Поздняя осень будто специально выбрала этот день, чтобы разыграть спектакль усталости. Порывистый ветер хлестал по лицу, словно ругал за что-то, хотя Татьяна и без того была на пределе. Маршрутка тряслась так, что зубы стучали в такт её дрожащим мыслям. День в торговом центре выдался адский — толпы покупателей, сломанный терминал, капризная начальница, и три часа на ногах без возможности присесть даже на минуту.
У двери своей квартиры она застыла с сумками, и только когда услышала за дверью знакомый, едва различимый звук телевизора, вспомнила — дома её ждут. Или, скорее, просто есть те, кто привык, что она — как электричество: незаметное, но жизненно необходимое.
Алексей лежал на диване, в одной руке — геймпад, в другой — чашка с остатками утреннего кофе. Не поднял головы, только бросил в пространство:
— Ты вовремя. Я как раз проголодался.
Она молча поставила пакеты на стол, чувствуя, как под кожей гудит усталость. Спина горела. Голова будто звенела от всех голосов, что кричали на неё за день. Хотелось тишины. Или хотя бы одного вопроса: "как ты, Таня?"
Но таких вопросов в этом доме давно не задавали.
Сняв сапоги, она с трудом прошла до кухни и присела на табурет, обняв себя за плечи. Её глаза скользнули по раковине, полной тарелок с засохшими следами завтрака, по пустой плите, по полке, на которой должен был стоять чайник. Он снова утащил его к дивану, как обычно. Мелочь. Но эта мелочь резанула сильнее, чем хочется признать.
— Ты что-то сказала? — донёсся голос из комнаты.
— У меня болят ноги, болит спина, голова трещит, — прошептала она, не в силах даже повысить голос. — А ты лежишь и спрашиваешь, что на ужин?
На мгновение повисла тишина, потом — короткий смешок.
— Ну извини. Я думал, ты уже отдохнула на работе.
Она повернула голову и посмотрела на проход — из-за угла торчал его носок. Он даже не подумал встать. Она резко встала и снова почувствовала, как кольнуло в пояснице. Спина подводила всё чаще, но времени на врачей не было.
— Слушай, ты специально провоцируешь? — сказал он уже громче. — Ты же знаешь, мне сейчас нелегко. Работы нет. Давление скачет. И вообще — ты не единственная, кому тяжело.
— Правда? — она наконец вошла в комнату. — А мне казалось, что я одна в этой квартире хожу с работы как выжатая тряпка, а потом ещё и готовлю, убираю, оплачиваю счета, вношу за ипотеку. А ты... лежишь.
Он пожал плечами и уткнулся в экран.
— Я не виноват, что рынок сейчас такой. Я ищу, между прочим. Не понижать же планку, раз уж...
Она вышла, не дослушав. Не было сил ни спорить, ни объяснять. Она зашла в ванную и включила холодную воду, долго умываясь, словно пытаясь смыть с себя чужое равнодушие. Глядя в зеркало, она не узнавала себя. Глаза были тусклые, губы без цвета, кожа уставшая. И ведь ей не восемьдесят, всего-то тридцать семь.
Стареть начала раньше срока. Не телом — душой.
Когда-то у них всё было по-другому. Алексей был лёгким на подъём, мечтал открыть бизнес, звал в поездки по городам, писал стихи на салфетках. А теперь — гаснет в тапках, с пультом в руках, как лампочка в пустом коридоре.
На следующий день Татьяна задержалась на работе. Коллега позвала на кофе — неприметная Оксана с тихим голосом, но вдруг заговорила открыто:
— Ты выглядишь, как будто тебя кто-то медленно стирает ластиком.
Таня улыбнулась сквозь усталость.
— Просто устала. Завал.
— Ты часто так говоришь, — Оксана помешивала кофе. — Но это уже не просто усталость. Это будто... кто-то из тебя всё высасывает. А потом ещё спрашивает, почему ты такая блеклая.
Эти слова застряли в голове Татьяны, как заноза. Они вспоминались вечером, когда она вернулась домой, а на столе снова был грязный бокал, на плите — ничего, а Алексей опять в той же позе на диване.
— Ты купила что-то? — спросил он, заглянув в пакет. — Там мясо есть?
— Нет, я купила себе салат. Тебе не захотелось готовить — мне тоже.
Он фыркнул:
— Знаешь, если ты продолжишь себя так вести, мы далеко зайдём.
— Я надеюсь, — тихо ответила она.
Эта фраза вышла случайно, но эхом прокатилась по комнате.
Он повернул голову, явно не ожидая такого. Несколько секунд смотрел на неё, потом вновь отвернулся к телевизору, будто ничего не произошло. Но в его движениях появилась нервозность — игра больше не шла как надо, он промахивался, раздражался, снова начинал сначала. Она же прошла на кухню, не оглядываясь, и села за стол.
