Вышла я замуж, как положено, по любви. Думала — теперь будем разделять всё пополам: радости, заботы, мечты… и даже — грядки! Вот честно, тогда ещё не знала, что у мужа «пополам» иногда заканчивается ровно там, где начинается его мама. Свекровь у меня, Валентина Михайловна, дама строгая, привыкла всему учить — и сына, и даже кота, который однажды за «неправильную» походку был отчитан у всех на глазах. Но это — отдельная история.
А тут — то ли возраст подкрался, то ли очередное «дело семейной важности» свербило… Валентина Михайловна вдруг вознамерилась купить себе квартиру поближе к центру, продав заветную — нашу — дачу.
Ту самую дачу, где её сын сделал мне предложение в апреле среди ещё не распустившихся яблонь. Где дети строили на огороде шалаши из подручных средств, а я летом вымокала под дождём, спасая малину.
И вроде бы — моё тоже место, мои тоже воспоминания, моя частичка труда в каждом сантиметре…
Но разговоры — мимо.
Сначала весенние намёки свекрови —
— Мариночка, вы же люди городские, тебе по даче не скучно?..
усмешки мужа за ужином:
— Да кому она нужна, эта рухлядь…
Я не переживала. Как-то верила: с мужем всегда поговорим, договоримся.
Только вот странно — с каждым днём ощущение чужеродности крепло, как корни у одуванчика.
И всё бы ничего…
Если бы не случайное письмо.
Письмо я прочла не специально — просто у Антона на работе всё время что-то печатает, а тут оставил ноутбук на кухне, да ещё папка «Срочно» мигать не перестаёт. Открою, думаю, мало ли…
А там — переписка с Валентиной Михайловной.
Строчки ровные, официальные:
«Нашёл риэлтора, документы на дачу готовы, Марина об этом не знает. Подписи нужно будет поставить в агентстве — когда всё договорюсь, скажу М.»
У меня от злости даже руки затряслись. Спина сразу окрасилась огнём — словно не письмо увидела, а оправдательное письмо какое-то, где объяснят, почему умерла доверие и нечаянная радость.
Я себя в зеркало посмотрела — глаза темнее обычного, в уголках века дрожат слёзы. Но плакать не стала: за годами жизни с такой свекровью пуговицы на чувствах крепко пришиты.
Думаю — вот сейчас и узнаю, кто в доме хозяйка.
Вышла на улицу, купила себе пирожное в кондитерской (надо же хоть что-то приятное себе устроить!) — и решила: не быть в стороне. Нет, устала я быть в стороне…
Вечером Антон пришёл как обычно, по цоканью каблуков известно — устал, но настроен надолго зависнуть у компьютера.
— Антон, — говорю, — вопрос есть.
Он, не поднимая глаз:
— Потом, Марин, у меня голова сегодня гудит…
Вот тогда я впервые за столько лет не стала терпеть. Молча достала со шкафа свои бумаги о праве собственности, положила на стол — пусть видит, пусть читает.
— Я тоже владелица дачи, — тихо, но чётко сказала. — Если что, решение будет только общее.
Антон поднял глаза — такого взгляда у него не было с тех пор, как он признался мне в любви. Смешались раздражение, удивление и что-то похожее на уважение (или это мне только хотелось увидеть?).
— Ты что, следила за мной?
— Нет, просто умею читать. И вообще… Я же не твой ребёнок — я твоя жена, Антон.
В тот момент я поняла: если промолчу сейчас, больше не стану собой.
Утром я собралась и поехала в агентство недвижимости – сама, не звоня никому.
Всё просто – пришла, улыбнулась девушке с ресницами до неба, подала документы. Даже немного голос дрожал, но ведь главное — сделать хоть что-то.
Моей доли никто не перепишет — пока я не поставлю подпись. Пусть попробуют сделать всё за спиной.
Когда я вернулась домой, чувствовала себя, как после экзамена в институте – и хочется плакать, и смеяться, и самой себе аплодировать.
