Я уже к шестидесяти привыкла: всё на мне, всё через меня. Посуду мою — я, дед морозы с внучкой — я, если плачут — обязательно мне. И бывший муж, куда ж без него, — будто постоянно что-то случается: поломался, оступился, заболел, а то и просто «одолжить до получки».
Думаете, женщина рано или поздно перестаёт спасать? Нет… если есть кому спасать.
Наши годы общего быта уплыли, как и молодость, — я вышла из той квартиры с одним чемоданом. Но он, Михаил, остался, жил, хозяйничал сколько хотел…
А потом вдруг объявляется:
— Свет, выручай…
Причём не так чтобы в первый раз.
Только вот прошло этих «выручай» — десятки.
Растянулись на годы: то ребёнку лечение, то аренду нечем, то машину увёл друг, разберись.
Я уже не жила с ним. Но жила с его проблемами.
К тому времени, когда ему стукнуло шестьдесят, рядом появилась она: Лерочка. Я и не вмешивалась, хотя видела — молодая, вертлявая, голосок звенит, ресницы хлопают…
Сначала думала: «Ну и пусть. Лишь бы дал мне покой».
Да не тут-то было.
Всё началось с внезапного визита:
— Свет, привет, давно не виделись, — распахнул дверь — как всегда, словно в свой дом возвращается. — Слушай, такая беда…
— Беда, говоришь… — я только и смогла. Вот что бывает, когда усталость проточила тебя до нитки.
А взгляд-то у него хитрый… Щурится, топчется на месте, а в руках — целлофановый пакет с витаминами.
— Ты не могла бы… одолжить? Нам тут на капельницы… Лере плохо, да ещё — ты знаешь, она беременна…
Вот тут меня будто кто ёмкостей горячей водой окатил.
Стоп. Беременна. Нам? Опять на меня всё?
В тот вечер я долго ходила по дому… Всё старое вспоминала: то, как мы с Мишкой в девяностых из последних сил вытягивали ипотеку, как ночью клеили обои, как на новый год я продавала своё кольцо, — лишь бы у нас был угол.
Все эти тяжёлые будни, ссоры, ожидания, радости — всё в этой квартире и осталось.
А потом — махнула рукой. Пусть живёт, думала, не выгоню. Пусть пользуется — детям же потом всё равно достанется.
Про Леру я изначально старалась думать по-доброму.
Мол, молодая, глупая, куда деваться — любовь затмила.
Пару раз соскакивали они ко мне — в гости, как ни в чём не бывало:
Лерочка — то коробку с зефиром принесёт, то цветочек в горшке, а я стою, растерянная, думаю: «На что мне намекают?!»
Но тут скрипнула дверь. Я понятия не имела, что сын мой услышал ту первую просьбу…
Вечером приходил в гости, я — подогреваю ему суп, а сама мотаю в голове — выдавать ли правду? Или опять сдержаться?
— Мама, что случилось?
Он всегда смотрел — в глаза, прямо, без стеснения. В меня, наверное.
— Да так… Миша приходил, — буркнула я.
Пару секунд — и он всё понял.
— Опять? И что на этот раз?
Я только развела руками:
— Хотят денег. На лечение Леры…
Он стукнул ложкой по столу, шумно отодвинулся.
— Слушай, ну ты же не…?
— Да ничего я не… — устало оборвала его.
Но внутри уже словно коробку открыли: обида клокочет, злость ползёт по спине. И ещё — стыд, самый поганый, за свою бесконечную жалость.
А потом ночью — не спала, крутилась, думала.
И вдруг блеснуло: неделю назад я слышала, как Лера во дворе хвалилась:
— Миха подарил мне квартиру, настоящую, представляешь?!
Я тогда не придала значения: мало ли, что молодые шепчут.
Только по документам — это была МОЯ квартира!
Та самая, в которую я отдавала себя всю молодость…
Меня будто обожгло.
— Вот тебе и благодарность, — прошептала я в темноте.
***
На следующий день ситуация разрешилась сама… Приехали оба — Миша хмурый, Лера выплаканная.