Впервые за долгое время в квартире стало по-настоящему тихо. Ни щёлканья кнопок, ни возмущённых вздохов, ни криков из динамиков. Только скрежет вилки о тарелку и мерное тиканье часов над холодильником.
Наутро Татьяна вышла из дома раньше обычного. Не стала варить ему кофе. Не стала собирать ему завтрак. Не положила на край дивана мелочь на сигареты, как делала раньше. Просто оделась, взяла сумку и ушла.
На улице было морозно. Она шла и чувствовала, как холод обжигает лицо — и это было даже приятно. Освежало. Будто бы что-то в ней впервые за долгое время проснулось. Нечто маленькое, еле живое, но упрямое.
На работе её окликнула та же Оксана:
— Таня, а ты что-то сегодня другая. Прическа? Или... глаза?
— Я сегодня не готовила никому завтрак, — выдохнула Татьяна.
Оксана улыбнулась:
— Оно и видно.
Звонок от Ларисы Ивановны настиг её как всегда неожиданно. Свекровь звонила редко, но метко. Не здоровалась, не спрашивала, удобно ли говорить.
— Танечка, я не понимаю, что у вас там происходит. Лёша сказал, ты изменилась.
— Возможно, — спокойно ответила она.
— Ты должна его поддерживать. Он в кризисе. Ты жена, ты должна быть надёжной опорой. Понимаешь? Он мужик, ему нельзя показывать, что он ничтожество. А ты... ну, ты всё только усугубляешь. Разве так можно?
Татьяна слушала и чувствовала, как по телу расползается усталое раздражение. Эта женщина никогда не спрашивала, как ей. Никогда не интересовалась, как она справляется. Всё всегда крутилось вокруг «мальчика».
— Лариса Ивановна, — перебила она, — я выслушала вас. Теперь послушайте меня. Я живу не с ребёнком, а с взрослым мужчиной, который забыл, как быть мужчиной. А я устала быть его няней.
— Ты говоришь, как чужая! — всплеснула та. — Это не по-женски! Не по-семейному!
— Да, наверное.
И отключила.
В этот вечер она не пошла домой. Села в маленькое кафе у метро, заказала себе борщ. Но когда официантка подошла, она вдруг передумала и попросила что-то другое. Захотелось перемен — даже на тарелке.
Позже, уже у двери квартиры, она услышала, как за ней хлопает дверь соседки. Марина из квартиры напротив. Возраст за пятьдесят, двое взрослых детей, один муж, который когда-то тоже не хотел устраиваться на работу.
— Тань, — сказала она, — ты извини, что тогда на лестничной клетке влезла. Я просто... видела себя в тебе. Десять лет назад. Хотела помочь. Хоть платком. Хоть словом.
Татьяна кивнула, с трудом проглотив ком в горле.
— Всё в порядке. Я это запомнила.
Алексей встретил её молчанием. И даже выключил телевизор, когда она вошла. В комнате стояла неестественная тишина.
— Ты где была? — спросил он наконец.
— Ела ужин в кафе.
Он сдвинул брови.
— Одна?
— Да.
— А могла бы со мной. Если бы не дулась.
Она присела на диван. Не напротив него — рядом. Говорила спокойно, почти без эмоций, но каждое слово давалось с усилием.
— Лёш, ты знаешь, как тяжело мне? Не по работе, не физически. Душевно. Просто жить рядом с тобой стало как жить с тенью. Я прихожу домой — и сразу устаю ещё больше. Потому что всё на мне. Ты — груз. И не потому, что ты безработный. А потому что ты даже не пытаешься быть рядом, по-настоящему.
— Я не груз! — вскочил он. — Я просто... я не знаю, с чего начать! У меня руки опускаются! А ты мне ещё больше на шею садишься! Давишь, вместо мотивации.
— Ты правда считаешь, что это я тебе на шею села?
Он промолчал.
— Я не хочу всё разрушать, — тихо сказала она. — Но я устала бороться одна. И если ты не начнёшь меняться... я уйду от тебя. Не с угрозой. Просто — иначе не могу.
Он отвернулся к стене.
— Ты не уйдёшь. Ты добрая. Ты не способна.
Татьяна не ответила. Просто встала. Впервые не стала доказывать, не стала спорить, не стала умолять. Просто пошла в другую комнату и закрыла за собой дверь.
А на следующее утро начала собирать вещи. Его вещи.
«Пусть терпит его мамочка, а с меня хватит», — подумала она, доставая из шкафа рубашки, которые гладила по выходным, когда ещё верила, что он действительно пойдёт на собеседование.
