Чемодан захлопнулся с глухим щелчком, словно крышка гроба. Галина Петровна провела рукой по потертой коже и вздохнула — тот самый чемодан, с которым они ездили в медовый месяц в Сочи сорок лет назад.
— Как ты можешь собирать чемоданы, пока отец борется за жизнь в соседней комнате? Неужели ты его вот так бросишь? — вскрикнула Лена, хватая мать за руку.
— Тридцать лет я за ним ухаживала. Тридцать лет терпела его характер, его болячки, его капризы. Хватит, — Галина Петровна отстранила дочь и потянула ручку чемодана. — Пусть теперь кто-то другой попробует.
— Мама, он умирает! Врач сказал — максимум неделя!
— Тем более. Не хочу смотреть на это.
Лена не узнавала свою мать. Эта холодная женщина с каменным лицом не имела ничего общего с той, что всю жизнь варила борщи по воскресеньям, штопала его рабочие носки и бегала по врачам, выпрашивая талоны к кардиологу.
Из спальни доносился монотонный гул кислородного концентратора и тяжелое, хриплое дыхание. Отец был в сознании. Слышал каждое слово. Лена видела, как он сжимает кулаки, когда мать говорила особенно больно.
— Помнишь, мам, как вы познакомились? — Лена села на диван, преграждая матери путь к двери. — Ты мне сто раз рассказывала. Он подошел к тебе у проходной завода с букетом сирени.
— Украл эту сирень в парке, — усмехнулась Галина Петровна, но голос дрогнул. — Дурак такой был. Красивый дурак.
Она помнила тот майский вечер 1983 года. Виктор стоял у заводских ворот в выходной рубашке, нервно теребя ветки сирени. Подбежал к ней, когда она выходила со смены, и выпалил: "Галя, я уже месяц на тебя смотрю. Может, в кино сходим?" Сирень пахла так сильно, что голова кружилась.
— А помнишь нашу свадьбу? — продолжала Лена. — Как он тебя на руках через лужу перенес, чтобы платье не испачкать?
— Красное платье, — прошептала мать. — На белое денег не было. Он так переживал, что не может мне нормальную свадьбу устроить. Извинялся всю дорогу до ЗАГСа.
Свадьба была скромная — человек двадцать в заводской столовой. Но Виктор светился от счастья. Весь вечер не отходил от нее, гладил по руке и шептал: "Моя жена. Представляешь, Галька, моя жена!" А потом они танцевали под баян дяди Коли, и Виктор пел ей на ухо "Катюшу", потому что других песен не знал.
— Мама, а как он меня на руках качал, когда я маленькая болела? Ты говорила, он всю ночь ходил по комнате и пел колыбельные.
Галина Петровна закрыла глаза. Да, было и такое. Лена родилась слабенькой, часто болела. Виктор приходил с ночной смены и сразу брал дочку на руки. "Иди спи, Галь, я посижу". И сидел до утра, укачивая малышку, напевая что-то невнятное своим хриплым голосом.
— Это было давно, — сказала она жестко. — Очень давно.
— А когда он тебе кухню делал? Это было не так давно.
Лена била в самое больное. Пять лет назад Виктор решил сделать жене сюрприз — отремонтировать кухню. Копил полгода, покупал плитку по штучке. Работал по вечерам, ругался с кривыми стенами, резал пальцы об острые края. Галина ворчала, что все не так, не туда, криво. А он терпел и переделывал. Получилось не идеально, но с любовью.
— Помнишь, как он плакал, когда завод закрыли? — не унималась Лена.
Вот этого Галина Петровна не хотела вспоминать. 1998 год. Виктору было сорок пять, и он остался без работы. Сидел на кухне, уткнувшись лицом в ладони, и плакал, как ребенок. "Что я теперь буду делать, Галь? Кому я нужен?" Она тогда обняла его и сказала: "Найдем что-нибудь. Вместе найдем."
Но работы не было. Полгода он ходил по предприятиям, унижался, просил. Приходил домой злой и пил. Сначала по чуть-чуть, потом больше. А когда пил — становился чужим.
— Он же не виноват был, что завод закрыли, — тихо сказала Лена.
— Не виноват, — согласилась мать. — Но доставалось-то мне. Помнишь, как он на меня орал? Как стакан об стену разбил?
