- Он совсем не изменился, - Оля с подружкой делилась, - совсем-совсем прежний! Как тридцать лет назад. Только седина на висках и немного округлился в боках. Усы еще под носом. Очки. А так - все тот же Гришенька. Я прям рыдать хочу от ностальгических переживаний. Прямо вся трясусь. Не сплю, аппетит ухудшился, а глаза горят кошачьим блеском. Всю мою жизнь Гриша перевернул. Сама себя не узнаю!
Это Оля подруге рассказывала про романтический эпизод. Нарисовался на горизонте Гришенька - первая ее любовь. Оля с этой любовью в школе училась. И очень крепкое было чувство. Пронзительное такое и взаимное.
И вот Григорий Оленьку нашел каким-то чудесным образом в соцсети. Хоть и фамилия у нее сменилась. Была она Сидоровой, а стала Барановой. Но - нашел!
Гриша с супругой своей развелся (“Женились-то они по беременности! Пока женились - еще одна беременность образовалась. И куда деваться? Он честнейший человек! Когда на тебя две малютки смотрят чистыми глазенками - на ком угодно женишься. Всегда был ужасно благородным Гриша. И женился на одной мегере. Так и сказал: если б не малютки, на тебе тогда я женился, а не на мегере Вальке. И прожил бы самую счастливую жизнь. Представляешь?!”).
А Оля, к счастью, тоже теперь свободная была. Тоже у нее брак неудачный за плечами имелся, тоже расставания какие-то, негодные мужчины, которым только легких отношений подавай, морщины еще зачем-то полезли, дочь Даша такая взрослая, что даже грустно и кран на кухне бежит, и надоело все, и вообще - внуков правильно бы ждать уже. С подружками в санатории ездить и краеведческий музей родного города наконец посетить.
А тут - Гриша! И сразу вся жизнь вверх тормашками. И глаз блестит, и сна нет, и аппетит пропал. Вот оно - чудо любви.
И Григорий писал полгода почти. И полгода они про встречу мечтали. Представляли встречу в красках. Как они встречаются, как друг другу ужасно радуются, потом наговорится никак не могут. Держатся за руки. А далее бегут - как молодые - обниматься. И страсти бушует ураган.
Но главное, конечно, не в этом. Главное в другом. Если смотрят на тебя глаза любови первой, то и сам ты будто прежним становишься. Юным, легким, трепетным.
“Надену платье кремовое, - Оля про встречу размышляла, - с рюшами которое. Оно меня как-то молодит. Сразу я в нем красивая женщина, открытая большому чувству. Или, может, черное платье надену. В нем я тоже открытая большому чувству, но будто минус пять кило. Это хорошо - минус пять. Лучше бы, конечно, минус десять. Но сойдет и пять. Прекрасно быть тонкой. Летишь окрыленная. Костями брякаешь. Скулы наружу, глазища горят. Как там в романах пишут? Газель робко застыла при виде мужественного охотника. Вот и я - робкая газель. А в кремовом - баба на чайнике. Еще и рюши эти. Какие, черт возьми, рюши?!”.
И вот - заветная встреча.
Оля, конечно, Григория узнала не сразу. Да и он ее. Пришли они в кафе. И озираются - за разными столами сидючи.
Оля сначала к мужчине какому-то подсела постороннему. “Гришенька, - сказала, - ты совсем не изменился!”. А мужик лицо скукожил. И заявил хмуро, что он не Гришенька, а Сергей Иванович. И не знакомится он в кафе принципиально.
А Оля даже обрадовалась. Не сильно этот мужчина и симпатичный. Лицо у него такое, будто сожрал он лимон. И перхоть на пиджачке. Какое счастье, что не Гриша он!
И вот сидели они, озирались. А потом очки протерли - и рассмотрели друг дружку. И бурно обрадовались. Вылезли из-за столиков, ринулись обниматься. Мужик с перхотью раскашлялся, скукожился, на Гришу посмотрел так, будто он его соперник.
Сидят Оля с Гришей, ужинают. И вспоминают, вспоминают. Часа два вспоминали. Потом воспоминания как-то закончились. Про настоящее время поговорили. Про супругов и супруг, про детей и домашних питомцев. Снова к воспоминаниям вернулись.
- Мы, - Гришенька очочки поправил, - как не расставались. Вот как вчера из-за парты выскочили. Прямо будто и не было этих лет!
- Не было, конечно, - Оля улыбаться широко принялась, - вот вышли из школы этой - и в кафе бегом. Жаль, что долго бежали.
- У меня, - Григорий признался, - чувства все те же к тебе. Ни на грамм не исчезли. Сижу - и распирает от чувства. Я ведь, Оля, никого больше так не любил. Мегеру, можно сказать, из-за малюток терпел только. Помнишь, как я тебя обнимал? Тогда, за гаражами?
Оля про гаражи помнила отчетливо. Было дело. А больше негде ведь. У Оли дома бабка Люся все время пенсионерствовала, а Гришенька из многодетной семьи. У него дома толпа сиблингов толпилась постоянно. Вот и обнимались абы где - то за гаражами, то на стадионе, то в подъезде.
- Тряхнуть стариной, что ли, - Гриша подмигнул, - и опять пообниматься?
- За гаражи не пойду! - Оля испугалась. - А дома у меня дочь Даша. Студентка второго курса.
