двигали спицы. Петля за петлей. Ряд за рядом. Как вся жизнь — размеренная, неторопливая, полная заботы о других.
За окном — дождь октябрьский. Капли по стеклу стекали. Как слёзы.
Фонари только зажглись. Освещали асфальт мокрый, прохожих редких под зонтами.
В квартире — тепло. Уютно.
Бабушка умела создавать очаг домашний даже в самые тяжёлые времена.
— А где жить будем? — спросила Марина.
Наблюдала за спицами ровными.
— Найдём недорогое что-нибудь. Главное — вместе. Костя хороший человек. Столько для семьи сделал... Помнишь? Маму в больницу возил, всегда на подхвате, всегда помогал, один мужчина в нашей семе и был? Полки на кухне чинил? Не можем его в беде бросить.
Отложила вязание. Сняла очки. Протерла мягкой тряпочкой.
Без очков лицо — беззащитное. Старческое.
Глаза выцветшие — когда-то синие — смотрели с мольбой.
— Знаешь, Мариночка... я уже старая. Мне важно не то, в какой квартире умереть. А с кем рядом быть. А Костя... он молодой ещё. Ему жить и жить.
Марина согласилась.
Не сразу. Дни думала. Взвешивала. Подруги в один голос: "С ума сошла?! Квартира в центре — золотое дно!"
Но внутри что-то подсказывало: правильно делаешь.
Костя — действительно хороший. Добрый. Отзывчивый. Никогда не считал — сколько на родственников потратил.
Подписала дарственную.
Бабушка стала единоличной владелицей. Быстро нашла покупателей — семью молодую с детьми двумя. Искали в этом районе долго.
Квартира ушла.
Основную часть — на двушку на Солнечной улице. Ларисе на лечение. Остаток — Ларисе на лечение.
Переезд — целую неделю.
Марина упаковывала вещи. Каждая — с воспоминаниями связана. Платья мамины — бабушка выбросить не решалась. Награды дедушкины в коробочке бархатной. Сервиз праздничный — только по большим торжествами доставали.
Растения комнатные — особая осторожность при перевозке.
Новая квартира оказалась светлой. Окна большие. Балкон в тихий дворик с липами. Скамейки. Не центр, конечно. Но уютно!
Район спокойный. Пенсионеры да семьи молодые с детьми. По утрам — пение птиц. Не гул машинный, как в центре.
Бабушка обустроила по-своему: фотографии развесила в том же порядке. Книги по полкам расставила. У окна — фиалки любимые. Чудом прижились на новом месте!
Через месяц квартира пропиталась запахами привычными. Стала домашней по-настоящему.
Пять лет совместной жизни — особенные оказались.
Марина отпуск взяла на работе. Потом уволилась совсем. За бабушкой ухаживать — времени и сил всё больше требовалось.
Денег от продажи хватало. Пенсия бабушкина плюс накопления небольшие — не бедствовали.
Дни текли размеренно.
Утром — завтрак на кухне маленькой. Вид на липы. Днём — прогулки по парку, если погода позволяла и самочувствие. Вечерами — чай. И рассказы бабушкины.
О войне. О знакомстве с дедушкой на танцах в Доме культуры. О рождении дочерей. О трудностях послевоенных.
— Знаешь, Маринуша, — медленно помешивала сахар в стакане, — многое в жизни поняла. Главное — не то, что у тебя есть. А с кем делишься этим.
Часто вспоминала прошлое. Детство в деревне — летом пахло сеном и хлебом свежим. Учёба в институте педагогическом. Работа в школе — сорок лет проработала!
Память удивительная — имена всех учеников помнила. Рассказывала, кем стали, как жизнь сложилась.
— А Серёжу Волкова помнишь из седьмого - я показывала тебе его письмо? Шалопай такой! Уроки прогуливал. А теперь врач. В больнице работает. Мама его на рынке рассказывала — сын благодарит за то, что в школе не бросила.
Эти рассказы создавали атмосферу особую. Ощущение связи времён. Преемственности поколений.