Лена помнила. Ей тогда было пятнадцать. Отец пришел пьяный, мать сделала замечание. Он взорвался: "Заткнись! Надоела со своими нотациями!" Швырнул стакан в стену. Осколки разлетелись по всей кухне. Мать молча подметала, а отец ушел к соседу допивать.
— Но он же потом извинялся, — прошептала Лена. — Всегда извинялся.
— Извинялся, — кивнула Галина Петровна. — А потом опять пил. И опять орал. И опять извинялся. Замкнутый круг, Ленка.
Из спальни донесся приступ кашля. Тяжелый, надрывный. Потом тишина. Потом снова монотонный гул аппарата.
— А помнишь, как он бросил пить? — Лена не сдавалась. — Когда ты в больницу попала с сердцем?
Это было десять лет назад. Галина Петровна слегла с инфарктом. Виктор сидел в больничном коридоре трое суток, не отходя от палаты. Врач сказал ему прямо: "Или бросаешь пить, или хоронишь жену". И он бросил. Резко, сразу. Мучился, трясся, но не пил.
— Бросил, — согласилась мать. — Но характер-то остался. Все равно орал на меня. Только трезвый.
— Мам, да он же просто не умел по-другому! Его отец тоже орал, дед орал. Они все так жили.
— А я должна была терпеть из-за этого?
Лена встала и подошла к матери вплотную.
— Мам, а помнишь, как он в прошлом году торт тебе на день рождения делал? Сам, своими руками?
Галина Петровна вздрогнула. Да, помнила. Виктор уже болел, но встал в пять утра и возился на кухне до вечера. Торт получился кривой, крем растекся, но он так старался. Написал на нем дрожащими буквами: "Моей Гале". И сказал: "Прости меня за все, родная. Я не умею красиво говорить, но я тебя люблю."
— Поздно, Ленка, — прошептала она. — Слишком поздно для красивых слов.
— Но ведь он старался! Последние годы он правда старался быть лучше!
— Старался, — согласилась мать. — А я устала ждать, когда он станет лучше. Устала прощать. Устала надеяться.
Она надела пальто. В кармане лежал билет на поезд до сестры в Воронеж. Купила его вчера, сразу после разговора с врачом. Сестра не задавала лишних вопросов, просто сказала: "Приезжай. Побудешь, сколько нужно."
— Мам, ну хотя бы зайди к нему. Попрощайся.
— Не могу.
— Почему?
— Потому что если зайду — не смогу уйти. А я должна уйти, Лена. Понимаешь? Я должна. Мне шестьдесят два года. Сколько мне осталось? Десять лет? Пятнадцать? Я хочу прожить их для себя.
— А как же любовь?
Галина Петровна горько усмехнулась.
— Любовь, Ленка, это не только красивые песни и цветы. Это еще и ежедневная работа. Каждый день, каждый час. Я работала сорок лет. Устала.
Из спальни донеслось что-то похожее на стон. Лена метнулась туда, но отец просто поворачивался на другой бок. Глаза у него были открыты. Он смотрел в потолок и тихо плакал.
— Папа, — прошептала Лена, — мама сейчас зайдет. Она просто... она волнуется очень.
Виктор покачал головой. Губы шевелились, но слов не было слышно. Только хрип и свист дыхания.
Лена вернулась в прихожую. Мать стояла у двери, но руку на ручку так и не положила.
— Мам, он плачет.
— Знаю.
— Как ты можешь?
— А как я могла сорок лет? — взорвалась Галина Петровна. — Как я могла терпеть его пьянки? Его крики? Его равнодушие? Помнишь, как он забыл мой день рождения? Три года подряд забывал! А я терпела. Как я могла работать на двух работах, когда он полгода лежал на диване? А я могла. Как я могла улыбаться соседкам, когда они жалели меня за такого мужа? А я улыбалась.
Она задыхалась от слов, которые копились годами.
— Я отдала ему всю себя, Лена. Всю без остатка. А что получила взамен? Редкие моменты нежности между долгими периодами безразличия. Это справедливо?
— Но он же любил тебя!
— По-своему, да. Но я устала любить в ответ. Понимаешь? Устала быть сильной. Устала все прощать.
