Первая часть:
https://dzen.ru/a/aIjDIfr8LHZDRKlz
Тяжелое сердце — так, наверное, должно было быть. Но в груди у Евы не было ничего. Только пустота, холодная и липкая, как смола. Она ехала в отдел, и каждый поворот машины отдавался в висках глухим стуком — будто кто-то методично заколачивал гроб.
Кабинет встретил ее сизым маревом табачного дыма. Стол, заваленный архивами, напоминал скорее братскую могилу — папки, пожелтевшие от времени, шелестели страницами, словно шёпотом мертвецов.
— Это что еще такое? — голос Евы прозвучал резко, но внутри она уже знала ответ.
— Ищем похожие случаи.
— И как успехи?
— Два случая за пять лет в нашем регионе. Голос коллеги дрогнул. — Поиск по стране не начинали… Боюсь даже думать об этом.
Ева опустилась в кресло. Пластик хрустнул, будто кости. Кофе в кружке был черным, как деготь, но она сделала глоток — пусть горит. Пусть хоть что-то напоминает, что она еще жива.
— Рассказывайте, что накопали.
Дым заклубился гуще. Кто-то нервно щелкнул зажигалкой.
— Пять лет назад… в центральном районе нашли труп невесты.
— Как поэтично! — фыркнул Миша, но под взглядом Евы его ухмылка застыла, как маска.
— Рано утром… сотрудники трамвайного депо шли на работу через подземный переход. Голос рассказчика понизился до шепота. — И нашли её. Сидящей у стены. В белом платье. В фате. В туфлях…
Тишина.
— Как кукла? — Ева почувствовала, как по спине ползет холод.
— Да. Будто её… посадили.
Она закрыла глаза. Представила: бледное лицо, полуоткрытые губы, пустые глаза, устремленные в никуда. А вокруг — тишина подземелья, капающая вода, шаги, затихающие в темноте…
— Какой секрет был у нее?
— Не понял?
— Эльза оказалась эксортницей.
— Что?!
— Ах да, забыла рассказать. Ева усмехнулась, но в глазах не было веселья. — В её дневнике… много интересного. Фамилий нет. Зато есть ссылка на сайт, где она себя продавала. И весьма успешно.
— Зачем? — мужчины переглянулись. — Мать вроде не ограничивала её в средствах.
— Видимо, из любви к искусству. - голос Евы прозвучал ледяно.
Тишина снова сгустилась.
— Так вот… Эльза — проститутка. Только элитная. Она медленно провела пальцем по краю кружки. — Мальков — садист и педофил. Бил жену. Насиловал дочек…
Пауза.
— Вот и напрашивается вопрос…
Она подняла глаза. В них отражался тусклый свет лампы — два желтых пятна, как у ночного хищника.
— …какой секрет у невесты?
**
Два дня спустя
Она стояла на пороге, вцепившись пальцами в косяк, будто боялась, что земля уйдет из-под ног. Дверь амбара была распахнута настежь, и внутри — как на блюде: пусто, тихо, неестественно чисто.
«Как же так?» — мелькнуло в голове.
Район всегда считался тихим, почти идиллическим: сталинки с резными балконами, дворы, где еще вчера дети гоняли мяч дотемна. Сам амбар давно перестал быть складом — его переделали под студию: днем здесь учили детей лепить из глины и тянуться в позе лотоса, по вечерам собирались компании с гитарами и настолками. Место было живым.
А теперь…
Вокруг сновали полицейские, кто-то рыдал в кустах — не выдержал вида.
В центре, на грубо сколоченном деревянном кресле, сидела женщина. Рыжие волосы, будто медная корона, ниспадали на плечи. Голова склонилась к полу, словно она разглядывала узоры на досках. У ее ног — обезглавленное тело мужчины: рельефный пресс, накачанные плечи — явно спортсмен.
«Где-то я это уже видел…»
Голова лежала на подносе среди чашек для кистей — аккуратно, почти торжественно.
— Саломея с головой Иоанна Предтечи. Рубенс, — бросила Ева, не отрывая взгляда от «композиции».
Миша моргнул:
— Ну, мы пока не знаем, какой у них грех…
— Женщину опознали. Голову — нет, — буркнул Василий, протирая платком шею.
Ева резко развернулась:
— Я в отдел. Докладывайте, как закончите.
***
В машине она сжала руль так, что костяшки побелели.
«Почему я не заметила раньше?»
На предыдущих убийствах бросалась в глаза театральность, но до картин не додумалась. А ведь она знала искусство — окончила худшколу, пропадала в Эрмитаже…
Дома схватила альбомы, рванула обратно.
Василий застал ее за столом, заваленным фотографиями и репродукциями.
— Валяй, — хрипло сказал он, принимая кофе.