- А мы прямо здесь, - Гриша крякнул и с объятиями полез, - чего ж нам стесняться, Оля? Давно мы взрослые. И у меня у груди клокочет от счастья. А у тебя как, клокочет?
И обнялись они.
Оля к себе прислушивается - клокочет или нет. Ранее-то в такие моменты летела она будто в космосе. А сейчас, вроде, не летит особо. И одеколон у Гриши не сильно приятный - пахнет он освежителем воздуха "Сосновый бор".
Покосилась Оля на Гришу. За гаражами он стоял с глазами туманными. А сейчас такого не наблюдается. Смотрит Гриша на шницель в тарелке. И носом принюхивается к шницелю. У Оли так собака к пакету принюхивается - если в нем колбасу Оля из магазина принесла.
Тип с перхотью к ним поближе подсел - уставился и жует энергично. Оле неудобно даже стало. Один жует, второй шницели нюхает.
И хорошо бы сгладить момент. Вспомнить что-либо трепетное. Но не вспоминается! Два часа ветошью трясли. Вроде, и романтика возникла небольшая. Вроде, надо бы смотреть в глаза, трепетать ресницами, дышать прерывисто, покрутить локон. Глаза пучить многозначительно. Губы как-то маняще сложить. Игриво и застенчиво поправить вырез платья. И рука Гришина на талии. А талия-то - смех один. Какая там талия? Там килограммы спрятанные сидят. Покраснела Оля за килограммы.
Но совсем молчать - неудобно. Не танцы ж это, в конце-то концов! Это в танцах можно молча топтаться. А тут чего-нибудь бы вспомнить забавного.
Но Гришенька глядит на шницель, мужик челюстями работает. Тот, что с перхотью. И одеколон еще этот дурацкий. И как-то жарко - в кафе жарко и Гриша раздобрел. Как печь пышет жаром.
Увидела Оля отражение в бокале. Лицо у нее красное, кудри повисли, вырез какой-то вульгарненький. И рядом дородный дядька с усами. Есть он хочет. Смотрит в тарелку с надеждой. Облизывается иногда. Оближется и вздохнет. В пузе у него чего-то забурчало - такой он голодный.
И о чем тут говорить?
От смущения Оля про прозвище Гришино брякнула. В голову только такое ей в тот миг пришло. А чего? Смешно ведь! Был Гриша тощий, а сейчас вон какой дородный мужчина отъелся.
- А помнишь, - хихикнула, - прозвище свое, Гриш? Дураки мы были, да?
Гришу все Глистой в школе звали - за излишнюю стройность. И потому еще, что фамилия у Гриши - Червяков. Ударение на второй слог.
Григорий хмыкнул и Олю обнимать перестал. Откусил от шницеля побольше.
- Дык, - сквозь жевания сообщил, - я уж не Червяков давно. Я ж фамилию жены брал. Я теперь Волоколамский.
А Оля еще больше покраснела. И шутка глупая, и фамилию он мегеры брал. Хихикать расхотелось совершенно.
Вина Оля выпила немного. Ногой под столом поболтала. Чтобы непринужденность создать.
А чего дальше делать - неизвестно. Хоть и первая любовь, но это когда же было! И о чем с посторонним человеком разговаривать можно? Про цены можно повозмущаться. Про погоду. Ненормальная погода: то холодно, то жарко. Про урожай еще можно - если вы сельский житель. Если кавалер влюбленный к вам на встречу пришел, то пожаловаться можно на бытовую глупость. Чтобы кавалер взбодрился. И предложил свою мужскую помощь. Мелочь, а всем приятно.
- У меня, - Оля призналась, - кран на кухне капает. Так уж надоел. Будто по мозгам стучит.
А Григорий встрепенулся сразу. И давай про кран расспрашивать подробности. Как он капает да зачем. А Оля излагала про кран ответственно. Будто Гриша - дотошный доктор, а у Оли неведомая миру болячка. Полчаса они так обсуждали.
Пообсуждали - и расходиться уж пора. Рабочий день завтра вообще-то. Засобирались, стульями задвигали.
“Если в гости попросится, - Оля про себя решила, - то навру чего-нибудь. Что бабка Люся у меня гостит, к примеру (земля ей пухом). Или еще чего-нибудь. А если целоваться полезет?! Ой, тут я и не знаю. Как-то отпихивать человека, который любовь первая, не очень красиво. Как-то это грубо даже. И воспоминания о светлом чувстве перечеркнет, пожалуй...”.
Но Гришенька целоваться не полез. И в гости не запросился. Утер он губы салфеткой. Расплатился. И к остановке пошли они бодрым шагом.
На прощание Гриша Оле руку пожал.
- Заскочу, - из трамвая крикнул, - завтра-то! Адрес напиши! Я ж сантехник! Недорого кран сделаю - как для своих!
А Оля ему вслед рукой помахала.
“Хорошего сантехника, - подумала, - который и берет недорого - днем с огнем сейчас не найти. Пусть и кран починит, и засор посмотрит в канализационной трубе. Но лишь бы содрал недорого. А то, вон, прошлый-то мастер, содрал и ушел. А кран опять бежит. Следить надо пристальнее, и проверять все как следует. Все сейчас ушлые”.
Домой Оля с хорошим настроением пришла. Хотя в глубине души небольшое разочарование имелось. Все же романтика полгода в переписке бушевала. Но и сантехник хороший, если вдуматься, романтики совсем не хуже. Может, даже и получше.