Галина Петровна взялась за ручку двери. Рука дрожала.
— Мам, постой! Ну хотя бы скажи ему что-нибудь на прощание!
— Что сказать? Что прощаю? Но я не прощаю. Что люблю? Люблю, но этого мало. Что буду скучать? Буду. Но все равно уйду.
— Тогда скажи правду.
Галина Петровна замерла. Правду? А какая она, правда? Что сорок лет прожиты не зря? Что были и счастливые моменты? Что она благодарна ему за дочь, за дом, за то, что не бросил их, когда было трудно?
Или правда в том, что она мечтала о другой жизни? Что иногда ненавидела его? Что завидовала подругам, у которых мужья дарили цветы не только на 8 марта?
— Правда, Ленка, в том, что я устала. И имею право на отдых.
Она открыла дверь. На лестничной площадке пахло кошками и старой краской. Обычный запах их подъезда, который она чувствовала каждый день сорок лет.
— Мама, он умрет один!
— Не один. С тобой.
— Это не то же самое!
— Знаю. Но это все, что я могу дать.
Галина Петровна шагнула за порог. Потом обернулась.
— Лена, в тумбочке у него лежит конверт. Отдашь после... после всего.
— Какой конверт?
— Он вчера писал что-то. Думал, я не вижу. Но я видела.
Дверь закрылась. Лена осталась одна с умирающим отцом и пониманием того, что любовь — это не только красивые слова и романтические жесты. Иногда это тюрьма, из которой хочется сбежать даже в последнюю минуту.
Три дня отец держался. Лена не отходила от его постели, кормила с ложечки, читала газеты. Он слушал и иногда сжимал ее руку. О маме не спрашивал.
Умер он тихо, во сне. Лена сидела рядом и держала его за руку. Последние слова, которые он прошептал: "Галя, прости..."
На похороны мать приехала в новом пальто, с новым чемоданом. Лена заметила, что Галина Петровна старалась не смотреть на гроб, как будто это могло изменить ситуацию. Она стояла в стороне, сжатая в комок, и лишь изредка бросала взгляды на могилу, где их отец, Виктор, навсегда остался.
— Мама, — тихо сказала Лена, — ты ведь не должна так себя вести. Это же твой муж.
— Мой муж, — повторила Галина Петровна, но в голосе не было ни горечи, ни любви. — Он был моим мужем, но я не могу его простить.
Лена почувствовала, как внутри нее что-то треснуло. Она не знала, как помочь матери, как объяснить ей, что прощение — это не только слова, но и действия. Она вспомнила, как отец всегда говорил, что любовь — это не только радость, но и боль. И сейчас эта боль была невыносимой.
— Мам, — продолжила она, — он же любил тебя. По-своему, но любил.
— Любил? — Галина Петровна усмехнулась. — Он любил себя. А я была просто рядом.
Лена не знала, что ответить. Она смотрела на мать, и ей казалось, что между ними возникла пропасть, которую невозможно преодолеть. Вокруг них собирались люди, кто-то шептал слова соболезнования, кто-то просто стоял в стороне, не зная, что сказать.
— Ты не должна быть одна, — наконец произнесла Лена. — Я рядом. Мы вместе.
— Вместе? — Галина Петровна подняла глаза, и в них мелькнуло что-то, что Лена не могла понять. — Ты не знаешь, что такое быть вместе. Ты не знаешь, что такое жить с человеком, который не понимает тебя.
Лена почувствовала, как слезы подступают к глазам. Она хотела сказать, что она понимает, что она рядом, что они могут начать все заново, но слова застряли в горле. Вместо этого она просто обняла мать, и они стояли так, пока не пришло время прощаться.
Когда гроб опустили в землю, Лена почувствовала, как что-то внутри нее сломалось. Она не знала, как жить дальше, как справиться с этой утратой. Но она знала одно: любовь — это не только радость, но и боль, и иногда эта боль становится слишком тяжелой, чтобы ее нести.
— Мам, — тихо сказала она, когда все разошлись, — я всегда буду рядом. Мы справимся.
Галина Петровна молчала, но Лена заметила, что в ее глазах появилась искорка надежды. Может быть, это и есть начало нового пути для них обеих.