— Все убийства — постановки. Мотив — наказание за грехи.
Она ткнула пальцем в распечатку:
— Эльза Серова— «Репетиция» Дега. В XIX веке балерин считали проститутками. Французская опера их покупала.
— Мальков — «Оскопление Урана» Вазари. Кронос прервал род отца. И возможно, «Бичевание Христа» Пьеро делла Франческо.
Василий присвистнул:
— А невеста?
— Пока не нашла. Но будет, догадываюсь какая картина.
**
— Она — дочь олигарха. Истеричка, оскорбляла прислугу. Он — семинарист. Сирота, спортсмен, — зачитал Василий.
— Анжелика Волкова и Макар Стрельцов. Как они пересеклись?
— Никак. Парень тут не бывал — качался в зале через улицу.
Ева закрыла глаза:
— Значит, маньяк свел их.
— Эстет-психопат с альбомом по искусству, — хмыкнул Василий.
— Осталось понять, кто он…
Ева развернула перед собой фотографии с мест преступлений, сравнивая их с репродукциями. В голове крутилась одна мысль:
«Он не просто убивает. Он ставит спектакль. И мы — его зрители.»
Василий склонился над столом, вглядываясь в изображения.
— Значит, наш маньяк не только разбирается в искусстве, но и подбирает жертв под сюжеты картин?
— Да, — Ева провела пальцем по распечатке. — Он не случайный убийца. Он методичен. Каждая деталь — часть его… перформанса.
— Но зачем?
— Чтобы его заметили.
В кабинете повисло молчание.
Фото Макара Стрельцова лежало отдельно. Молодой, с ясным взглядом, коротко стриженный. Ни намёка на грех.
— Почему именно он? — пробормотал Василий.
Ева перевернула листок с биографией.
— Сирота. Воспитывался в приюте. Семинария. Спорт. Ни связей, ни врагов.
— Может, дело не в нём?
— Тогда в чём?
Василий почесал затылок.
— В ней. Анжелика Волкова — дочь местного олигарха. Скандальная, высокомерная…
— Но какая связь с Иоанном Предтечей?
— Может, он видел в ней Саломею?
Ева задумалась.
— Возможно… Но тогда почему его голова?
Вдруг её взгляд упал на фото подноса.
— Стоп.
Она придвинула снимок ближе.
— Что?
— Здесь что-то написано.
На краю подноса, едва заметно, было выцарапано:
«Истина в крови».
— Чёрт…
Василий выругался.
— Это же фраза из…
— Караваджо, — закончила Ева. — «Уверение Фомы».
Она резко встала.
— Он оставляет подсказки.
— Или насмехается.
— Нет. Он ждёт, что мы поймём.
Ева схватила альбом, листая страницы.
— Если он воспроизводит известные сюжеты, то следующее убийство будет…
Она остановилась на репродукции.
«Юдифь и Олоферн».
— Обезглавливание.
— Опять?
— Нет. Там женщина убивает мужчину.
Василий побледнел.
— То есть теперь он ищет пару: жестокую женщину и…
— Сильного мужчину. Возможно, военного.
Ева схватила телефон.
— Надо проверить всех, кто связан с Анжеликой Волковой. Бывших, друзей, коллег…
— И где он может ударить в следующий раз?
— Где есть театральность.
За окном сгущались сумерки.
«Он где-то рядом. Чувствует себя художником. А мы — всего лишь зрители в его кровавой галерее.»
Ева сжала кулаки.
— Мы найдём его.
— А если он уже выбрал новых жертв?
— Тогда… мы опоздали.
Ева перебирала старые записи в архиве отдела, листая пожелтевшие дела.
«Если он воспроизводит картины — значит, знает их до мелочей. Не самоучка. Профессионал. Или… бывший профессионал»
Василий ворвался в кабинет, размахивая листком.
— Нашёл! Анжелика Волкова два года назад фигурировала в скандале — подала в суд на преподавателя художественной школы.
Ева резко подняла голову.
— Какой школы?
— «Палитра». Той самой, что в центре.
Холодный укол пронзил спину.
— Моей школы.
— Твоей?!
— Я училась там. Двадцать лет назад.
Василий присвистнул.
— Совпадение?
— В нашем деле совпадений не бывает.
**
Преподаватель, которого обвиняла Анжелика, — Арсений Грошев.
— Обвинение сняли за недостатком улик, — пояснила секретарша школы, нервно теребя цепочку. — Но репутация… сами понимаете.
— В чём его обвиняли?
— В домогательствах.
Ева переглянулась с Василием.
— Где он сейчас?
— Уволился. Говорят, запил.
Адрес нашли быстро — полуразвалившаяся мастерская на окраине.
Дверь была не заперта.
Внутри — запах краски, плесени и чего-то кислого. На мольберте — незаконченная копия «Юдифи» Караваджо.