Марина понимала: живёт не просто с бабушкой. А с живой историей семьи. Хранительницей памяти о людях, которых уже нет.
Костя выздоровел!
Операция в Германии — успешно. Химиотерапия — результаты хорошие. Через год уже работать вернулся.
Лариса счастлива! Преобразилась. Снова за собой следить стала. Улыбаться. Планы строить.
Часто навещала. Гостинцы привозила — сладости дорогие, деликатесы. Благодарила за спасение мужа.
— Мамочка, — целовала в щёку морщинистую, — ты нас всех спасла! Если бы не ты...
— Что ты, доченька. — Бабушка рукой махала. — Семья — это семья. В беде друг друга не бросают.
А потом...
Бабушка заболела.
Сначала незаметно. Уставала быстрее. Даты путала иногда. Очки искала — где положила, забывала.
Марина на возраст списывала. Восемьдесят три года всё-таки!
Но симптомы усиливались. Ходить хуже стала. Головокружения. Вязать перестала — руки дрожали, петли неровные получались.
Врачи руками разводили: возраст, износ организма общий. Ничего криминального. Но и ничего, что исправить можно.
Лекарства слабо помогали. Ненадолго.
Старость брала своё. Медленно. Неумолимо.
Но оставить бабушку одну — не могла.
Женщина, всю жизнь активная, самостоятельная, вдруг стала хрупкой. Беспомощной. Как ребёнок.
Дни превратились в череду процедур: таблетки по расписанию, давление мерить, к врачам ездить, лекарства в аптеке покупать.
Марина научилась уколы делать. Капельницы ставить. Кардиограммы читать.
Наполовину медсестра стала. Наполовину сиделка.
Последние месяцы бабушка с постели почти не вставала.
Комната наполнилась запахами лекарств. Звуками приборов медицинских.
Марина читала вслух — детективы, которые бабушка любила. Романы советские старые. Стихи Ахматовой и Цветаевой.
Готовила блюда любимые — те почти не ела. Организм пищу принимать отказывался.
Чаще просто сидела рядом. Держала за руку.
Говорили мало. Слова не нужны стали.
Важны прикосновения. Присутствие. Ощущение, что не один ты в мире этом.
Иногда к взгляду старческому ясность прежняя возвращалась. Тогда бабушка говорила:
— Не волнуйся за меня, Мариночка. Всё устроила. Спокойно жить будешь.
Марина не понимала — что имеет в виду. Не расспрашивала. Последние недели слишком тяжёлые для разговоров долгих.
Каждый день — последним мог стать. Знание это каждую минуту драгоценной делало.
Умерла бабушка тихо.
Во сне. Ранним утром в марте.
Марина проснулась от тишины необычной. Не было привычного сопения, покашливания, шелеста одеяла.
Поняла сразу. Ещё не подойдя к кровати.
В комнате повисла тишина особенная. Торжественная. Которая бывает только после того, как душа тело покидает.
...
Похороны — скромные.
Пришло немного людей. Соседи. Подруги старые несколько. Лариса с мужем.
Но Марине хотелось одной побыть. К реальности новой привыкнуть.
Через неделю нотариус позвонил.
Голос официальный. Немного усталый:
— Завещание вскрыто. На оглашение приходите. Завтра. Два часа дня.
Марина сюрпризов не ожидала.
Квартира на бабушку записана. Наследников особых нет — только она и Лариса. Скорее всего, имущество пополам разделят.
Но!
Когда в контору нотариальную вошла — Лариса уже за столом сидела. С видом человека, которому всё заранее известно.
Тётка в костюме чёрном строгом. Волосы аккуратно уложены. В руках — сумочка дорогая из кожи натуральной.
Нотариус — мужчина средних лет, глаза усталые за очками — документы перед собой разложил. Откашлялся:
— Завещание составлено согласно всем требованиям закона. По воле покойной Елизаветы Петровны Кораблёвой квартира по адресу Солнечная улица переходит в собственность Ларисы Михайловны Петровой.
Марина кивнула.
Ожидаемо.