— Свет… ну, помоги… ты же добрая…
Лера прямо ухватилась за руки:
— Неужели вы меня не простите? Я ведь совсем чужая…
— Да ладно, не чужая, — голос свой не узнала, но сдержалась. — Что у вас случилось?
И тут хлопнула входная дверь — как ураган ворвался сын.
Я не ожидала, что Сергей появится так неожиданно — видно, приехал нарочно, и не с пустыми руками, а с кипящей, тяжёлой злостью, которую уже не скроешь.
Он даже не поздоровался — обошёл меня стороной, взглядом окинул Мишу и Леру, потом резко сел на табурет напротив.
— Ну что, собрались? — глухо процедил он. — Мама, иди сюда.
Я подошла, вся в напряжении — руки трясутся. Сергей посмотрел в глаза Мише, и я впервые увидела, как с тех слетела вся его бравада.
— Пап, ты что совсем уже? К кому ты теперь ходишь?
Сергей говорил спокойно, но в его голосе был металл:
— Ты хотел помощи? Ну так проси у той, кому квартиру подарил.
Миша опустил глаза. Его лицо — смятое, серое, помятое старостью и дурными привычками. Видно — хотел возразить, но слов не находил.
Лера ойкнула, закашлялась, глаза распахнула, будто не ожидала такой откровенности.
— Вообще-то, Сергей, мы же семья… — попыталась возразить она,
но сын только поднял ладонь:
— Нет, Лера, вы теперь с моим отцом — СЕМЬЯ. А моя семья — вот она,
мама.
*И больше я не позволю делать из неё дойную корову, ясно?*
Миша ерзал. Я по щеке чувствую: слезы подступают, но держусь.
— Сергей, ну ты не понимаешь, у нас тут…
— Что у вас?
Сын даже не повысил голос.
— Помощи ждите от той, кому дом подарил. Мою мать — в покое. Всё.
Пауза повисла вязкая, как затянувшаяся гроза.
Я вдруг почувствовала себя — невесомой. Как будто меня с плеч сняли давно тянувшуюся, мокрую от слёз шаль.
Лера рыдает уже настоящими слезами, муж — молчит.
Они поняли: тут больше не посюсюкаешь.
Когда двери за ними закрылись — сначала тихо, потом с отчаянным хлопком — в квартире воцарилась неожиданная тишина. Я стояла посреди кухни, опершись о стол, и смотрела на сына… Мы оба молчали. Только чайник посвистывал — совсем буднично, будто ничего не произошло.
— Мам, ты как? — Сергей подошёл, обнял за плечи. Его ладонь – крупная, тёплая — как в детстве, когда падал и он сдувал боль с коленки.
Я вдруг разрыдалась. Сдерживала слёзы на людях, держалась перед Лерой, Мишей, даже перед собой — а тут позволила себе всё: и обиду, и усталость, и облегчение. Будто развязалась старая-престарая узелковая платяная скатёрка — каждая морщина на ней про жизнь, про прошлое.
— Прости, что всё так вышло, — глухо проговорила я.
Сын только крепче обнял:
— Хватит себя винить, мама. Ты всю жизнь тянула — за себя и за него. Теперь хватит. Ты у меня — главная. И точка.
Знаешь, в этот миг я впервые за много лет почувствовала себя — не обузой и не вечной «спасательницей», а просто женщиной, которую любят. По-настоящему.
В тот вечер мы с Сергеем долго сидели на кухне — пили чай, вспоминали старое, смеялись и даже немного ругались из-за политики. Я заметила, как легко стало на душе — как будто сняли тяжёлое зимнее пальто в тёплой комнате.
И сын вдруг говорит:
— Ты теперь для себя живи, слышишь?
— А как это? — улыбаюсь сквозь слёзы.
— А вот так, — он подмигнул. — Приятное себе ищи каждый день. А я если что — рядом.
На душе стало светло.
А бывший…
С тех пор так и не объявился. Может, понял наконец, что иногда ту дверь, через которую тебя любят и прощают бесконечно, тоже можно захлопнуть. Особенно, если за ней тебя ждёт настоящая семья — не по бумажкам, а по сердцу.