«Он готовится…»
— Грошев! — крикнул Василий.
Тишина.
Ева подошла к столу. Среди тюбиков и кистей — фотографии.
Анжелика Волкова. Макар Стрельцов. Эльза Серова, Мальков…
И… её фото.
Школьное. С подписью: «Ева. Лучшая работа».
— Что за чертовщина… — прошептал Василий.
В этот момент за спиной скрипнула половица.
— Вы опоздали.
Голос был тихий, почти вежливый.
Они обернулись.
В дверях стоял Арсений Грошев.
В одной руке — кисть.
В другой — нож.
— Ева.
Грошев произнес её имя мягко, почти с нежностью, как будто они встретились на выпускном вечере, а не в гниющей мастерской, где пахло краской и смертью.
Он изменился. Когда-то он был высоким, статным, с гордой осанкой художника-академиста. Теперь его плечи ссутулились, пальцы, державшие кисть, были испачканы не только краской, но и чем-то темным, засохшим.
Кровь?
Ева не отвела взгляда.
— Ты всегда была моей лучшей ученицей.
— Прекрати.
Она не шевельнулась, но рука уже лежала на рукояти пистолета.
— Ты же видишь, да? — Грошев сделал шаг вперед, и свет из окна упал на его лицо. Глаза горели лихорадочным блеском. — Они все грешники. Как и те, кто их писал. Дега, Рубенс, Караваджо… Они воспевали разврат, продажность, ложь. А теперь… теперь я исправляю их ошибки.
Василий медленно сдвинулся в сторону, перекрывая ему путь к двери.
— Вырезать людям внутренности — это, по-твоему, исправление?
Грошев улыбнулся.
— Это искусство.
Фотография Евы на столе была не случайна.
«Лучшая работа» — так он подписал ее школьный снимок.
— Ты единственная, кто понимал. — Грошев повернулся к мольберту, проводя кистью по холсту. — Ты чувствовала линии, свет, правду… А потом бросила.
Ева сжала зубы.
— Я ушла, потому что ты начал сходить с ума.
— Нет! — Он резко обернулся, и в его глазах вспыхнула ярость. — Ты испугалась! Испугалась, что твои картины станут настоящими!
Василий бросил взгляд на Еву.
— О чем он?
Но она уже понимала.
— Ты использовал мои эскизы.
Грошев рассмеялся.
— Конечно. Твой набросок Саломеи… помнишь? Ты нарисовала ее слишком живой. И я сделал ее совершенной.
Еву стошнило.
Он убивал по ее рисункам.
Грошев медленно приближался, его губы кривились в безумной улыбке. Кисть в одной руке была перепачкана красками, нож в другой влажно поблёскивал в тусклом свете.
— Ты всегда была особенной, Ева. Твоё видение… оно было таким чистым, таким настоящим.
Василий вскинул пистолет, но Ева остановила его движением руки.
— Не здесь. Не сейчас, — прошептала она. — Он хочет представления.
Грошев рассмеялся, звук эхом отразился от стен мастерской.
— Да, девочка моя. Искусство требует жертв. И сегодня ты станешь частью моей последней картины.
Он сделал резкий выпад, но Ева была быстрее. Пистолет в её руке дважды кашлянул, и Грошев повалился на пол, его тело окрасило холст, над которым он работал.
Ева подошла ближе, глядя на незаконченную картину. «Юдифь и Олоферн». Теперь она поняла всё.
— Искусство не в крови, — прошептала она, стирая последние мазки с холста. — Оно в правде.
В этот момент мастерская начала наполняться людьми — следственная группа, эксперты, медики. Но Ева не смотрела на них. Её взгляд был прикован к холсту, который навсегда останется незавершённым.
Позже, сидя в кабинете и глядя на фотографии с места преступления, Ева поняла, что они победили. Но победа эта была горькой. Потому что искусство, которое Грошев пытался создать, было построено на крови и страданиях.
А настоящее искусство живёт в сердцах тех, кто способен видеть красоту без боли.
Ева закрыла папку с делом. На последней странице была приписка: «Художник мёртв. Галерея закрыта навсегда».
Но она знала, что где-то там, в темноте, ещё много таких же безумцев, готовых превратить искусство в орудие убийства. И её работа только начинается.
В окно кабинета пробивался серый свет осеннего дня. Ева посмотрела на него и подумала о том, сколько ещё жертв могло быть спасено, если бы они нашли Грошева раньше.
Но прошлое не изменить. Можно только двигаться вперёд, защищая живых от мёртвых идей.
И в этом была своя правда. Правда, написанная не кровью, а жизнью.
Примечание автора:
Я снова пробую себя в детективном жанре. Может быть, это перерастет в полноценный роман.