Каждое его «ещё не время», «мне не перезвонили», «я не стану хвататься за первое попавшееся» — всё это застряло у неё в голове, как занозы. Раньше она пыталась вникать, объяснять, жалеть. Теперь ей просто хотелось — чтобы его не было рядом.
Он спал, как ни в чём не бывало. С привычным храпом, на своей половине кровати, где не пахло ничем — ни жизнью, ни участием. Только усталой ленью.
Она сначала сложила аккуратно его рубашки и штаны в пакет. Потом передумала и просто положила в мусорные пакеты, затянув узлом. Обувь — туда же. На верхнюю полку шкафа закинула его бритву, триммер, зарядку. Всё, что годами лежало и ни разу не использовалось.
Когда он проснулся, она уже выносила третий мешок в коридор.
— Эй, ты чего творишь?
— Собираю тебе к маме, — сказала она спокойно. — Ты ведь там любимый сын. Уверена, она тебе и котлет нажарит, и работу подберёт, и пожалуется на меня в нужных выражениях.
— Ты с ума сошла?! — Он вскочил с кровати. — Это вообще моя квартира тоже!
— Нет, Лёша. Это моя квартира. Куплена до брака. И давай не будем про «тоже». Хватит жить фантазиями. Хватит жить за чужой счёт — и деньгами, и эмоциями.
Он смотрел на неё так, будто впервые увидел. Пытался говорить, размахивал руками, обижался:
— Я не заслужил такого!
— А что заслужил? Холодильник пустой. Кран в ванной месяц течёт. Я прихожу с работы и вижу тебя с пультом. Даже ужин себе не разогреешь. Что именно ты заслужил?
Он замолчал. Только тяжело дышал.
— Я тебе не враг, Лёша. Я просто устала. И я больше не обязана быть рядом.
— Я... Я ведь любил тебя.
Она кивнула.
— Может, и правда. Но ты так это прятал, что я перестала верить. Любовь — это не слова. Это когда видишь, как человек вечером снимает сапоги с отёкших ног и не спрашиваешь, что на ужин.
Он ушёл не сразу. Ещё два дня собирался. Мама звонила ей, угрожала судом, оскорбляла:
— Ты разрушила ему жизнь! Он не переживёт такого позора!
А Татьяна молча вешала трубку. Всё это было так привычно, так предсказуемо. Те же слова, те же обвинения. Только больше она не чувствовала вины. Ни грамма.
Когда он всё-таки вышел за дверь с последним пакетом, она не плакала. Не облегчение. Не радость. Просто тишина. Долгожданная, густая. И возможность — выдохнуть.
Первые дни она почти не выходила. Разбирала шкафы, выбрасывала старые полотенца, переклеила полку в ванной, которую он обещал повесить полгода. Купила новую скатерть. Красную. Не в цвет занавескам, но ей было всё равно — она хотела яркости. Своей.
Спустя две недели Татьяна возвращалась домой поздно вечером. После работы зашла в парикмахерскую, откуда вышла с короткой стрижкой. Волосы больше не мешали. Голову стало легче носить. И лицо открытое, как будто свежее.
У подъезда стоял он. Алексей.
— Я скучаю, — сказал он, даже не поздоровавшись. — Мне плохо. Я не нахожу себе места.
Она молча достала ключи. Он продолжил:
— Я ищу работу. Правда. Мама говорит, что это ты меня сломала, но я не верю ей.
— Лёш, — перебила она. — Ты взрослый мужчина. Ты сам себя сломал. И ты сам должен себя собрать.
— Но я не хочу без тебя...
— А я — не хочу снова без себя.
Она прошла мимо, не глядя. Только в глазах у него мелькнула настоящая, жгучая обида — не та, что из привычки. Та, что приходит, когда теряешь не кого-то, а то, на чём стоял. Только она больше не была опорой. Ни для него, ни для чьих-то иллюзий.
Через месяц она впервые засмеялась — по-настоящему. На кухне, с чашкой кофе, когда за окном уже почти весна. Подруги пришли, принесли торт, и в какой-то момент одна из них спросила:
— Ну и как тебе теперь?
— Спокойно. Непривычно, но спокойно, — ответила Татьяна. — Я учусь выбирать себя. Каждый день.
Они подняли чашки — не за мужчин, не за развод, а просто за неё. За то, что выбралась.
А вечером она села на диван, включила свет и просто сидела. Без фона. Без разговоров. Без пульта в руках.
Комната была тёплой. Живой. Своей.
И это ощущение — собственного пространства, наконец-то пустого от чужих ожиданий — было ценнее любого ужина, за которым когда-то просили «поставить мясо и побыстрее».