Антон долго молчал.
Валентина Михайловна звонила раза три — "Деточка, это что за новости?"
Я только улыбалась в трубку:
— Валентина Михайловна, теперь всё решаем вчетвером — вы, мы с Антоном и… наша дача.
Вот тут-то и завертелось!
Собрались мы втроём за круглым кухонным столом — как на семейном совете, только напряжение в воздухе висит чуть ли не липкое. Антон сидит с видом «хочу сказать, но не знаю с чего начать», свекровь строгая — подбородок кверху, руки на коленях сжатые, как будто судебное заседание, а не семейный разговор.
Начинает, конечно, Валентина Михайловна —
— Мариночка, ты не подумай, мы ведь тебе добра хотели. Тут такая квартира подвернулась, а дача… ну, это, скорее, воспоминания. Надо двигаться дальше…
Честно? Даже если бы она сказала, что на Луне нашли новый способ варить варенье, я бы не удивилась.
Антон шумно вздыхает:
— Марин, ну пойми — маме тяжело одной, лет ей много. Если бы ты не вмешалась, всё само собой бы решилось…
Я вдруг чувствую: всё — привычной Марине здесь места больше нет.
— Почему само собой? Почему не спросить меня? Я разве чужая? Я на этой даче землю рыла, скамейку красила, ваших гостей принимала! Наверное, если б меня вообще не было, так было бы удобнее?
Сказала, и внутри звонко — словно колокол ударил. Даже у самой дыхание перехватило.
Валентина Михайловна явно не ожидала такого отпора. Вместо обычной жёсткости — растерянность.
— Марина, ну…
— Нет, давайте честно, — перебиваю. — От этой дачи столько всего осталось не только в документах, но и во мне. Я не согласна вот так просто отдавать свои воспоминания и труд!
Муж впервые за годы опускает глаза, словно видит в столе ответ.
— Наверное, мы неправы… — едва слышно, но для меня достаточно.
Молчание, тяжёлое, будто никто из нас не знает, как теперь разговаривать.
Я смотрю на них, на этот стол круглый, как кольцо согласия, и вдруг понимаю невероятную вещь: *семья — это не там, где один тихонько соглашается, а где учатся слышать друг друга*.
И вот в этот миг я наконец-то почувствовала — мне можно защищать себя. Можно говорить «нет». И можно быть не только женой и невесткой, но и хозяйкой своей судьбы.
После того разговора будто двери куда-то открылись. Не сразу — сперва в доме стояла тишина, как после летней грозы: вроде бы всё затихло, но воздух всё ещё потрескивает невидимыми молниями.
Антон стал ходить осторожнее, подолгу размышлял, смотрел на меня как-то по-новому. Не только с обидой или упрёком, а… что ли, с осторожным уважением. Наверное, он впервые за много лет заметил во мне не пустое место, а партнёра.
Валентина Михайловна пару раз звонила с "невинными" вопросами — как дела, не забыла ли я отключить воду на даче, не слечится ли там чего. В её голосе теперь проскальзывала нотка не власти, а осторожности, даже просьбы.
Из агентства перезвонили — посмеялись, что семейная сага набирает обороты, — мол, без подписи Марининой сделка невозможна. Я в первый раз за долгое время почувствовала себя не участником чужой пьесы, а режиссёром собственного спектакля.
Спустя несколько недель мы всё же собрались четвером: я, Антон, Валентина Михайловна и уже пожилой, но бодрый нотариус. Вот он рассказал, как правильно оформить решение: теперь дача находится в равных долях у всех нас, а любые серьёзные сделки — только по общему согласию.
Для меня это был не просто документ — *этот лист означал, что я больше не прохожая в собственной жизни*.
В тот вечер мы молча сидели на даче, на старой веранде, любуясь тем, как солнце аккуратно ложится на яблоневые ветви. Валентина Михайловна даже предложила налить чаю, Антон впервые спросил моего совета по поводу огорода. Может, это мелочи. Но они были для меня — всё.