Мне всегда не давал покоя вопрос: почему многих трогает драма в произведениях искусства, а меня — нет. Неужели я настолько бесчувственный, что даже смерть Хатико не способна растрогать меня? Ведь это эмоционально заряжённый эпизод, добавленный в повествование именно для того, чтобы вызвать грусть через сострадание. И всё же, я оставался к нему равнодушен. Рационально я понимал, что «тут должно быть грустно», но само чувство так и не возникало.
Долгое время я искал объяснение этому, пока не натолкнулся на неожиданную мысль: драма и трагедия — это не одно и то же. Хотя граница между ними размыта, различие оказалось для меня принципиальным. Возможно, если драма не трогает меня, я способен ощутить что-то в трагедии?
Чтобы разобраться в этом, я обратился к истокам. В античной традиции, где трагедия и зародилась, её природа была предметом философского анализа. Так я наткнулся на «Поэтику» Аристотеля — труд, в котором он стремится осмыслить природу искусства. Именно в ней он даёт знаменитое определение трагедии:
Итак, трагедия есть подражание действию важному и законченному, имеющему известную величину, в прекрасно обработанной речи, с использованием различных видов речевых выражений в разных частях, в форме действия, а не рассказа, производящее посредством страха и сострадания очищение подобных аффектов.
Ключевым в этом определении является последняя часть. То, что очищает душу человека через искусство, Аристотель называет катарсисом. Именно с этого момента начался мой путь к переосмыслению термина.
Раньше я, как и многие, считал, что катарсис — это просто напряжённый кульминационный момент. Что-то вроде финальной сцены «Ревизора» у Гоголя, которую, как учили в школе, сравнивали с картиной «Последний день Помпеи». Для меня это было всего лишь эстетическое потрясение, сильный момент, но не более.
Со временем я понял, что катарсис призван вызывать не напряжение, а очищение. Он вовсе не про внешнюю эффектность, а про внутреннюю трансформацию. Лучше всего это осознание пришло ко мне не через литературу, а через музыку.
Чтобы проиллюстрировать, как работает трагедия в современном искусстве, я обратился к альбому «The Downward Spiral» группы Nine Inch Nails. Это звуковая трагедия в чистом виде. Герой произведения (пусть и условный) медленно спускается на самое дно человеческого бытия. Он впадает в саморазрушение, ненависть к себе, презрение к другим, и, в конце концов, совершает убийство. Не в силах вынести содеянное, он решает покончить с собой.
Слушая этот альбом, вы невольно вживаетесь в происходящее. Вы не просто наблюдаете, вы начинаете соучаствовать. Конечно, метафорически. Но всё же, вы не мешаете герою упасть, не отворачиваетесь, не вмешиваетесь. Это молчаливое присутствие — уже соучастие. А в какой-то момент и отождествление себя с ним. Вы — это он. Хоть и временно.
И когда в финале альбома, в известном треке «Hurt», герой всё-таки убивает себя, он испытывает облегчение. И вы вместе с ним ощущаете именно облегчение, но не радость. Это не эскапизм, не развлечение, а прожитая чужая вина, которую вы осознали, но при этом не понесли. Именно это подлинный катарсис. Вы прошли через страдание, не разрушив себя. Познали боль, не заплатив цену. Трагедия дала вам опыт зла, и одновременно позволила от него очиститься.
В этом и заключается отличие трагедии от драмы. Драма воздействует на эмоции, стремится вызвать слёзы здесь и сейчас. Трагедия же говорит с вами о сущности: о грехе, расплате и возможности не погибнуть, взглянув в бездну. Вы не просто грустите, вы узнаёте себя, и узнавание это пугающе-целительное.
Возьмём «Преступление и наказание» Достоевского. Считали ли вы Родиона Раскольникова мерзавцем на протяжении всего романа? Или всё же пытались понять его поступки? И не стало ли вам легче, когда он признал свою вину и принял наказание? Причём не от того, что убийцу посадили, а от того, что он наконец-то пришёл к расплате. Это и был катарсис. Не торжество морали, а примирение с собой через признание вины.
Страшен не тот человек, кто может признаться, что способен на ужасное. Страшен тот, кто уверен, что никогда не поступит плохо. Такой человек не знает себя, и именно в этом его слабость. Каждый человек грешен по природе, и лишь признание этого позволяет ему быть свободным в момент выбора.
Вот к чему я пришёл. Меня не трогает драма, потому что в ней я не вижу себя. Я не ищу внешнего повода для грусти. Я ищу очищение души. Ту печаль, которая рождается не из сцены смерти, а из радости быть обновлённым. Радости, рождённой после признания боли. Только такая печаль: внутренняя, отрефлексированная, обновляющая — трогает меня по-настоящему. Потому что она ведёт не только к слёзам, но и внутренней свободе.
Если статья была вам интересна, подписывайтесь на телеграм канал и читайте другие материалы!