— Однако, — продолжил нотариус, — имеется условие дополнительное. Цитирую дословно: "С обременением в пользу Марины Сергеевны Кораблёвой — право пожизненного проживания сроком на десять лет с момента моей смерти".
Тишина.
Лариса побледла. Пальцы сжали ручку сумки.
— То есть как понимать это? — голос тётки выше на тон стал.
— Означает это, что Марина Сергеевна право имеет проживать в квартире десять лет. Независимо от желания собственника. Обременение в Росреестре зарегистрировано. Отменить нельзя.
Лариса резко к племяннице повернулась:
— С чего ты взяла, что тебе что-то положено? — фыркнула тётка.
Самоуверенность испарилась!
Вместо неё — растерянность пополам с яростью.
— Я... не понимаю. — Лариса на нотариуса смотрела — словно он виноват в сюрпризе неприятном. — Мама ничего не говорила о таких условиях!
— Завещание полгода назад составлено, — спокойно ответил нотариус. — Мать ваша в здравом уме была и твёрдой памяти. Свидетели дееспособность подтвердили.
Марина сидела молча.
Пыталась осмыслить услышанное.
Значит, бабушка знала... Все месяцы эти, пока болела — о будущем внучки думала. И ничего не сказала!
— Но несправедливо же это! — Лариса голос повысила. — Квартира моя, а жить будет она? Я продать захочу! Мне деньги нудны!
— С обременением квартиру продать крайне сложно будет, — признал нотариус. — Покупатели неохотно недвижимость с ограничениями такими приобретают.
Лариса встала. По кабинету прошлась.
Движения резкие стали. Нервные.
— Значит, десять лет распоряжаться собственным имуществом не смогу? — в голосе возмущение звучало.
— Сможете. Но с учётом прав Марины Сергеевны на проживание.
Марина наконец заговорила:
— Тёть Лара... я не знала. Бабушка ничего не говорила.
— А должна была знать! — резко оборвала Лариса. — Семья же мы! Обо всём договариваться нужно было!
Но в словах уже не было уверенности прежней.
Теперь выглядела растерянной женщиной. Получила наследство, но распорядиться не может.
Нотариус терпеливо формальности объяснил.
Марина в квартире остаться могла. Коммунальные услуги продолжать платить. Но выселить её — невозможно.
Лариса документы на собственность получала. Но с ограничениями серьёзными.
Выходя из конторы — молчали.
На улице дождь накрапывал. Лариса торопливо зонт открыла.
— Понимаешь, что это значит? — спросила наконец.
— Что бабушка обо мне позаботилась, — тихо ответила Марина.
— Позаботилась... — Лариса горько усмехнулась. — А обо мне подумала? Ипотека у меня, кредиты.Я рассчитывала...
Не договорила. Но Марина поняла.
Тётка планировала квартиру продать. Деньги получить. Проблемы финансовые решить.
А теперь планы рухнули.
До остановки дошли молча.
Автобус Ларисы первым подошёл.
— Десять лет, — сказала, на ступеньки поднимаясь. — Запомни — ровно десять лет.
Дверь закрылась. Автобус уехал.
Марина одна осталась под дождём моросящим. В руках — документы. Которые дом гарантировали ещё на десять лет.
...
Вечером сидела в квартире бабушкиной. Теперь уже не бабушкиной — Ларисиной. Но с правом её, Марининого, проживания.
Долго на фотографии смотрела.
Бабушка улыбалась с снимков чёрно-белых. Казалось — глаза говорят: "Всё хорошо будет, Мариночка. Обещала же — спокойно жить будешь".
За окном двор знакомый шумел. Где детство провела. Куда взрослой вернулась.
Десять лет — срок немалый!
Достаточно, чтобы понять — что дальше делать. Достаточно, чтобы путь свой найти.
Чай заварила в чашке бабушкиной любимой. У окна села.
В квартире снова пахло лавандовым мылом. И книгами старыми.
Этот запах теперь точно никуда не денется.
По крайней мере — ещё десять лет.
СТАВЬТЕ РЕАКЦИИ